НЕМНОГО ФЕРРИ В ХОЛОДНОЙ МОСКВЕ

Концерт Брайана Ферри в Москве состоится 29 сентября в 20.00 в Государственном Кремлевском дворце, в зале приемов.

НЕМНОГО ФЕРРИ В ХОЛОДНОЙ МОСКВЕ

Фото 1

— Кого-кого, ты говоришь, тебе надо проинтервьюировать? — голос моей английской приятельницы дрожал от возбуждения, причем телефонная трубка, естественно, усиливала обертоны до уровня, в просторечье именуемого визгом. — Самого Брайана Ферри?!

Тут еще муж подлил масла в огонь: можно, мол, я его возьму с собой, он мне сумки будет подносить или диктофон включать. И добавил:

— Ты подготовься, говорят, перед его обаянием еще никто не мог устоять. Сексапил, говорят, такой, что с ног сшибает.

У меня противно засосало под ложечкой. Конечно, у него вот-вот начнутся гастроли по России, наверное, ему любопытно будет взглянуть на выходца «оттуда», и все же, все же, все же... Звезда, и все такое...

Однако первый же телефонный звонок на студию, где записывается Ферри, меня несколько успокоил. Во-первых, моему звонку явно обрадовались, а во-вторых, тут же перепутали сроки его гастрольной поездки в Москву и Санкт-Петербург. «Ну, совсем как у нас», — умиленно думала я. Следующий звонок следующему по цепочке менеджеру успокоил еще больше: несмотря на напряженный график работы и дикую занятость, г-н Ферри готов меня принять в своем офисе. После третьего звонка — личному секретарю Брайана Ферри Джулиетт я уже любила певца как родного.

— Как поедете? — спросила меня Джулиетт.

— А как проще? — деловито поинтересовалась я.

— Проще, конечно, на такси, только это гораздо дороже, чем на метро.

Это, в общем-то, я и так себе представляла, однако сам факт, что в ближайшем окружении мегазвезды имеют представление: а) о том, что существует разница в оплате проезда; б) о том, какова ближайшая от офиса станция метро; и в) о том, что у иностранной журналистки могут быть всякие жизненные обстоятельства, — это подкупало. «Добив» меня окончательно правильным произношением моего трудного для англичан имени, а также вопросом о том, знакома ли я с его музыкой (тем самым дав понять, что бывает и такое, когда журналисты могут этой самой музыки и не знать), Джулиетт распрощалась со мной до времени интервью.

Ну конечно, я знала и его, и его музыку. По сути, кто угодно, интересующийся музыкой сегодняшней Англии, так или иначе знает то, что делал и делает начиная с 1972 года Брайан Ферри. От безумно популярной в свое время группы «Рокси Мьюзик» и до последних альбомов — «Slave to Love» (что-то вроде «Раб любви» или «У любви в плену») и «As Time Goes By» («А время идет», современная обработка знаменитых шлягеров 30-х годов, обязанная своим названием знаменитому голливудскому фильму «Касабланка») — он все время где-то в центре внимания, занимая при этом свою, совершенно особую нишу. С самого начала, когда только утверждался стиль панк и царил глэмрок, он был другим, предпочитая на сцене не блестки или ирокезы (а то еще мода тогда была — отрыгивать в микрофон), а элегантный белый фрак. Так и по сю пору: рок не рок, джаз не джаз, поп не поп — все сразу. Но нравится очень многим.

Так, все это замечательно, но как же повернуть с ним беседу? Тем временем такси уже подъезжает к Эйвонмор Плейс, где, собственно, и назначена встреча. С моей точки зрения, пейзаж как пейзаж. На картинки Лондона времен промышленной революции малость смахивает. А таксист комментирует (и чего мне так везет на таксистов-информаторов? Прямо не профессия, а vox populi какой-то): «Да, мадам, в хорошем районе вам назначили встречу. Вы представляете, сколько здесь собственность стоит?» Вспоминаю: это Западный Кенсингтон, один из самых стильных и дорогих районов города. Но место, куда мы подруливаем, воображения не потрясает: темно-коричневые кирпичные здания, дворы, подворотни. Правда, кафе на углу. Офис прямо за углом. Мусорные баки на этом самом углу. Тихо. Почти центр — но практически безлюдно. Полное ощущение, что нахожусь то ли на проходной завода, то ли у заднего крыльца магазина. Интересно, а Брайан Ферри в это кафе ходит — кофейку попить? Но раз таксист сказал — дорогое место, значит, так и есть. Во-первых, таксисты такие вещи точно знают, а во-вторых, у англичан часто так — самые поношенные ботинки, как правило, на самом богатом из присутствующих.

