МОЯ И НАША СВАДЬБА

70-е

МОЯ И НАША СВАДЬБА

В редакцию принесли фотографии. Студенческая свадьба в костюмах 70-х годов заставила задуматься: почему? Почему люди потратили свои деньги на костюмы, взятые напрокат, а не поехали куда-нибудь, например? Да что там деньги — было совершенно очевидно, что на эту свадьбу потрачено нечто большее: душа, фантазия, азарт. Что привлекает их в далеких 70-х? Может быть, они представляют эти годы по советским фильмам, как абсолютно беззаботную, счастливую эпоху? А может, это ощущение им передали их родители? Время, которое мы называем четко и ясно — «застой», они внутри себя оценивают как-то иначе. Для них эти годы — источник какой-то непонятной радости.

А потом наш журналист Борис Минаев, посмотрев на эти фотографии, воскликнул: «Все было не так!». И принес на следующий день свой семейный альбом, с фотографиями другой свадьбы — 78-го года. Многие лица на этих фотографиях показались нам интересными, и мы захотели узнать — а что стало с этими людьми?

А потом, продолжая искать эту непонятную «радость 70-х», мы открыли «Огоньки» тех лет, и на нас повеяло давно забытым ароматом... трудовых слетов и партконференций, бесконечных юбилеев и награждений. Вот загадочный человек — в каких только странных местах и временах он не ищет радость!

Кстати говоря, а где ищете радость вы, читатель?

В каких временах?

В каких воспоминаниях? Пишите в нашу новую рубрику: «В поисках радости».

Наш загс находился на Кутузовском проспекте. Кто первый придумал идти пешком от загса к дому — не помню. Но скорее всего придумала Аська. Это было абсолютно простое и прекрасное решение. Ехать на черных «Чайках» с кольцами и куклами было, по нашему с ней мнению, «пошло». Ехать на троллейбусе — глупо.

Но стояло тихое и душноватое московское лето. Тридцать минут по всегда чистому Кутузовскому проспекту (как-никак правительственная трасса с городской квартирой Леонида Ильича в середине) — и заурядный маршрут превращался в акцию. Мы шли веселой толпой, Асин папа нас фотографировал, мой папа, как всегда, молча улыбался. Шамиль дудел на горне, Валька играл на гитаре. Но это было потом. Чуть позже.

«Акция» — замечательное слово. Мы все тогда были больны этим словом. Очень хотелось что-то такое придумать.

Сыграть. Изобразить. Выломаться из толпы. Из времени. Из общего ряда. Но выломаться ТАК, чтобы смысл акции был понятен своим. Своему кругу. И при этом, чтобы тебя из этого «общего ряда» не выбросило совсем. Но тогда я об этом, конечно, не думал.

Не думал, потому что мой свидетель, Санька Морозов, опаздывал, как всегда. А у других при себе могло не оказаться паспорта. (Тогда люди довольно часто ходили вот так, без паспорта, не боясь, что их отволокут в «обезьянник» за то, что они имеют наглость ходить по СВОЕМУ городу без документов.)

Я стоял у Киевского районного загса и сдерживал глупую улыбку. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Весь этот обряд. Но ощущение было необыкновенно веселое и азартное. Никакой большой ответственности и внутреннего трепета я почему-то не чувствовал.

К счастью, все в советских учреждениях происходило, как всегда, слегка замедленно. Свидетель все-таки пришел. Была тетенька с красно-позолоченной лентой, потом звуки марша, мягкий ковер, кольца.

А потом мы вышли на улицу. И тронулись от загса домой.

Запомнилось, конечно, именно это — наша необычная свадебная процессия. Почти деревенская. Но при этом — как раз потому, что «деревенская», — изысканно-городская. Как все удачно сложилось, сплелось — именно Кутузовский проспект, красивый и нарядный, именно лето, именно тридцать минут пешком.

А вечером мы уезжали в Киев. Ася была уже не в розовом платье, а в джинсах и расшитой почти по-украински льняной рубашке (последний писк тогдашней хипповской моды). Нас провожала маленькая толпа друзей. Мы стояли в тамбуре, и чтобы Аська увидела их в последний раз перед расставанием (а это действительно было расставание, ведь тогда мы почти каждый день виделись, в это трудно поверить, но это было именно так — почти каждый день!), я обхватил ее коленки руками и поднял высоко, очень больно и очень сильно стукнув при этом головой о потолок вагона. Все захохотали, она чуть не заплакала.

Поезд тронулся, наступила ночь — в купе, где на двух нижних полках храпели два толстых дяденьки.

Да, что говорить, эта свадьба была, как я теперь вижу, придумана настолько гениально (и кто ее только придумал такой?) — что наша жизнь потом просто не могла сложиться по-другому. Это была легкая, прозрачная свадьба.

Единственное, что обидно — в Киеве мы жили в гостинице цирка, куда устроил нас (по «блату», разумеется, а как же иначе!) Асин папа, и я проспал выгул пантеры. Пантер ведь тоже выгуливают, почти как собак. Но я слишком долго спал утром и этого не увидел. Аська потом рассказала.

