УЦЕНЁННЫЕ АНГЕЛЫ

В то время как весь мир — и на Востоке и на Западе — религиозно фанатеет, в Дании церкви закрываются. Пасторы сетуют на то, что прихожан все меньше, и сочувствуют государству, которому от церквей одни убытки

УЦЕНЁННЫЕ АНГЕЛЫ

Церковь в Дании государственная — протестантская. Есть ведь еще и другие (например, среди прочих — католическая и православная): они существуют суверенно — как небольшие, около 5% населения страны, общины верующих. Стало быть... государственная такая церковь. В Дании все государственное: так проще. Церковь и называется Народная Церковь, Folkekirke. Ее задачи и направления деятельности определяются конституцией страны. Сами же верующие именуются не верующими, а «членами» — членами Датской Народной Церкви, значит. И членство в Датской Народной Церкви оплачивается — как профсоюз: несколько процентов с дохода... Немного, в общем-то, процентов. Впрочем, если кому-то кажется, что это все равно много, можно и «выбыть» из членов, перестав платить столько процентов — и ничего тебе не будет! Хотя... будет, конечно, но после смерти: хоронить тебя тогда дороже, поскольку место на кладбище продается в таком случае по более высокой цене. Считается, что это не очень хорошая услуга безутешным родственникам. Тем не менее — услуга, время от времени все-таки оказываемая.

Религиозными датчан не назовешь: религия здесь понятие далеко не повседневное. Приходом в церковь, чаще всего коллективным, маркируются (именно так называют это в Дании) лишь четыре события: крестины, конфирмация, свадьба и смерть. В то время как религиозные, с точки зрения датчан, немцы хотя бы редкими и немногочисленными рядами шествуют в церковь по воскресеньям, датчане обычно остаются дома: отдых в воскресные дни здесь понятие конкретное. По официальной статистике, церковь посещают только 3% населения Дании. На воскресных мессах (которые, кстати, кое-где уже и не служат из-за малочисленности прихожан) в лучшем случае можно увидеть человек пять-шесть, на службах праздничных — рождественской и пасхальной — побольше, конечно... Многое в Дании зависит от того, насколько сильна традиция посещать мессу в конкретном районе или в конкретной местности. Например, про религиозность северо-запада Дании ходят легенды — скажем, район под названием Венсюссель считается чуть ли не пуританским... И, видимо, так оно и есть в Венсюсселе, но снаружи, когда приезжаешь в этот Венсюссель, как-то оно не очень заметно.

Вообще же говоря, с церквями в стране происходит сейчас то, что происходило в России во времена самого что ни на есть развитого социализма: государство выделяет помещения церквей под «другие мероприятия», чаще всего превращая церкви в музеи, дома собраний, кафе или театральные подмостки. Кстати, с этим тут просто: суровый протестантизм, как известно, не предполагает вообще никакого внутреннего убранства — скромный алтарь, модель корабля под потолком да кафедра, с которой пастор (или не пастор: в Дании все равны перед Богом...) изредка произносит проповеди... практически никаких икон, фресок, никакой церковной утвари.

Средства массовой информации время от времени бьют тревогу: национальное религиозное сознание в опасности! Датчане внимательно слушают, сокрушенно качают головами, но в церковь не идут: молитва — это всегда просьба, а просить в Дании не о чем, ибо все уже есть и так. Что касается чудес... тут их не наблюдается.

На русский глаз, религиозного сознания здесь просто нет. Это если сравнивать Данию, например, с Россией, где каждый первый либо откровенно, либо втайне верующий. В Дании сказать что-нибудь про каждого первого и вообще-то трудно — каждый первый немедленно отходит в сторону, утверждая, что первый (если первый вообще есть) не он. И это не потому, что датчане прячутся за спины друг друга... в сущности, они и этого не делают. Просто проявлять свои эмоции публично тут не принято — и с проявлением эмоций в интимной-то обстановке проблемы! Опять же не потому, что эмоции загоняют во глубину души, — они просто находятся там изначально и никуда, собственно, оттуда не рвутся. А если кажется, что одна из них (любая!) у кого-то тем не менее пришла в движение, виновника такого недоразумения останавливают типичным датским: «Gider du slappe af?» — не расслабиться ли тебе, дескать! И расслабляются, чего ж... Поэтому человека, впавшего в религиозный экстаз, не каждый день и встретишь. Бывает, что годами не встречаешь. Бывает, что не встречаешь никогда вообще. Может быть, правда, и религиозные экстазы тоже происходят тут во глубине душ... в этаком внутреннем Венсюсселе, но снаружи это, как уже сказано, не очень заметно.

Скажем, Пасха в России есть праздник Воскресения: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущам во гробах живот даровав». Хоть и не очень исторически понятно почему, но — традиционно — Воскресение приветствуется в России, как каждому известно, в двенадцать ночи. А до этого торжественного мига медленно и печально идет к концу Страстная неделя, в ходе которой — если не еще раньше, на все время Великого поста — полагается по мере сил и возможностей тем или иным приемлемым образом смирить себя. Это, стало быть, в России.