Приехав чуть пораньше, жду назначенного часа, курю в этом самом дворике-не дворике, проходной-не проходной. Пробегающий мимо дяденька в поношенных джинсах думает, что я заблудилась, и предлагает помощь. Объясняю, что не заблудилась, а просто жду назначенного времени. Дяденька исчезает за нужной мне дверью, откуда пулей выскакивает средних лет леди в коротеньких штанишках и шлепанцах на босу ногу.

— Светлана? — без запинки выговаривает она.

И опять имя произносится легко, как будто и не в Англии дело происходит. Это и есть личный помощник и секретарь Брайана Ферри Джулиетт. Надо думать, пробегавший мимо дяденька ей сообщил о том, что ходит тут кругами одна, а собой-то нездешняя. Меня препровождают в помещение для беседы. Джулиетт успевает сообщить, что обычно она с боссом не ездит, но в Россию отправляется весь офис, так что целую неделю в конторе никого не будет.

— Значит, для вас это так серьезно? — говорю. — И чего вы ожидаете там увидеть? Ну, кроме мафии и белых медведей с балалайками?

Она смеется, но непохоже, что очень уверенно. Мол, кто ж его знает. Но, видно, чего-то такого необычного она все-таки ждет.

Помещение являет собой не то чтобы студию, и не то чтобы большую однокомнатную квартиру без внутренних перемычек, и не то чтобы небольшой зальчик библиотеки — со всеми своими полками, стеллажами, книгами, кассетами, несколькими добротными (вроде дубовыми) столами, полом в несколько уровней, несколькими топчанами/кушетками и приглушенным светом. А так как-то — все сразу. Мне приносят кофе (уф, слава богу, не в севрском сервизе, обычная кружка, большая, грубая). И тут в помещение влетает звезда.

Первое впечатление — а где же звезда-то? Ни пафосного вида, ни патетического тона. Высокий усталый парень средних лет (так бывает — и средних лет, и парень) с не очень мытой головой, отчего прямые пряди то и дело падают на лицо, мешая ему меня, умницу, получше видеть, в темно-синем свитере и желтых носках. Ощущение абсолютной прозаичности происходящего. Так и хочется положить где-нибудь перед глазами какую-нибудь его програмку или рекламу, чтобы как следует проникнуться. Но нет ни брошюры, ни рекламы. И первый вопрос задаю не я, а он:

— А что такое «Огонек»?

Объясняю, чтоб понятнее было, что, мол, это нечто вроде гибрида между английским журналом «Хэлло!» и французским «Пари-матч».

— Так это что-то такое, что читаешь в приемной, пока ждешь приема у врача?

Обижаюсь за родное издание.

— Нет, — говорю, — это поинтеллектуальней.

— Ну, — смеется, — это у вас, видно, в России врачи другие.

— Дай вам Бог этого не узнать, — отвечаю.

А он продолжает меня интервьюировать:

— А что там за погода обычно, в России, в это время?

Объясняю, что, мол, как у вас, но суше. Он кивает, но несколько недоверчиво. Вестимо дело, Россия, морозы, Сибирь... Однако тут же перебивает мой внутренний иронический монолог:

— Я уже бывал в Санкт-Петербурге — раз весной, а раз зимою.

Фото 2

— Ну и как?

— Великолепные здания (с обреченным вздохом, надо думать, я не совсем первая, кто его об этом спрашивает). Очень мне понравилась архитектура. И такое все несколько потускневшее... затрапезное... Но мне-то это как раз и нравится. Народ такой... просвещенный, умный. Я был всего несколько дней, но было здорово!

Спрашиваю, а чего он ждет от Москвы, ведь в первый раз.

— Думаю, будет трудней. Это же такой бизнес-центр. Петербург, я читал, — это такая культурная столица, а Москва, наверное, более жесткий город? И наверное, не такая красивая, как Санкт-Петербург?

Я, конечно, не соглашаюсь.

— Что ж, буду ждать личных впечатлений...

— А как вам тот факт, — спрашиваю, — что концерты будут проходить в несколько необычных для шоу-бизнеса местах? Ведь зал филармонии в Санкт-Петербурге помнит еще всех великих классических музыкантов, которые там выступали...

— Да ну? — удивляется он. — Мне только сказали, что это через дорогу от моей гостиницы. Очень удобно.

— Да там невероятные композиторы выступали! Вот хоть Шостакович, например.

У него округляются глаза.

— Что, правда? — стряхнув нормальную человеческую реакцию, тут же переходит на гладкопись: — Вообще-то, всегда хорошо выступать там, где чувствуешь связь с историей. Вот в последнем турне по Америке так было, или еще у нас, в Ройял Альберт-холле.

