КОНСЕРВАТОР

Историю пишут, как известно, газетчики. В результате чего ее вехами становятся такие сомнительные события, как драка Гусинского с Кохом, предполагаемая отставка правительства или дефолт. А я вам скажу, что во внутренней, метафизической истории России второй половины XX века было два никем не замеченных, но чрезвычайно значимых события, по которым можно догадаться обо всем остальном. Это 24 июля 1956 года, когда Александр Теплых начал собирать консервы, и 31 июля 2000 года, когда он начал их есть.«Многое стоит за этими датами», — тепло сказал бы Игорь Кириллов, читай он закадровый текст к репортажу о жизни сибирского консерватора.

КОНСЕРВАТОР

Теплых не безумец, не маньяк вроде того хрестоматийно известного персонажа, который вырыл у себя на даче гигантское бомбоубежище — что-то метров десять глубиной — и надеялся укрыться от ядерной войны в этом котловане. Нет. Теплых — своего рода коллекционер. Просто вещи, которые он собирает, в отличие от значков и марок имеют некоторый прагматический смысл.

Он родился и вырос в Новосибирске, сам — потомок так называемых столыпинских переселенцев. Помнит голод и изредка достававшиеся по лендлизу консервы — свинина в смальце. Отец воевал, много рассказывал о том, как выручала тушенка. Вообще же не сказать, чтобы Теплых так уж сильно любил еду. Ему и сейчас надо немного. Но сама идея консервов по-настоящему стала привлекать его в армии.

— Три года я, стало быть, в танке ездил. По росту попал. Танк — хорошая вещь, тоже где-то консерва такая. Сам железный, внутри человеческий фактор сидит. Кормили еще ничего тогда, прилично кормили. Помню, перловка с мясом — важнеющие были консервы, жирнющие. Также рассольник, в стеклянных банках. И рыба, конечно. В ней фосфор, ум! Был такой частик в томате, я вообще предпочитаю в томате. Была, помню, камбала. Причем я что заметил: многие, стало быть, консервы, которыми нас кормили, по дате выработки были еще сороковых годов. Это был стратегический запас. Ну и нам его скармливали. Это сколько ж, стало быть, у них запасено-то было! Никак мы не могли войну проиграть, потому как у нас были консервы.

Надо заметить, что таким профессионалом по части жиров и пряностей Теплых стал не в результате специального кулинарного образования и даже не вследствие работы на консервном заводе, а потому, что у него появилось хобби.

— Консервы, я полагаю, — это же величайшее изобретение человечества! XX век прошел под знаком консервов. Они позволяют сохранять питательный продукт сколь угодно долго, и потом его очень даже ничего себе поглощать со всеми его витаминами, калориями, естественным вкусом... Сравните какой-нибудь ромштекс и картофель с тушенкой — и вы сделаете выбор в пользу картофеля с тушенкой. Это, во-первых, дешевле, а во-вторых, значительно питательнее. Опять же там вам и суп, и второе...

Время тогда было неспокойное — США только что слазили в Корею, противостояние с Западом, несмотря на оттепель, не разряжалось, и вообще впереди еще был Карибский кризис. Немудрено, что по возвращении из армии Теплых — между прочим, отличник боевой и политической подготовки — приступил к собиранию своей коллекции. Тем более что с 1958 года под Новосибирском стали раздавать шестисоточные дачные участки: он с помощью отца и брата соорудил подпол и стал хранить свою продукцию там.

— Когда нам дали участок близко от города, семья очень переживала сначала. И загазовано, и все. Машина была, «Победа», мы думали, что хоть будем выезжать на природу... Но я опять же сообразил: оно к лучшему! Ежели у нас стратегический запас хранится на даче, то мы сможем стремительно до нее добраться в случае начала атомной войны и укрыться среди консервов.

Теплых внимательно слушал политзанятия и здраво рассудил, что использовать ядерные снаряды большой мощности не будет никто — после них почва надолго заражена. Разрушать будут только крупные города и только сравнительно небольшими бомбами (в некотором смысле он предугадал нейтронную). Естественно, в случае атомной войны и в Сибири уже не отсидишься — современные бомбардировщики или тем более ракеты (которых все так боялись с начала шестидесятых) доставят боезаряд куда угодно. Война коснулась бы всех. Но те, у кого есть запасец, явно имели шанс переждать.

— Мне родитель говорил: «Санька, ведь все равно ж всем конец. Рано или поздно мы все это доедим, и придется вылезать». А я говорю: «Нет, батя! Лягушка лапками из сметаны масло взбила и не потопла. Так и мы: будем себе сидеть и кушать, рук не опускать, может, и дождемся, что можно будет вылезти и спастись».

Войну прождали до середины семидесятых, и в Сибири, откуда до Китая ближе, этот страх был куда актуальнее прочих. С начала восьмидесятых — особенно вне Москвы — начали регулярно пропадать продукты: если с товарным дефицитом семья Теплых легко мирилась, то продуктовый наводил их на мысль о скором конце если не света, то державы уж точно. Что интересно, даже в это полуголодное доперестроечное время, когда ходил анекдот про донос-84 («Мой сосед сидит за стеной и что-то ест»), Теплых своих запасов не трогал. Он был сыт мыслью об их наличии.