В Дании... нет, было бы, конечно, весьма безответственно утверждать, что Пасха в Дании вовсе не имеет отношения к Христу, — некоторое отношение, конечно, имеет. Но дело как бы не в этом. Пасха в Дании — интенсивный такой праздник... который всегда с тобой: всю Страстную неделю, если не больше. В виде искушений просто на каждом шагу — Paaske tilbud, пасхальные распродажи, соблазняют именно ту часть естества, которую полагается в себе смирять: стяжать, стяжать и стяжать становится единственной естественной потребностью. Стяжать для себя, для близких, для друзей, для посторонних — все равно для кого: при таких скидках и про врагов вспомнишь... Сосредоточиться, стало быть, на том, что за праздник впереди, как-то не получается совсем.

С Рождеством — почти то же. О том, что Христос родился, конечно, вспоминают время от времени, да только... Как-то на одном рождественском базаре увидел небольшой горкой сваленные на столе гипсовые фигурки небожителей с транспарантом: УЦЕНЕННЫЕ АНГЕЛЫ. По-датски звучит еще печальнее: nedsatte engler... сниженные, так сказать, ангелы.

И так вот тут все. Религия в массовом сознании больше не переживание — она привычка, вторая натура... заметно подавленная первой. Протестантизм ведь, кому ж не известно, не из любви к церкви возник, а из любви к этой, как ее... независимости. В то время как вера есть форма зависимости. Пусть и высшая форма зависимости. Независимость, фундаментальный элемент датского национального сознания, определяет как самые притягательные, так и самые отталкивающие стороны датского менталитета. «Мы-живем-на-островах»: эта «островность», «островитянистость» (немножко границы с Германией, а больше ни с кем) есть то, что «мы» ценим в себе. Но эта же «островность-островитянистость» создает дистанцию между «нами» и остальным... между «нами» и универсумом. И с этой дистанции универсум не всегда обозрим, а иногда и вовсе пропадает из виду. Холодок расстояния... Откуда же религиозное сознание, да тем более массовое?

Религиозны и чаще всего церковны страны, избранные Богом. Или страны, считающие, что они избраны Богом. У датчан совсем нет комплекса богоизбранничества: эта страна — страна-surviver, страна-выживатель. Страна, которая в постоянной битве за то, чтобы быть. Страна, которая волею любого великого монарха-соседа могла быть сметена с лица земли, но которая устояла — устояла на том, что сохранила традиции... главную традицию — независимости. Сужаясь в веках, как шагреневая кожа, — редуцируясь до пяти миллионов жителей на трех клочках оставшейся после ледника суши. В любом датском букваре читаешь: «Дания — маленькая страна». Представим себе самосознание, формирующееся на такой базе... Трезвость самооценки маленького упрямца: меня не избрали, мне следует рассчитывать только на себя. Отсюда постоянные попытки самогерметизации: нежелание вступать в брак с Европой вообще, нежелание менять датскую крону на евро, нежелание говорить на другом языке, кроме датского. Единственное требование ко всем иностранцам, живущим в Дании, — учить датский и уже через язык двигаться ко всему остальному: национальной истории, национальному характеру, национальным достоинствам и недостаткам... национальному юмору, который — ирония. Самоирония при такой высокой самооценке практически невозможна. Глубокая внутренняя убежденность в том, что, хоть нас и не избрали, мы тем не менее лучше всех, исключает критическую дистанцию по отношению к себе, зато в избытке развивает самодостаточность: мы обойдемся своими силами — как привыкли. А стало быть, никто нам не указ. А стало быть, идите вы все... куда пожелаете!

Подать даме пальто... лучше и не пытаться: у дам, как известно, тоже есть руки, которые для того и приделаны, чтобы обслуживать себя без посторонней помощи. Да и вообще ни к чему подчеркивать разницу между мужчиной и женщиной: общество, где все равны, есть общество однополое. Уступить старушке место в автобусе или пропустить кого бы то ни было впереди себя... можно, конечно, но не подумает ли при этом старушка или идущий рядом, что они в чем-то лучше тебя? А таких последствий лучше избежать во всех случаях — так что мест никому не уступаем (кто смел, тот и сел!) и впереди себя никого не пропускаем!

Но в датских церквях можно слушать госпел. В датских церквях можно слушать рок. В датских церквях, не щедрых на мессы, устраивают службы для проституток. Для наркоманов. Для бродяг. Для лесбиянок. Для тех, кто выбирает другой путь. И тогда все представители некоего икс-меньшинства — уцененные ангелы — начинают тянуться, например, в далекий окраинный (окраиннее некуда: дальше только вода!) Эсбьерг, где объявлена такая месса... тянуться как бы даже и не к Богу, как бы даже и не к церкви, как бы даже и не к пастору — к себе подобным и подобным себе подобным. Беседовать, пить кофе и пиво, слушать какую-нибудь музыку — в изначально пустом интерьере: с кораблем под сводами и с пастором, имеющим не больше прав на Бога, чем обычный прихожанин.