Отсюда мой следующий вопрос:

— Когда я готовилась к интервью...

— А-а, — перебивает он, — как же, КГБ.

— Да ладно вам, у вас собственная разведка имеется. Вы ведь родом с северо-востока Англии, из Ньюкасла? (Польщенный кивок.) Как же получилось, что парень такого незамысловатого происхождения...

— Вы, верно, постеснялись сказать: такого простого происхождения? скромного?

— Ну да. Как получилось, что вы сделали такой рывок? Наверняка большинство друзей детства водят самосвалы? А вы вот — звезда, Альберт-холл опять же.

— Ну, не знаю, не знаю. Посмотришь на тех, кто преуспел в шоу-бизнесе, — так многие что-то преодолевали. Как-то больше напора получается, желания вырваться, что ли. Мне-то повезло. Мне было лет десять, что ли, я услышал музыку по радио, блюз какой-то, популярный в 20-е и 30-е. Ничего там такого не было, все так старомодно и просто, гитара одна. Но в голосе были такие чувства — меня как магнитом к приемнику прилепило. И я понял, что хочу об этом знать больше, а уж отсюда пришел джаз и прочие, более тонкие вещи. Конечно, покупать пластинки в те дни было настоящей роскошью для меня, пацана. Я, скажем, купил пластинку квинтета Чарли Паркера с Майлзом Дэвисом и выучил все песни наизусть.

— А семья, скажем, она как-то влияла?

— Моя старшая сестра прилично играла на пианино, классику всякую. Ну, и я пошел на один урок. Вернулся оттуда в ярости — я-то думал, что можно будет за раз-другой как следует поднатореть. А оказалось, тут корпеть надо. Так что я здорово разочаровался. Много лет спустя, уже когда я учился в университете (Брайан Ферри был студентом факультета изящных искусств в университете Ньюкасла), я начал что-то такое, спотыкаясь, нащупывать на клавиатуре, а уж потом пошли мои собственные песни.

— В таком случае как бы вы определили жанр своей музыки?

— Ну вот хоть последний альбом — знаете, «А время идет»? Это сборник песен 30-х годов, красивых песен. Мы исполняем вроде как небольшим оркестром: саксофон, тромбон, струнные... Но по ходу американского турне я все добавлял и добавлял песен, так что получилось довольно необычное смешение стилей. А потом, что-то там — чистый джаз. Что-то переделано из репертуара «Рокси Мьюзик» — мы добавили электрогитар, и все в таком роде. Годы-то действительно идут, я слышу разную музыку, впитываю, а что до определений... Трудное это дело.

— А что вас подвигло идти поперек течения и надеть тот самый белый фрак? Ведь немодно, наверное, было?

— Фраки — это как насмешка над самими собой и тем, что мы делали до того. Вроде как повзрослели, стали частью истеблишмента.

— И трудно вам ощущать себя живым классиком?

— (Смеется, но явно доволен.) Да я просто делаю, что умею лучше всего. Иногда вот народ сидит на концерте, и видно, что ничегошеньки не понимает.

— И что тогда?

— Ну, что тогда... Тошно, конечно. Но надо искать себя, делать то, что тебя самого развлекает, и что-то такое интересное додумывать.

Фото 3

— А когда получается? Куда деваться от обожания? Ведь вам небось девы юные проходу не дают?

— Да ну, какие девы. Вообще-то, в начале, еще в 70-х, всякое бывало. Нет, вот тут как-то в Америке, правда, было. Позвонила одна, разбудила меня в четыре утра. Так ей вообще мой гитарист был нужен, даже не я. А я потом заснуть не мог, я всегда плохо сплю — слишком много всякого в голове крутится. Но вообще-то, мои два последних альбома были хорошо приняты, я сейчас на слуху, даже притом, что один из альбомов — компиляция. Но ведь бывает, я лет по пять не выступаю вообще, работаю вот здесь, в студии. А что до обожания — его никогда не бывает слишком много.

— А бывает еще когда-нибудь, что волнуетесь, выходя на сцену?

— Только если что-то болит. Но певцы — они же все полоумные, взять хоть того же Паваротти: то сыро, то сухо. У меня типа паранойи что-то на эту же тему, вечно в шарф кутаюсь.

В этом драматическом месте у меня заело диктофон. Попытавшись отковырять заклинившую кассету, сохраняя при этом вполне великосветскую улыбку на застывшем лице, я с ужасом поняла, что у меня ничего не получается. Звезда подскочил с места и, прежде чем я успела опомниться, исчез вместе с моим диктофоном где-то в кулуарах студии. Вернулся, довольный, минуты через три, приговаривая:

— Вот эту крышечку за вот эту штучечку...

Я бросилась извиняться: у меня хоть и привилегированный пол (в Англии феминизм зверствует не очень сильно), но ведь неудобно же, он же... а я же...

— Да бросьте, — отмахнулся он. — Так о чем это я? Ах да, шарф...

Я задала, заранее зная ответ, вопрос о том, что хорошо бы, раз так, иногда и под фонограмму, а чего? У нас так делают.

— Ну нет. Так не бывает. А потом, интересно же: поешь и думаешь, а что они знают про тебя, в этом новом месте? Хотя не знаю почему, но как-то сейчас, в этом году, — тьфу, тьфу, тьфу! — публика ко мне добра. Наверное, людям нравятся мои музыканты, мой оркестр, краски всякие новые — там же не просто синтезаторы бренчат, настоящие музыканты стараются.

— А можно, я бестактный вопрос задам? Не выгоните?

(Вот уж тут виден англичанин: я еще договорить не успела, а он уже вежливо замахал руками: мол, как можно!)

— И как вы сражаетесь с возрастом?

— Вообще, говорят, что я сейчас в лучшей форме, чем раньше. Раньше-то как было? В поездках вообще спать ложились под утро, а потом петь еще надо было на следующий день. Сейчас я все эти вечеринки обхожу десятой дорогой. Не курю вот уже десять лет. Хотя, конечно, все стареют, вот даже и кое-кто из друзей, из поклонников уже умер. Просто с возрастом понимаешь, какие мы все хрупкие, и пытаешься ярче прожить все, что с тобой происходит.

— В какой степени для вас важны тексты?

— Хороший вопрос. Конечно, все вместе должно вызывать определенные чувства. Но вообще-то надо говорить с толпой, чтобы у каждого было чувство, что говорят лично с ним. В молодости я очень любил поэзию, так что, видимо, было определенное влияние. Люблю — Сильвию Платт, Эзру Паунда. Метафизики, Джон Донн — очень люблю. Но любимый все же Элиот. Там все красиво, и еще... Как бы это описать? Тугие стихи, сплошная эссенция, никакого наполнителя. Но писать ненавижу. Почти ничего два года не делал. Сам не знаю почему — совсем не так, как три-четыре года назад. Хотя ведь, кроме сочинительства, я еще даю другое прочтение тому, что написали другие, так что есть чем заниматься.

— А когда же и как вы отдыхаете?

— У меня четверо детей. Старший вот — ему семнадцать (легкая заминка, верно ли вспомнил возраст сына) — недавно сходил на мой концерт, пришел ко мне, глаза горят: «Пап, я никогда не думал, что это так здорово! Я ничего такого еще не видел!» А я ему говорю: «А ты, интересно, чего ждал?»

— Так, может, дуэт семейный создать?

— Было бы здорово, но нет, он лошадьми увлекается, верховой ездой, деревню любит. У меня два дома — в Лондоне, мне нужен этот ритм, этот темп, и на юге, в Суссексе. Но чаще всего я живу прямо в этой студии. И та же самая жена, что была с самого начала, — я понимаю, это впечатляет. Не только в шоу-бизнесе, но и вообще в наши дни. Жена тоже ездит верхом. А так — удерживает семью в узде.

— Небось и обязанности семейные есть, собаку, там, выгулять?

Ответом служат изумленно округленные глаза. Я понимаю, что и в кафе на углу он тоже вряд ли ходит. Пора прощаться и желать успехов в поездке по российским столицам и вообще. Я собираю вещи, пакую блокноты и злосчастный диктофон. Извлекается на свет божий традиционная расписная ложка («Икру есть» — ха-ха-ха!). Звезда опять унесся куда-то галопом, тут же принесся обратно, вручил мне свой компакт-диск. Уходя, я оборачиваюсь и вижу, как давешний дяденька в потертых джинсах и звезда ползают на коленях вокруг разложенных на полу чемоданов и что-то чертят на листе прозрачной пленки.

Работа продолжается. Сказал же как-то Воннегут, что если человек не в состоянии объяснить шестилетнему ребенку, чем он занимается, то он шарлатан. А сейчас же даже мне, человеку напрочь постороннему, чего-то стало яснее. И еще. Какая разница, как называется жанр, в котором работает Брайан Ферри? Экспериментальной называют только неудачную музыку (поэзию, живопись). Удавшаяся не требует определений.

Светлана ДУБОВИЦКАЯ

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...