Он, подчеркиваю, не мрачный ипохондрик, не подозрительный маньяк, нет, это совершенно здоровый человек, крепкий, только не слишком большого, «танкового» роста. Женат вот уж сорок лет, сынов двое. Они к увлечению отца относятся с пониманием, не как к чудачеству, а как к серьезной коллекционерской страсти. Ведь у него каких только образцов нет!

— После Карибского-то кризиса, когда я уж боялся, что из резерва меня призовут, — рассказывает он с улыбкой, — я несколько расслабился. Даже фраза ходила из секретного доклада Хруща на пленуме: мы не начнем, и они не дураки начинать. Но мало ли что? Допустим, наводнение. Или меня застанет на даче осень в непролазную грязь. И мы все прокормимся. Жена консервировала огурцы, помидоры, томатный сок, облепиху, чернику, голубику, и варенье, и с сахаром затирали. Есть множество способов консервации, мы все изучили. У нас варенье хранилось, не засахариваясь, до пяти лет! (Каждая баночка у Теплых датирована и снабжена ярлычком.) Немножко и гнали, конечно. У меня в погребах свои запасы, не кларет какой, а самая натуральная черноплодная наливка семьдесят третьего года. Когда Кузьма родился (младшего сына Теплых назвал Кузьмой — не хотел, чтобы уходило из обихода старинное русское имя.)

Консервы в советское время достать было нелегко: продавался упомянутый частик, иногда сайра, но вот тушенка считалась стратегической и выдавалась разве что в заказах и пайках. Завязав знакомство в одном новосибирском распределителе, Теплых (он работал инженером и никакого отношения к продуктам не имел) иногда покупал по двойной цене банку-другую, а кое-что выменивал у коллег: допустим, они получают заказ, в нем сахарный песок, крупа, колбаса полукопченая и две банки тушенки, так он отдавал за ихнюю тушенку свою колбасу. К началу девяностых его коллекция насчитывала порядка трехсот мясных и двухсот рыбных банок, около ста банок всяких молочных консервов, от можайского молока, привезенного из экскурсии в Бородино (иногда Теплых с семьей выезжал в Москву), до стратегической сгущенки «НЗ», которую выдавали только летчикам. Это банка уникальная, кофейного цвета, с фотографией летчика на этикетке. Так и видишь этого летчика, ползущего на далекий свет среди необъятной тундры: не все ж ежей жрать, иногда пробьешь банку, выцедишь — и счастлив! И дальше ползешь, волоча перебитую ногу, на которой по бинтам выступают бурые пятна...

Коллекционеров, подобных себе, Теплых не знает. Не то б он, конечно, наладил обмен, потому что ужасно ведь интересно, какие где консервы! Есть у него и импортные образцы: не говоря уж о забытых ныне гогошарах, стеклянные банки с которыми поныне, не взрываясь, стоят у него на полках, он покупал знаменитые болгарские голубцы, так называемую мечту студента, и венгерские острые паштеты. Кое-кто из знакомых, зная о страсти скромного сибирского инженера, привозил ему из зарубежных поездок экзотические банки (есть даже каштан, засахаренный в каком-то ликере), а сам он, в семьдесят девятом году единственный раз слетавши в Югославию, привез оттуда пять банок (больше не рисковал — заподозрят, что в СССР голод) вкуснейшего рубленого мяса в желе, с красным перцем. О консервных фирмах соцстран Теплых может рассказывать часами: в Германии лучше всего делали вурст, всякого рода колбасные фарши, в Венгрии — овощи и острые гуляши, из индейки или курятины, в Польше — свинину, ветчину (треугольная банка с прилагающимся ключом сохранилась у него с далеких семидесятых. Хорошо помню такие банки). И уж конечно, ничто не сравнится с чешскими сосисками в собственном соку.

— Ее даже открывать не надо сначала — так и разогреваешь, нальешь в кастрюльку воды до половины и ставишь. Вода закипит — минут через десять открываешь, и ах!..

В перестроечные времена появилось множество импортных консервов — от китайской свинины «Великая стена» до исландской сельди в винном соусе, от немецкой гуманитарной говядины до французской говядины же по-бургундски. Все это Теплых скупал уже не как коллекционер, а вполне прагматично, понимая, что пир халявы будет длиться не вечно; на работе его не сократили только чудом, жена давно не работала, дети уехали (один сейчас работает в Германии, строителем, другой — в Петербурге, на «Балтике», инженером по обслуживанию автоматических линий). Надо было ждать кризиса и запасаться на этот случай, и к своим пятистам банкам он добавил не менее двухсот. На это уходили почти все деньги: сам он питался картошкой, хлебом, иногда покупал полуфабрикаты или дешевый фарш.

— Конечно, импортная консерва — не всегда та консерва. То есть, в частности, до нашей сгущенки никто не поднялся. Это наше изобретение, и никто так больше не может. Но есть свои достижения. Пример: овощное лечо...

В принципе Теплых, как всякий истинный коллекционер, сосредоточен на одном виде продукции: консервы в железных, реже стеклянных банках. Плюс собственные заготовки: редкий филателист, начав изготовлять собственные марки, удержался бы от соблазна включить их в коллекцию. Но в девяностые, когда разграбление страны становилось все очевиднее, а эсхатологические ожидания все напряженнее, Александр Евгеньевич почел за лучшее запастись также и крупой (гречки — до восьмидесяти килограммовых упаковок, пшена — до тридцати, перловки — до двадцати). Не брезговал он и пшенным концентратом, и даже плодово-ягодным киселем (значительная часть его хранится в доме на антресолях). Спиртного, правда, не собирал никогда — это нарушило бы чистоту жанра. Жалеет Теплых об одном — что не удалось ему как следует запастись шоколадом, который вызывает радость во всем организме. Естественно, будучи настоящим владельцем богатых погребов, он вскрывал раз в год банку из старых запасов: посмотреть, не скисло ли, не вспучилось ли... Не вспучилось, не скисло. Частик в томате пятьдесят шестого года — жемчужина его запасов — и посейчас сохранился, что твой мамонт.

А теперь о том светлом и теплом июльском дне, шестьдесят пятом дне рождения Теплых, когда он начал подъедать свою коллекцию. На полукруглую дачу приехали сыны. Вокруг овального стола, вбитого посреди участка, расселась вся семья: восьмидесятисемилетние родители — крепкие, как кедры, хотя тоже невысокие старики; статная и рослая жена; богатыри-дети с невестками, внучка восьми лет. Теплых готовил сюрприз: надо же, все съехались, сошлись в родовом гнезде, не пожалели денег на билет...

— Дорогие! — начал Теплых проникновенно, вставая с рюмкою самодельной чесночной настойки. — Долго ждал я этого дня. Обидно было бы столько копить и никакой пользы от того не получить. Страна наша, думаю, прошла через трудное время и поворотила к лучшему. Не скажу, что окончательно верю в нового президента, хоть и не без удовольствия вижу его пьющим кефир, как говорится, всей рожей. Но есть у меня тайная надежда, что с нового века вся Россия пойдет в гору. Сибирь же в особенности, поскольку она и не совсем как бы Россия. Посему, дорогие, я начинаю с этого дня разъедать с вами некоторые малоценные экземпляры коллекции, решив оставить в назидание потомству только древнейшие и ценнейшие. Разрешите предложить вам сегодня для праздника свинину тушеную тысяча девятьсот шестьдесят второго года выделки, того самого года, когда родился мой старшой!

Это было круче, чем если бы он открыл брют или токай того же года. К счастью, обошлось без звуков. Банка даже не вздохнула. Глава семейства открыл ее торжественно, личным, по руке сделанным ножом с резной головою оленя (всяких автоматических открывалок он не признает). Снял пробу. Зажмурился.

— Амброзия! Нектар!

Семья благоговейно подставила тарелки. Все выжили.

Замечу, что рядом с Шильонским замком в Швейцарии есть огромная гора, в недрах которой — швейцарцы и туристы прекрасно об этом знают, никакого секрета нет — хранится стратегический запас на случай войны. Много консервов времен Первой мировой. Ничто не вспучилось, все сохранилось прекрасно, проходят, вероятно, и дегустации, но там ведь речь идет о специалистах, о немногих счастливцах, допущенных туда! Не говоря уж о том, что поддерживают температуру и обеспечивают влажность тоже специалисты. Следят, чтобы банки не ржавели. А ведь у нас лично Теплых, один, без ансамбля, смазывал банки тавотом, регулярно проверял, боролся с протекающей водой, устанавливал электропроводку в погребе, чтобы освещать запасы, — словом, заслуга его в деле сохранения истории нашей кулинарии огромна, впору открывать музей. Где швейцарцам до этого единоличного, хотя и не совсем бескорыстного подвига? А вы говорите...

На прощание, по случаю приезда столичных гостей (нас познакомила родня со стороны моей жены-сибирячки), Теплых торжественно вскрыл банку из золотого запаса — бычков в томате 1967 года рождения. Моего.

И чего все издевались над этими консервами?

— Консервативный путь, — проговорил Теплых, аккуратно вытирая хлебом остатки соуса из банки, — очень хорош для России. Конечно, если это здоровый консерватизм. Потому что если мясо слишком законсервировать, то из него исчезнет сок. Но вообще я за традиционный путь, когда моя свобода не уязвляет чужой. Разве, например, судак в томате исключает тушенку? Никоим образом! Поэтому ошибочно было бы насаждать что-то одно в ущерб другому. А совершенно отказываться от консервов было бы так же глупо, как отказываться от всего лучшего, что было в советской истории. У нас ведь как? Если послабление, то можно не заставлять себя вообще никогда. Нет, надо. Не истязать, но умеренно. В рамках. Самодисциплина и вообще. Это и есть наш стратегический запас.

Он ест с аппетитом, вкусно, и, глядя на него, мы с фотографом лишний раз убедились, что в рыбе весь фосфор, весь ум. Хоть ты тридцать лет продержи эту рыбу в подполе — ум в ней никуда не денется.

Дмитрий БЫКОВ