А за тем, чтобы это оставалось именно так, следит в стране Министерство по делам церкви (орган фолькетинга, датского парламента, притом, что формальный глава Датской Народной Церкви — королева Дании). Пасторы, среди которых есть и женщины, являются государственными служащими — «назначает пасторами» правительство, правда, с одобрения приходского совета. Разумеется, и Министерство по делам церкви населено отнюдь не представителями духовенства, но обычными чиновниками, осуществляющими контроль ни в коем случае не за духовным состоянием общества: за духовным состоянием общества тут вообще не осуществляют контроля — в лучшем случае его регистрируют журналисты: дескать, низковато духовное состояние-то... А иногда и журналисты забывают регистрировать, сосредотачиваясь на проблемах более насущных — скандалах в рамках той или иной партии, иностранцах в структуре датского общества, наркомании и тому подобном. И тогда духовное состояние общества, предоставленное само себе, развивается как хочет и может — или не развивается вовсе.

В среде, так сказать, налогоплательщиков религиозные проблемы, как правило, не обсуждаются: датчане — народ, занятый бытом, а не Богом. Они смотрят на небо преимущественно для того, чтобы узнать, не надвигается ли дождь в тот самый момент, когда они собрались мыть окна. Налаженный быт — как одно из условий общества благоденствия — здесь ценится едва ли не превыше всего. Такие задачи, как пропылесосить пол во всей квартире, сменить все занавески, пересадить цветы изо всех горшков во все другие горшки или пришить по лишней пуговице ко всей имеющейся в доме одежде, никогда не превращаются в вечные проблемы: они претворяются в жизнь планомерно и в специально отведенное для них время.

А быт должен быть налажен для того, чтобы вечером в чистоте и порядке предаваться занятию, которое по-датски называется at hygge sig и на русский язык не переводится... да и вообще на мало какой язык переводится, а если переводится, то с трудом, ибо at hygge sig означает нечто вроде «уютничать». Причем «уютничанье» отнюдь не есть «ничегонеделание», как многие подумали: «уютничанье» — это изнурительное занятие. Состоит данное занятие в том, чтобы в обстановке, не предполагающей подвижности и изобилующей легкими напитками и закусками, а также цветами и свечами, расположиться где-нибудь в кресле, на диване, в крайнем случае на удобном стуле (можно возле музыкального центра или у телевизора) и изо всех сил предаваться отдыху, расслабляясь при этом так, как делают тяжелую, но необходимую работу. В такие минуты (часы?) русские непременно заговорили бы о смысле жизни и пришли к Богу — хотя бы только через признание: «Боже, как хорошо!»... а вот датчанам не до того, ибо они выполняют задание: уютничают. И не то чтобы разговоры при выполнении этого задания запрещены... они даже поощряются — просто круг тем тоже должен быть hyggelig — «уютный»: последние сплетни (при отсутствии последних годятся старые) и еда, то есть длинные повествования о том, кто, что, где и когда в последнее время ел... А едят тут много и хорошо.

Какое отношение подробности эти имеют к разговору о религии и вере? Самое прямое. Заниматься бытом возведено протестантизмом в моральную программу. Именно в современном протестантизме заложена мысль о том, что вся повседневная жизнь человека священна, а человеческое призвание на земле (или то, что в некоторых религиозных системах называется нравственной задачей) есть попросту скрупулезное выполнение своих обязанностей — в том числе и по отношению к «ближнему», как правило, редуцируемому здесь до «ближайшего» — чаще всего члена семьи. Недаром синоним протестантской этики — пуританская трудовая этика, круто замешенная на производительной деятельности, частном предпринимательстве и деловой инициативе. Отец протестантизма Лютер приказал считать грехом как получение меньшей прибыли там, где существует возможность получения большей, так и отсутствие бережливости — в том числе и благотворительность, даже в форме милостыни нищему.

Стало быть, трудолюбие, дисциплина, опрятность и бережливость суть свойства, угодные Богу, — на них и сосредоточены духовные заботы датчан. При такой программе, понятное дело, ни на что другое времени, в сущности, не остается: неудивительно, что и отдых — собственно «уютничанье» — тоже превращается в вид человеческой деятельности.

Так вот оно исторически тут сложилось — и подавляющее большинство населения вроде довольно, что так вот оно исторически тут сложилось. Впрочем, довольно или недовольно... как сложилось, так и сложилось — кому какое дело? Мы-живем-на-островах. Может быть, понять это — значит понять Данию.

...Но существует понятие «скандинавская депрессия» — особый вид психического изнеможения, возникающий там (тут), где для него нет внешних причин. Тяжелая нордическая тоска, этакая хорошо подавленная истерия, при которой утрачивается возможность воспринимать события линейно: события сплошной массой сваливаются на плечи индивида, не способного в них разобраться... И тогда индивиды превращаются в небольшую горку похожих друг на друга судеб — подобную той, возле которой я увидел когда-то транспарант УЦЕНЕННЫЕ АНГЕЛЫ.

Евгений КЛЮЕВ