Когда я впервые внимательно рассмотрел эти фотографии — студенческая вгиковская свадьба, костюмированная и как бы даже сыгранная «под» 70-е годы, — в душе произошло какое-то странное вздрагивание.

«Нет! Не так! Не трогайте! Это наше, наше, наше! Не ваше!» — закричало что-то там такое в душе. Только потом пришло осознание: да нет, это же не спектакль, не фарс. Это настоящая свадьба, просто сделанная с той же наивной попыткой превратить чужой заданный обряд в импровизацию, в акцию, в действо.

Что-то вроде нашего прохода по Кутузовскому проспекту. Конечно, здесь я не могу быть объективным. Мне кажется, что наша свадьба, наша «акция» все-таки не была акцией на сто процентов, она была ненавязчивей и нежней.

Хотя. У нас не было таких возможностей. И не было этого взгляда назад, в плывущую глубину — в какое-то «то время». У нас все было проще, у них — «идейней», богаче и круче.

Но импульс-то общий. Вернее, неуловимо похожий. Не выломаться из общего ряда (то есть все-таки жениться). И в то же время сделать это для себя, на своем языке. Для своих.

В этом же, черт возьми, шифр нашего поколения! В этом суть 70-х!

Так, как я ее понимаю.

Ну, и еще один вопрос, конечно, сразу же возник при взгляде на эти фотографии. А почему 70-е?.. Почему, собственно, они?

Ведь свадьба настоящая. Тут случайностей быть не может, вернее, их быть не должно. В день свадьбы такими вещами не шутят. Вернее, шутят, но не случайно.

Почему не в кринолинах и не в цилиндрах, как Пушкин и Гончарова? Почему не в сюртуках и шляпках начала XX века? Почему не рыцарская свадьба, почему не пиратская (играть так играть)?

Почему именно 70-е? Что в этих годах «тянет»? Что в них трогает? Или просто не нашлось других костюмов (по студенческому карману) в костюмерной «Мосфильма»? Даже если так — и это совпадение не случайно.

Прежде чем ответить, разберусь все-таки с этими фотографиями поподробнее.

Что в них «да» и что «нет», по моим понятиям. То есть в чем «свадьба 70-х» удалась, а в чем сыграла фальшиво.

Да, был такой стиль — широкие клеши, да еще и с веточками, розовые рубахи с огромными косыми воротниками, аппликации на женских колготках, лакированные платформы, все блестит и переливается.

Но это был специальный стиль. Концертный. Ресторанный. Или для деревенских танцев. Или для того, чтобы поразить на первом свидании. В жизни так почти не ходили. Да и некуда было ходить.

А свадьба — все-таки часть жизни. Возвращаясь к нашей (для справки, она была сыграна в июле 1978-го) — никогда в жизни я не мог бы прийти на свадьбу в таком ярком клетчатом пиджаке, во-первых, потому, что неприлично, а во-вторых, потому, что его просто у меня не было! Да и быть не могло. Это был НЕ НАШ стиль.

В таком клетчатом пиджаке было что-то стиляжное, вызывающее. Мы могли украшать себя и свои джинсы (вот, в сущности, единственная культовая одежда того времени) цветочками, фенечками, но ни в коем случае не могли носить ничего яркого и блестящего. Это был дурной тон. Время стиляг к тому времени ДАВНО УШЛО.

Одеваться красиво было уже не модно. Одежда требовала простоты и полной аскетичности.

Как ни странно, этот аскетичный стиль совпал по времени с той брежневской эпохой, когда благодаря разрядке что-то уже реально было купить или достать. В магазине, в «Березке», на толчке у «Беговой». Можно было вымолить сто рублей у мамы, добавить две стипендии и купить у «Беговой» настоящие американские джинсы. Практически ничем не рискуя.

Так что ребята на фотографиях совсем не похожи на нас, тогдашних, если судить только по одежде. Хотя формально все вроде то же самое: да, клеши, да, платформы у девушек. (Правда, мне эти фотографии напомнили, скорее, нынешние американские фильмы, ИЗОБРАЖАЮЩИЕ 70-е.) Но суть не в одежде. Если стиль запомнился именно таким — это тоже не случайно. Но вот вопрос: а почему он запомнился именно таким?

Для того чтобы понять, надо посмотреть не на женихов, а на невест.

Вот реальная невеста 70-х (Аська). На ней чудесное розовое платье «колоколом», ниже колена. (Это чудо сшила Аськина мама.) Здесь тоже есть неброская свадебная авангардность, которая из нынешнего времени ну совершенно не читается. Не читается — ну и ладно. Но ни при каких обстоятельствах невеста 70-х не могла быть одета вот в это — обтягивающее, блестящее, сильно декольтированное, ярко-ядовитое.

Между тем наряд невесты и на тех, и на этих фотографиях имеет один и тот же смысл, как ни странно. И смысл этот один — наивность.

Да, люди 70-х одевались смешно, на наш взгляд. Собственно, именно поэтому стиль входит опять в моду. И пусть он входит своими очень формальными, очень внешними чертами. