Татьяна ДЬЯЧЕНКО
«ЕСЛИ БЫ ПАПА НЕ СТАЛ ПРЕЗИДЕНТОМ...»
«После избрания Бориса Ельцина президентом на второй срок для публики она вновь превратилась из неординарного человека просто в дочь главы государства, для россиян — в царевну. Быть просто царевной, то есть не личностью, а неким соблазнительным приложением к личности царя, Татьяна не захотела».
«Президентских жен и дочерей, как самых близких главе государства, молва никогда не будет жаловать. С этой точки зрения Татьяна Дьяченко обречена: что с официальным статусом (президент волен нанимать на службу кого угодно), что без — для определенной части российских граждан она всегда будет всего лишь дочерью, оказавшейся при власти (а значит, согласно устоявшемуся стереотипу «в тепле») лишь благодаря своему отцу. Ей не позавидуешь, как любому человеку, вынужденному оправдываться даже тогда, когда оправдания вовсе не нужны и не действенны».
Газета «Век», 6 июня 1997 г.
Бывший охранник президента Александр Коржаков сказал в одном из интервью, что неоднократно был «свидетелем того, как Татьяна искусно пересказывает президенту кое-какие истории, которые ей в другое ухо нашептывал Березовский».
«Вечерняя Москва», 19 ноября 1996 г.
«Вся жизнь Татьяны Дьяченко, любимой младшей дочери бывшего президента, «царицы», «кремлевской принцессы», — площадка для игры. Любые виды ограничений ее бесят. В результате она склонна к злоупотреблению пищей, алкоголем...
Будучи игроком по натуре, Татьяна часто делает крупные ставки, что заражает и привлекает других людей. Она чувственна и обладает сильным либидо, часто влюбляется и быстро остывает. Эти качества обеспечивают оживленную и восхитительную интимную жизнь».
«Откупиться от напора Татьяны Дьяченко можно, либо оплачивая ее счета, как Беджет Паколли, либо приобретая замки, как президент швейцарской фирмы «Мерката трейдинг» Виктор Столповских, который одно время пользовался особым доверием президентской дочки».
«Среда», 12 января 2000 г.
«...идет полным ходом работа над первой книгой бывшего первого помощника президента Ельцина по имиджу Татьяны Дьяченко. Книга носит характер медитативных размышлений о своей роли в становлении российского этикета. Ведь именно Татьяна Борисовна стояла у истоков выработки незыблемых правил и устоев кремлевского этикета. К работе над книгой в качестве консультантов привлечена большая группа известных искусствоведов, модельеров, кулинаров... ...разговор в книге Дьяченко будет вестись понемногу обо всем: во что следует одеваться на светские приемы и рауты, впечатления о заграничных поездках в составе официальных делегаций, меню кремлевских обедов и ужинов...»
«Независимая газета», 13 апреля 2000 г.
— Таня, вы себя любите?
— За что? Я хотела стать профессионалом в какой-нибудь области. Не получилось. В политике я не профессионал. В МГУ училась прикладной математике, мечтала заняться математическими моделями в биологии, а попала в КБ, в «ящик», на десять лет, занималась там баллистикой, окончила еще и МАИ, чтоб освоить эту баллистику. А до этого я мечтала строить корабли, не космические — морские, а еще до этого плавать на них, но девочек не брали в нахимовские училища, хотя я даже азбуку Морзе выучила. И сейчас могу отстучать морзянкой что-нибудь. Закончились десять лет в «ящике», пришла в Кремль. Здесь четыре года проработала, а сейчас не знаю пока, чем стану заниматься.
Вообще у меня характер такой, что я зачем-то сама себе завышаю требования. И мне кажется, что всякий раз я не дотягиваю до планки. Мне когда-то давно предлагали вступить в партию. Но я считала, что еще плохо разбираюсь в политике, в международном положении, в общем, недостойна пока еще. И не вступила. Так что активистки из меня тоже не получилось.
Хотя в школе я была такая активная. Вечно организовывала что-нибудь. В походы часто с классом ходили. Причем с ночевкой, даже зимой, помню, я организовала поход на субботу-воскресенье, а собралось нас всего только трое и собака... Зима, снег по пояс, в результате мы поехали куда-то на электричке, замерзли там, как кочерыжки. Но были очень довольны.
— А дома как к этому относились?
— Нормально. Вообще, в школе я примерная была. Мама меня в Москву после школы очень боялась отпускать: куда такой птенчик неопытный?! В жуткую Москву, в столицу, одна! Не выживет, пропадет!
— А почему в Москву?
— Мне никогда не хотелось испытать то, что пережила моя сестра, которая блестяще училась в Уральском политехническом институте, она очень способный человек, но все вокруг все равно говорили, что пятерки ей ставят по блату. Поэтому я сразу хотела уехать туда, где папу никто не знает.
— Когда в последний раз вы плакали?
— Совсем недавно. Я, наверное, плакса. У меня слезы так близко, что никаким усилием воли, хотя я вообще-то очень сильная, слезы остановить не могу. Да и подкатывают они в самый неподходящий момент. Когда никак нельзя показывать, что это меня задело. И я удерживаю доброжелательное такое, спокойное лицо, а слезы просто катят! И еще помню, как я жутко рыдала, когда сняли Гайдара. Когда папа его снял. Я не понимала, почему он это сделал. Я тогда была еще далека от политики. Сидела одна на кухне, читала газеты, смотрела телевизор — и слезы просто градом. Так мне было невыносимо плохо! Неужели нельзя было сделать так, чтобы он остался, продолжил реформы, чтобы, наконец, люди почувствовали результат! Столько тяжелого уже пережили, неужели вот так взять, бросить на полпути.
— А у папы пробовали спросить?
— Про Гайдара? Спрашивала конечно. Он просто сказал: нет, по-другому было нельзя! Ситуация была такая, что, наверное, папа гайдаровскую команду не в силах был удержать.
— А плачете по личным поводам или из-за работы?
— Из-за людей. Когда это связано с работой, там я, как пружина, могу работать двадцать четыре часа. Иногда плачу на спектаклях, когда смотрю фильм. Но особенно когда кто-то, от кого не ожидала, вдруг делает тебе больно.
— Кто, например?
— За четыре года, конечно, были разочарования. Ну, например, Игорь Малашенко.
— Малашенко — фигура загадочная. Как он попал в Кремль?
— Игорь неординарная личность. Профессионал в своем деле. Он был приглашен в аналитическую группу, потому что туда приглашали лучших и умнейших. Люди, к мнению которых я прислушивалась более всего в 96-м году и доверяла им в самых критических ситуациях, — это Чубайс и Малашенко. Они были тогда рядом с папой. Малашенко имел возможность всегда высказать свою позицию президенту. Не было случая, чтобы папа не выслушал его.
Странно, как меняются люди. Про меня Малашенко знал практически все. И он позволил, чтобы про меня на НТВ вышла такая невероятная ложь, о папе, обо мне, о замках и зарубежных счетах. Для меня это было просто ударом. Нет, я не спрашивала, спрашивали мои друзья: как же ты можешь, Игорь, ты ведь прекрасно знаешь, что ни у Тани, ни у Бориса Николаевича ничего этого нет? Он отвечал: раз об этом все говорят, мы и сообщаем.
— Он же не был самостоятельным человеком, там все диктовал Гусинский.
— Ну, самостоятельный — не самостоятельный, ты же можешь уйти в конце-то концов. Ведь отказался это делать Олег Добродеев. Есть позиция человека, есть же какие-то убеждения, даже если они и не нравятся твоему хозяину...
— Обвинения в том, что у вас счета за границей, яхты и замки посыпались после этого градом. И вы не реагировали?
— То, что все это неправда, я и доказывать не хотела, у меня просто времени на это не было, да пусть в конце концов говорят что угодно. Все, кто знал меня, никогда не верили в эту чепуху. Я считаю, таким образом просто пытались дискредитировать президента.
А чтобы целенаправленно разоблачать ложь, надо постоянно давать интервью, отвечать на каждое оскорбление, то есть становиться публичным человеком, я же считала, что моя роль — быть при папе одним из его незаметных помощников. Все! Тяжело, конечно, было, когда это на меня обрушивалось. Но сколько писали неправды про папу! И мне, раз я оказалась рядом, ничего не оставалось, как и самой все это испытать. Вообще, это нормально. Я переживаю лишь тогда, когда клевета идет от людей, знающих прекрасно правду, знающих меня, от них-то этого не ждешь. А выживать как-то надо, поэтому я сказала себе: ты должна ждать плохого от всех! Хотя жить так — ужасно. Но это единственный способ избегать разочарований.
— Говорят, что за спиной всякого великого человека, как правило, стоит женщина...
— Вы имеете в виду, что за папиной спиной стою я? Не-ет. За папиной спиной стоит мама. Вообще, столько, сколько пережила она, не знаю, редко кто пережил. Такой судьбы не пожелаешь никому. Я всегда говорила, что маме можно памятник ставить при жизни. Папе еще можно подумать, а маме — точно. То есть это настолько себя отдать человеку, у нее же никакой личной жизни, и практически никогда не было, во всяком случае сколько я себя помню. Бессонные ночи, сплошные переживания. Она воспринимает все происходящее гораздо ближе к сердцу, чем папа. Колоссальная нагрузка еще со Свердловска: дети, собственная работа, она же была главным инженером проекта, ответственность огромная. Но она при этом всегда жила для папы. И еще она на сто процентов чувствует людей. Как она мне не советовала выходить замуж первый раз! Ведь как предсказывала, так и получилось. Быстро все развалилось.
Мне так хочется, чтобы хотя бы сейчас у нее радостей было побольше. Я ей говорю: мама, наконец-то у нас у всех стало больше времени, займись собой, сходи к косметологу, в парикмахерскую, проведи там столько времени, сколько хочешь. Повстречайся со своими подругами, сходите в ресторан, посидите, отдохни вечером. Сделай то, чего никогда у тебя не было. Ты уже имеешь на это право.
— И что она отвечает?
— Нет, она по-прежнему рядом с папой.
— А она когда-нибудь подсказывала Борису Николаевичу, как решать что-нибудь?
— Никогда. Они, наверное, идеальная пара, это когда мужчина знает, что дома он всегда, всегда получит поддержку. Всегда. Что бы ни случилось, даже если мама была не согласна, но папу поддерживала. Всегда говорила ему потом, что не согласна, но в самый критический момент поддерживала.
— Почему именно вы оказались возле отца в 96-м году, а не ваша сестра Лена?
— Просто так у нас сложилось. Я в Москве с 77-го года, уехала сюда учиться в университет, а Лена жила в Свердловске. Когда папу пригласили в МГК, у меня была комната в коммуналке, я и стала жить с родителями. А Лена отдельно, со своей семьей. Вообще, Лена, на мой взгляд, идеальная жена и мама. Это от нашей мамы все к Лене ушло. А я, так получилось, больше с папой была.
— В «Нувель Обсерватер» писали, что однажды вы будто бы сказали: «У меня на руках два маленьких ребенка, один — Глеб, второй — папа».
— Нет, я такого никогда не говорила. Хотя у меня к папе особое отношение, муж меня всегда к нему ревновал, потому что на самом деле у меня на первом месте — папа, на втором — мои дети, на третьем — муж, а потом — все остальное.
— Борис Николаевич вообще всегда нравился женщинам. «Огонек» где-то году в 92-м проводил среди женщин опрос, какие мужчины нравятся им больше всех, и на первом месте был Ельцин. В нем всегда была некая магия, притягивавшая людей, ну и женщин в первую очередь. По всем параметрам, даже по росту, он давал фору своему окружению.
— Мне трудно говорить на эту тему, я жутко субъективна, потому что я его просто люблю. Но я помню, каким он был двадцать лет назад. Тогда буквально все женщины падали вокруг, у него же бездна юмора, он блестяще танцевал, причем танцевал так, как я люблю, не монотонно, однообразно, а творчески, интересно, то есть с ним в танце ни на секунду нельзя расслабиться, иначе просто упадешь на глазах у публики. Но он так крепко держит твою спину, что чувствуешь: из этих рук ты никуда не денешься. А ему всегда было не до женщин. Он был занят работой с утра до ночи. И в отпуск они с мамой всегда ездили вместе, они и в гости всегда ходят вместе. Для нашей теперешней жизни это слегка диковато.
— Когда в семье такой мужчина, кавалерам дочери приходится нелегко: есть с чем сравнить. Не из-за этого ли первое замужество вышло у вас несчастливым?
— Почему несчастливым? Просто это было в молодости, в университете, первая любовь, тут все понятно. Но я никогда не сравнивала никого с папой. Я считала, что это просто невозможно. Папа уникален. А потом, такого мужа, как папа, я бы не хотела себе никогда. Нет, с ним хорошо, с ним интересно, но все-таки тяжело. Это и счастье, и огромная тяжесть. Наверное, так жить может только мама.
— Когда вы работали в предвыборном штабе в 96-м году, а потом стали советником президента, вам, наверное, приходилось людей как-то «выстраивать»? Вы вообще по натуре властный человек?
— Мне уже сорок лет, но никогда у меня не было ни одного подчиненного. В Кремле был секретарь, точнее, секретарша. И с ней у нас сложились дружеские отношения. Никогда мне в голову не приходило вмешиваться в сложившийся порядок и начать людей вокруг «выстраивать». Другое дело, если создавалась критическая ситуация, как это постоянно случалось в 96-м году, когда надо было мгновенно принимать решение и сразу же его реализовывать.
— Вот у меня цитата из книги Бориса Николаевича: «Чего греха таить: я всегда был склонен к простым решениям. На каком-то этапе... я почувствовал: ждать результата выборов в июне нельзя... Действовать надо сейчас!
Я решился и сказал сотрудникам аппарата: «Готовьте документы...» Началась сложная юридическая работа. Был подготовлен ряд указов: в частности, о запрещении компартии, о роспуске Думы, о переносе выборов президента на более поздние сроки...
23 марта в 6 утра состоялось закрытое совещание с участием Черномырдина, Сосковца, силовых министров, главы администрации Николая Егорова. Я ознакомил всех с этим планом...
Пока я находился в кабинете, Таня позвонила Чубайсу, позвала его в Кремль. «Папа, ты обязан выслушать другое мнение. Просто обязан», — сказала она. И я вдруг понял: да, обязан...
Мы разговаривали около часа.
...И все-таки отменил уже почти принятое решение».
Что же там было и как так вышло, что за какой-то час президентское решение сменилось на прямо противоположное?
— Это драматический был момент. Перенести выборы и распустить Думу хотел Коржаков. Это позволяло ему сохранить, как он считал, влияние на папу. Он окружил папу плотным слоем своих людей, на многих должностях вокруг постепенно оказались люди Коржакова, силовики, министры, секретари, вся охрана. И возник важный психологический момент. Одно дело, когда политик имеет возможность выслушать разные позиции, а тут папа оказался окружен людьми, которые все как один говорили: да зачем нам эта тяжелейшая кампания, вы останетесь еще на два года, это большой срок, там спокойно проведем выборы, все демократические ценности сохранятся. Но уже работала наша аналитическая группа, а мы считали, что перенос выборов — вещь смертельно опасная для страны. Не говоря уже о том, что отложить — это значит нарушить Конституцию. И вот настал день, когда папа очень рано приехал в Кремль, и я почувствовала, что он настроен принять окончательное решение. И, боюсь, опасное. Я дома говорила ему, что его никто не поймет, что это потеря всего, что далось с таким трудом. Но он к моим словам не относился серьезно, отмахивался. И тогда я позвонила Чубайсу и попросила его срочно приехать в Кремль. Потому что он был руководителем нашей аналитической группы и я была уверена: он сможет привести папе сильные аргументы. Я хотела, чтобы папа услышал другую точку зрения, отличную от того, что говорили ему почти все вокруг. Чубайс приехал. Я пошла в приемную, попросила секретаря узнать у папы: можно ли мне с ним поговорить?
— А просто как дочь вы не могли к нему зайти?
— Нет, никогда. Без разрешения никогда. А разрешение могли дать только его секретари. Секретарь доложил, и папа согласился меня принять. Хотя ему было не до меня. Я попросила его выслушать аргументы Чубайса. Папа сказал, что никого не хочет слушать. Но он не сказал, что принял окончательное решение. В этом случае все было бы бесполезно. Если он принимал решение, то больше к обсуждению вопроса не возвращался. Я уж не помню дословно, что я говорила, я никогда и ни перед кем не стояла на коленях, а тут я готова была упасть перед ним на колени и умолять. Наверное, он это почувствовал. И сказал: «Ладно, зови!» Когда Чубайс вышел от папы, он был весь на таком взводе! Но вышел он с победой. Подробностей не знаю, знаю, что разговор шел на повышенных тонах. Но Чубайс умеет говорить жестко и аргументированно. И он нашел слова, которые папу убедили.
— Представляю, как на это среагировал Коржаков... Еще цитата: «Накануне второго тура президентских выборов Коржаков решил нанести свой ответный удар. 19 июня в семнадцать часов на проходной Белого дома служба безопасности президента задержала двух членов предвыборного штаба. Их обвинили в хищении денег. Коржаков давно искал повод для скандала. И наконец нашел.
...Утром я принял окончательное решение. Коржаков, Барсуков, Сосковец по моему приказу написали прошения об отставке». Что же было между скандалом и отставкой? Она для всех оказалась совершенно неожиданной.
— Настал день, когда Коржаков начал предпринимать шаги, которые могли бы сорвать выборы. Коржаков пошел ва-банк. Во всяком случае попытался всячески скомпрометировать нашу аналитическую группу и папу от нее изолировать. Руководители группы просили президента принять их, чтобы объяснить, что на самом деле происходит. Папа согласился встретиться, оставалось решить задачу, как их провести в Кремль, чтобы об этом не узнал Коржаков и не устроил какую-нибудь провокацию. От Коржакова я ожидала чего угодно. Всего. И тогда я просто посадила Чубайса и Малашенко в свою машину и провезла их на территорию Кремля. Меня-то никто бы задерживать не стал. Привела в коридор перед кабинетом президента, там пост, и пропускают по специальным пропускам лишь тех, кому назначено и о ком знает секретарь в приемной, а, значит, знает и Коржаков. Игорь заволновался, что его не пропустят, я тоже волновалась, но решила: как-нибудь пробьемся.
«Я открываю дверь в этот коридор и говорю охране: они со мной. И мы проходим. Там, в приемной, есть специальная комнатка для ожидания, Малашенко в ней остался, а Чубайса пригласил президент в свой кабинет. Когда Чубайс вышел с абсолютно каменным лицом, я не знаю, о чем они там говорили, у меня сердце прямо упало. Потом секретарь на секунду отлучился, и Чубайс быстро сказал нам: «Все в порядке!»
Вот так и произошла отставка Коржакова. Когда папа шел на встречу с кремлевским пулом, чтобы объявить об этом, я подошла к нему в коридоре, но он сказал мне: «Подожди, не мешай».
К Коржакову у меня не было ни жалости, ни разочарования в нем. Я просто холодела от мысли, что такой человек имеет огромные властные возможности. Мне было очень жаль его жену Ирину. Я позвонила ей сразу после этого, попыталась найти какие-то слова, чтобы она чуть меньше переживала.
— Вы обязательный человек? Пунктуальный?
— В общем, да, обязательный. К сожалению, не пунктуальный. Я часто опаздываю. Это черта характера, с которой жутко борюсь, и периодически побеждаю, но, наверное, она со мной останется навсегда. Причем, как правило, всегда есть причина, и уважительная. Но все равно это очень плохо. Меня однажды так за это публично отчитал Юмашев! Я опоздала на совещание в Кремле. Было невозможно стыдно, я прокляла все на свете. Это была такая публичная порка, это было так ужасно, и потом я ему сказала: «Извини, Валя, ты был абсолютно прав, я, конечно, постараюсь больше не опаздывать...»
Вот папа у меня абсолютно другой, вот он — пунктуален, он всегда все сделает заранее, вовремя, он всегда готов, до минуты. И когда я говорю: «Ну ладно, папа, ничего страшного, еще пять минут, они пока там как раз приготовят к интервью аппаратуру...» — «Как ты можешь! Это же неуважение к людям, которым я сам назначил время!» Представляете? И так всегда!
— И вы рискнули предложить такому человеку свои услуги в качестве помощника и советника?
— Я сама не рискнула бы это сделать никогда в жизни. Все произошло волею судьбы, случайно, так сложились обстоятельства в 96-м году, что я оказалась нужна папе, я жутко сомневалась, смогу ли быть для него полезной, мучительно переживала, а потом оказалось — да, это было правильное решение. После 96-го года я уже более уверенно себя чувствовала, хотя тоже мучилась, идти ли мне на работу советником президента, но в тот момент папа готовился к операции, постоянно возникали обстоятельства, при которых требовалась моя помощь. Он сказал: «Ты мне нужна!» И все. Папа послал меня во Францию познакомиться с Клод Ширак перед тем, как решил меня назначить на официальную должность (до этого я работала в предвыборном штабе на общественных началах), потому что я очень сомневалась, смогу ли работать советником президента, что именно надо делать, и он мне говорит: «Поезжай, посмотри, как дочь Ширака работает» — я и поехала. Она действительно совершенно очаровательная женщина, очень мне понравилась, тактичная, милая, все рассказала и немножко вдохнула в меня уверенность. «Ну, не получится, — подумала я, — или папа меня выгонит, или сама уйду».
— А как вы с Клод общались?
— К сожалению, французский я не знаю совсем. Английский понимаю, но не могу говорить. Мою любимую книгу — притчу Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» — я прочитала в оригинале, я читаю на английском, а говорить не могу. Муж хорошо говорит по-английски, сын, сами понимаете, блестяще, а я — нет.
— Можете сказать, что вы управляли государством?
— Конечно нет. Папа прекрасно понимал предел моих возможностей. В 96-м году в предвыборной кампании я была связующим звеном между мозговым штабом, аналитической группой и папой, без чего, наверное, все было бы намного сложнее. Тогда счет шел на минуты, и я считаю, моя помощь именно тогда была нужна.
— А были какие-то необычные, внештатные ситуации в Кремле во время вашей службы?
— Больше всего я боюсь сумасшедших на государственной службе. Один товарищ из администрации долго уговаривал меня встретиться с «крайне полезным для страны человеком». Привел ко мне в Кремль. Тот оказался странный какой-то, в черном костюме, в узеньком черном галстуке, и просит встречи наедине. Я говорю: да можно и при всех. Нет, только наедине. Ничего себе, думаю, что он тут может выкинуть! Ладно, остались наедине. Он говорит: знаете, я могу помочь человечеству. Тут мне вообще плохо стало. Я, говорит, могу издавать такой звук, после которого все, кто грешил в жизни, начинают каяться. Я не могла даже смеяться. Думаю: попросить его издать этот звук? А если он из окна выпрыгнет? Или еще что-нибудь выкинет нестандартное? Ну ладно, говорю, издавайте свой звук. А он: для этого нужна специальная аппаратура, вот вы приезжайте ко мне, у меня там специальная комната, там и послушаете. Я говорю: нет, спасибо, я никуда не поеду. А этот товарищ из администрации хотел, чтобы еще и мама с ним встретилась. Я потом ему говорю: вы что, с ума сошли?
— Президенту обычно готовят выжимку из всего, что появляется в прессе. Вы дополнительно ему что-то рассказывали?
— Он был в курсе всего. Читал все газеты. Дайджесты, которые готовила пресс-служба, — это сами статьи и короткая суммарная аннотация новостей. Конечно, в дайджестах были и негативные материалы. Кроме того, факты, даже самые неприятные, я сообщала ему всегда.
— И как он реагировал?
— По-разному. Для меня важно было, чтобы он все это услышал. Он мог с чем-то сразу же согласиться: да, справедливо, мог — просто не отвечать или сделать вид, что не заметил, и перейти на другую тему. Мог отшутиться, отмахнуться: мол, нет, ты не права, ничего подобного! Я и не настаивала, я знала: он это услышал. Он знает. Этого достаточно.
— Некоторые газеты все последние годы со страшной ненавистью писали о президенте, тот же «Московский комсомолец». Он читал эти публикации?
— Да. Кстати, «Московский комсомолец» в дайджестах есть всегда. Такое ощущение, что не любят они свою страну, стыдятся ее, ругают как только можно — это их проблемы. Я горжусь своей страной, считаю ее самой лучшей, в нас есть сочетание ума, души, культуры, мы, конечно, достойны лучшей жизни, и это все у нас будет. Я в это верю. Другое дело — когда. Хотелось бы, чтоб поскорей. Что касается газет, то мы с этими газетами так долго живем... И папа по-моему уже не реагирует на всю эту грязь. Думаю, и у читателя образовалась такая защитная реакция. Истерика уже не доходит. Тем более мрачные прогнозы, что все уже вот-вот развалится, никак не сбываются. Тем, кто пугает, веры уже нет. Люди привыкли к страшилкам, перестали реагировать. Другое дело, что общество должно выработать механизм жесткой реакции на публичное распространение и тиражирование лжи, — это честные суды, может быть, очень большие штрафы, потому что любая газета должна бояться печатать непроверенную информацию, а тем более заказную ложь. Это норма. Если не уверен — лучше молчи, чем тиражировать вранье.
— А что вы думаете о происходящем на НТВ?
— Ситуация очень болезненная, потому что НТВ — это компания, ставшая очень важным элементом в создании гражданского общества. При рождении ее я не присутствовала, но на моих глазах происходило ее становление. Для этой телекомпании папа очень много сделал. Столько, сколько, наверное, ни для какой другой. Хотелось, чтобы это было именно частное, независимое, профессиональное телевидение. Для НТВ освободили весь четвертый канал, убрали оттуда «Российские университеты», папа так решил, а сколько было желающих в то время ставить палки в колеса НТВ: почему дали все именно им, а не другим, за что? Да, отвечали мы, они критикуют, но в стране должно быть независимое телевидение. И пусть будет другая точка зрения, это нормально. Единственное, что недопустимо, — превращать телеканал в политическую дубину. Ну так они именно это и сделали. И теперь, если продолжат в том же духе, они сами погубят НТВ.
— Как вы себя чувствовали в Кремле среди матерых политиков?
— Мне вообще-то повезло тогда, в 96-м. Я общалась с самыми блестящими аналитиками. Элита средств массовой информации, тот же Олег Добродеев, Костя Эрнст, Ксения Пономарева. Это люди, создававшие наше новое телевидение. Один из лучших наших социологов Александр Ослон. Анатолий Чубайс, Василий Шахновский, Сергей Зверев.
Как это началось? Папа послал меня на заседание предвыборного штаба, руководимого еще Сосковцом, я там посидела тихо, как мышка, молчала. Думала, или я что-то не понимаю, или они что-то делают не так. Потом сидела на других обсуждениях. Что мне прежде всего бросилось в глаза — насколько по-разному руководители ведут совещания. А ведь от этого зависело, насколько они эффективно умеют использовать эти час-два или, там, иногда пять часов (столько вести совещание — это вообще сумасшествие!) своего рабочего времени. Прекрасно совещания вел Чубайс. Выслушивал все точки зрения, а потом четко, ясно, по полочкам подводил итоги. Причем по какому-то пункту мог сказать: а вот здесь, ребята, я не знаю, что делать. Давайте обсудим это еще раз на заседании аналитической группы или привлечем специалистов со стороны.
— А как выглядел Юмашев в сравнении с Чубайсом?
— Юмашев совершенно не выглядел начальником, но в то же время в обсуждениях, которые он проводил, обязательно что-то неожиданное рождалось. Какая-то новая идея. Часто он всех просто ошарашивал своей откровенностью в оценках ситуации, людей, я просто пугалась: Боже мой! Как можно в этом составе такие вещи говорить!
— А что вы скажете о Волошине? О нем говорят: танк! Он по натуре кто?
— Ужасно интересный человек! С ним непросто общаться. Я думаю, некоторых его манера просто бесит. Он может настолько умно построить разговор, с юмором, так обаять, что иной человек уходит и лишь за дверью спохватывается: так он согласился или нет? В другой раз Волошин очень жестко формулирует свою позицию. И притом он очень нежный человек. Я была у него дома, слышала, как он разговаривает с сыном, с мамой. А на работе он действительно напоминает какую-то сложную, хорошо отлаженную, не знающую усталости машину. Я иногда просто не понимала, как он выдерживает. Вот идет подготовка послания президента к Федеральному собранию, папа ему звонит в два часа ночи, в четыре ночи, когда угодно — и он бодрым голосом отвечает. Волошин до двух ночи неотрывно работал, в четыре его папа поднимал, давал задания, а в восемь утра он уже снова на работе. Это невероятно. Для меня есть еще один важный показатель при оценке людей: и Путин, и Юмашев, и Волошин — это все люди, которые абсолютно не рвались на предложенную им должность. Более того, они отказывались. Но жизнь заставила, папа уговорил. И они эту работу делали или делают блестяще. Появится кто-то лучший, они спокойно дело ему передадут. Я в этом уверена.
— А Гайдара, когда вы по нему плакали, вы хорошо знали?
— Вообще не знала. Просто я настолько верила в этих молодых ребят, и папа в них верил. Я человек, ничего не понимающий в экономике, но когда тебе грамотно, толково объясняют что-то, чего у нас никогда не было, начинаешь этим людям верить. И хочется им помогать.
— А Кириенко хотелось помогать? Он ведь тоже молодой, образованный?
— Очень талантливый молодой человек. Но, наверное, папа просто вывел их на политическую арену не совсем вовремя. Так получилось. А самому Кириенко не хватило еще и опыта. Он очень одаренный человек, по-моему, у него все еще впереди.
— Может быть, политика потому жестокая вещь, что она порой выстреливает очень неплохими людьми не в свое время? И тратит их зря, просто потому, что нужно же что-то делать, а других в тот момент не оказалось?
— Ну почему, папа тоже выстрелил собой не в свое время, опередил его, но оказался настолько сильным и мощным, что сумел все преодолеть. Просто не у каждого такой запас прочности мощнейший. Хотя у папы так складывалось, что все от него зависело, а у Сергея Владиленовича иначе, многое от него не зависело.
— А Чубайсу хотелось верить и помогать?
— Да, хотелось. Помню, на заседании штаба в 96-м году Чубайс был настолько блестящ, и я, помню, написала ему записку: «Как здорово, если б вы были следующим президентом!» И Чубайсу передала. Сейчас, узнав его в разных ситуациях достаточно хорошо, я по-прежнему им восхищаюсь. Но он такой... — борец, понимаете? А мы все-таки живем в сложной стране. И с людьми надо, наверное, как-то более тонко говорить.
— А вас ведь и олигархи окружали. Таинственные люди, про которых никто ничего толком не знает, одни предположения. Уж в чем их только не обвиняли, хотя доказательств их злокозненности так и не привели ни разу. Писали, что ваша настоящая семья не папа с мамой, а Мамут и Абрамович.
— С Романом Абрамовичем вначале очень настороженные были отношения. Вообще, ко всем бизнесменам я очень настороженно отношусь, даже больше, чем к журналистам. Я их просто боюсь.
— Что же в них опасного?
— Боюсь, что меня куда-то там, ну, не то что втянут, а как-то смогут использовать знакомство со мной. И поэтому, когда познакомилась с Романом, вначале к нему с опаской относилась. Причем довольно долго. А потом, когда я его лучше узнала, почему он вот так поступает, какие у него мотивы, чего он добивается, честно скажу, была просто поражена. Как он этой Чукоткой болеет! Детей вывозит на Черное море, заботится, чтоб там топливо было, электричество, движки завозит, мотается туда постоянно, все это за свой счет. Наверное, мог бы на эти деньги купить себе дом, яхту, плавать, расслабляться, отдыхать и ни о чем не думать. Конечно, преступление, что государство поселило в этом краю людей и бросило на произвол судьбы...
— А ужасный Мамут?
— Ужасный Мамут на самом деле скромный, интеллигентный, умный, тонкий человек. С блестящим юмором. Он такой же пострадавший, как и я. Сделали из него монстра. За что?
— Мне кажется, ощущение опасности от этих людей навеяно в обществе тем, что они неизвестно откуда взялись. Только что были «никем», а стали «всем». У нас как положено: постепенно, сначала стал тем-то, потом тем-то и так — до верху. А они — сразу! И вмиг сравнялись со знаменитыми. Как так? Явно что-то тут не то!
— А может быть, это потому, что все знают, какая жесткая борьба идет в бизнесе, и все ждут от них и во всем остальном такого же жесткого поведения. Боятся их и на всякий случай какие-то превентивные меры предпринимают.
— С другой стороны, из неизвестности многие ведь появились. Тот же Немцов.
— Я вспоминаю, как папа послал меня за ним в Нижний Новгород. Боря — это Боря! Он казался таким живым фейерверком на фоне советских руководителей, такой интересный, молодой, с блестящим будущим. Но у каждого есть, наверное, свой потолок, дорастет до чего-то и — все. На какой-то ступеньке и он остался. Но что бы он сейчас про папу ни говорил, я уверена: он не папин противник. Он и говорит-то это иногда не со зла. Не подумав. Не следит за словами.
— А кто вас одевает! Не для протокола, а по жизни?
— Я сама. Хотя есть мастерская, где маме шили одежду, поскольку первая леди страны не должна появляться в стандартном наряде, чтоб кто-то рядом вдруг не оказался в таком же, поэтому абсолютно все шьется в единственном экземпляре, небольшой кусочек ткани покупают специально, чтобы ни у кого такого не было. Вот в этой мастерской что-то шила иногда и я тоже. Что-то покупала. Но старалась такое темное, не бросающееся в глаза, я же на работе.
— Вся жизнь — работа?
— Мне как-то один товарищ, с которым я вместе работала, сказал: «Таня, не представляю, ну ладно я, мы все — отработали, отпахали, пришли домой и отдохнули наконец. А ты возвращаешься домой, а у тебя там — президент России!» И ведь правда. Меня папа иногда проверял: шесть часов утра, вдруг заходит ко мне и будит — пойдем завтракать, надо что-то обсудить. Мне спросонья трудно даже сообразить, о чем он, то ли как прошло интервью, то ли какие отклики. А однажды он мне задает какой-то вопрос по экономике. Я так растерялась, час ночи, я уже слабо соображаю, говорю: «Папа, я не могу ответить на этот вопрос сейчас. Мне надо разобраться». На следующий день встретилась со специалистами из правительства, администрации. Разобралась. Через день папе рассказываю, а он мне так хитро: «Правильно. Это я тебя проверить хотел».
— А вообще когда-нибудь вы с ним конфликтовали, ну в каком-то юном возрасте: «Папа, ты ничего не понимаешь, не лезь в мою личную жизнь»?
— Нет, никогда. Дело еще в том, что папа меня всегда поддерживал: собралась ли я ехать в Москву или выходить замуж. Мама, я уж рассказывала, тогда была резко против. Мама меня до сих пор контролирует, как когда-то в Свердловске: «Где ты была?» Я: «Ну мамочка, я же взрослая! Ну не могу я тебе рассказывать все планы на день, пойми, я не ребенок». А папа поддерживал меня всегда. Если ты решила — валяй. Может быть, он тем самым предоставлял мне возможность учиться на собственных ошибках. Может, про себя и сомневался, будет ли это хорошо для меня, но всегда говорил: ты так решила — делай! А ссориться, капризничать с ним невозможно. Иногда я могла сказать что-то резкое, и папа на меня обижался, но я так переживала ужасно, потом все равно просила прощения, и мы мирились.
— Хорошая девочка. И всегда были такой примерной?
— Нет. Я Ленку в детстве била. Ну, не била — побеждала. Я была толстенькая, поэтому я ее, хоть она и постарше, всегда побеждала. Она была худенькая. В детстве я очень любила сладкое. Мама от меня конфеты куда только не прятала. А тогда были конфеты, мои любимые, «Птичье молоко» свердловской фабрики. Я их искала и безошибочно находила. В любом платяном шкафу, под любыми кофточками. Безумно хотелось сладкого, невыносимо. А мне нельзя, потому что у меня был диатез. Потом все это обнаруживалось.
Я всегда Борису говорила: «Борька, бесполезно обманывать, рано или поздно это вскроется, попадешь в такую дурацкую ситуацию, будет так стыдно, лучше не врать. Правда — дешевле».
Многие думают, что Борька избалованный, а он с детства ходил с нами в тяжелейшие походы. Он совсем был маленький, когда мы ходили на катамаранах. По горным рекам. Однажды чуть не разбились. Река была бурная, и вдруг за поворотом неожиданно на дикой скорости возник мост — заброшенный, старый какой-то мост, на карте не указан, лежит в воде, и вот такие огромные гвозди из бревен торчат. Борьке было тогда лет пять, а он еще вечно вопил, отказывался каску надевать и спасжилет. А течение несет нас прямо на мост, мы так рванули, гребли как сумасшедшие. Причалили к берегу. После этого мой ребенок тихонько подходит и говорит: «Мама! Где каска?» Надел каску, из серебрянки штаны непромокаемые, в спасжилет запаковался, застегнулся — порядок! А вообще мы с Борькой и Лешей весь Кольский полуостров и Карелию обошли.
— А сейчас удается находить с ним общий язык?
— Да. Он контактный. Правда, видимся реже, чем мне бы хотелось. Но я его понимаю: ему интересней с друзьями, с девочками, он такой, кокетничает направо и налево. Ужас.
— Он, видимо, в деда, красавец мужчина... За деда отыграется в обычной, нормальной человеческой жизни. Возможностей-то больше...
— Нет, ну, я надеюсь, он тоже станет человеком серьезным. Вообще он умный. Он ведь тоже жил под прессом принадлежности к семье президента, в школе во всяком случае, именно по этой причине мы и отправили его в Англию учиться, я хотела, чтобы это не давило на него так, как на меня, например. Это очень трудно, когда ты еще ребенок, замечать, что люди к тебе относятся не просто как к тебе, а как к внуку президента. Еще и охрана сзади. А в Англии он просто один из многих, обычный мальчишка, среда там достаточно спартанская, никаких никому поблажек. Жаль, там, за границей, он не смог приспособиться: чужая среда, ощущения душевного комфорта не наступило. Да еще и девушка, в которую влюблен, здесь, в Москве, в общем, учится сейчас здесь.
— Каково это — жить постоянно под присмотром?
— Вообще — ужасно. Даже какие-то личные вещи, которые тебе необходимы, неудобно покупать, когда у тебя за спиной кто-то стоит. Причем люди, которые вокруг меня, чудесные, доброжелательные. Я считаю, что мне повезло...
— Вы о тех, кто вас охраняет?
— Да. Но все равно: ты же не можешь побыть одна. Ты остаешься одна лишь у себя в комнате. И это — годами. Сейчас у меня появилась возможность иногда ездить за границу. И там я одна брожу по улицам, захожу куда-то и наслаждаюсь ощущением личной свободы.
— Ну, теперь-то можно остановиться, оглянуться...
— Да, еще год назад я засыпала с ужасом: что принесет завтрашний день, вскакивала часов в семь, ложилась спать в два ночи, у меня только одна мысль была — выдержать, чтоб сил хватило, и больше ничего.
— «И в личной жизни у Тани все сложилось. Ее муж, Алексей Дьяченко, конструктор и сын конструктора, работал в том же бюро. Сын Борька был уже старшеклассником, младший сын Глеб только что родился. Таня как раз была в отпуске по уходу за ребенком, растила маленького Глеба». Так в книге про вашего мужа.
— Алексей совершенно замечательный человек, и наверное, никто другой просто бы такого не выдержал. Все считают, что в семье должна быть нормальная жена, которая заботится о муже, о детях, готовит обеды, все убирает. Домашняя любящая женщина, которая всегда ждет. У нас все эти четыре года не то что наоборот, но близко такого не было. Последние годы Леша стоически переносил такую семейную жизнь. Всегда меня только поддерживал. Он просто молодец. Наверное, Леша ревнует меня к папе, но как-то он сумел тонко к этому приспособиться. Вообще, у них с папой масса общих интересов, оба любят охоту, играют на бильярде. Леша интересный собеседник. А с мамой... Он считает, что с тещей ему жутко повезло, что это самая чудесная женщина, и, что интересно, мама всегда на его стороне. Когда про нас публиковали все эти слухи, про мои романы, мы вместе читали и смеялись.
Сейчас я гораздо больше вожусь с Глебом. Он смешной, забавный.
— Они в этом возрасте чудные вещи говорят.
— По части поговорить у нас специалист Ваня, Ленин сын. Берет мой портфель, мама ему: «Ваня, ты куда?» — «На работу! В Кремль». — «А кем ты работаешь?» — «Таней». Очень он переживал, когда Путина выбирали. Ходил на избирательный участок со взрослыми, там «голосовал», наконец ему Лена говорит: «Ну вот, Ваня, твой Путин победил. Кем он теперь будет работать?» — «Ельциным».
— Глеб домашний ребенок?
— Домашний. Он с другими детьми общается, конечно, но к сожалению, мало.
— А с Путиным вы встречаетесь?
— Да, когда он встречается с папой. На Новый год, на день рождения они приезжали вместе с Людмилой, поздравляли папу. Отдельно от папы мы почти не общаемся.
— Вы можете прийти к нему в кабинет?
— Я могу ему всегда позвонить, но тоже никогда этого не делаю. Хотя если что-то будет горящее, то, конечно, позвоню.
— Теперь, когда книга отца закончена, вы, вероятно, будете работать в его Фонде?
— Да, обязательно. Никаких планов помимо работы с папой у меня пока нет. Личный план есть — я хочу выучить английский, буду свободно говорить.
— Спортом занимаетесь?
— Сейчас учусь играть в теннис, тренер говорит, у меня хороший прогресс. Хотя больше всего увлекаюсь горными лыжами. Ну, вот сезон настанет...
— Не боитесь появляться на людях, ведь вас же узнают?
— Не было случая, чтобы мне стало плохо от того, что узнали. К счастью, люди по-доброму относятся. Ну, узнают. В магазинах узнают, но никто никаких прямых вопросов не задает, все улыбаются, зовут: приходите еще. Спрашивают, как Борис Николаевич, желают здоровья.
Я раньше очень любила рисовать, папа даже хотел, чтоб я поступила в архитектурный институт, еще я бы обязательно окончила какую-нибудь художественную школу, чтоб рисовать для себя, я бы училась музыке, я очень люблю путешествовать, заниматься спортом, общаться с друзьями. Если бы папа не стал президентом, у меня была бы совершенно другая жизнь. Может быть, сейчас так и будет.
Владимир ЧЕРНОВ
На фотографиях:
- ТАНЕ ДВА ГОДА
- ТАНЯ И ЛЕНА С БАБУШКОЙ КЛАВДИЕЙ ВАСИЛЬЕВНОЙ
- СДАЧА НОРМ ГТО В КОНСТРУК-ТОРСКОМ БЮРО «САЛЮТ». 1984-Й
- НА СУББОТНИКЕ В ШКОЛЕ, 10-Й КЛАСС
- ПОХОД НА КАТАМАРАНАХ. КАРЕЛИЯ, КОНЕЦ 80-Х
- С БОРЕЙ. ЛЕТО 83-ГО
- С АНАТОЛИЕМ ЧУБАЙСОМ. ПРЕДВЫБОРНАЯ КАМПАНИЯ 96-ГО
- С ГЛАВОЙ АДМИНИСТРАЦИИ ПРЕЗИДЕНТА ВАЛЕНТИНОМ ЮМАШЕВЫМ. МАЙ 97-ГО
- В РАБОЧЕМ КАБИНЕТЕ С ПАПОЙ
- С МАМОЙ И ГАЛИНОЙ ВИШНЕВСКОЙ. БОЛЬШОЙ ЗАЛ КОНСЕРВАТОРИИ
- С ДОЧЕРЬЮ ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦИИ КЛОД ШИРАК. НА ПРИЕМЕ В КРЕМЛЕ
- ЕВГЕНИЙ КАФЕЛЬНИКОВ, ОЛИМПИЙСКИЙ ЧЕМПИОН СИДНЕЯ, В ГОСТЯХ У ПЕРВОГО ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ И ЕГО СЕМЬИ. ОСЕНЬ 2000-ГО
- НА ТРЕНИРОВКЕ. ОКТЯБРЬ 2000-ГО
- С ВАЛЕНТИНОМ ЮМАШЕВЫМ. 1999-Й
- СЕМЬЯ В СБОРЕ. 80-Е ГОДЫ
- С БОРЕЙ ЕЛЬЦИНЫМ-МЛАДШИМ
- ПЕРЕД ИНТЕРВЬЮ
- С МУЖЕМ АЛЕКСЕЕМ ДЬЯЧЕНКО
- С МАМОЙ И ПАПОЙ
- С ГЛЕБОМ. СОЧИ, АПРЕЛЬ 97-ГО
- В материале использованы фотографии: из архива Т. Б. Дьяченко и Пресс-службы Президента РФ, Юрия ФЕКЛИСТОВА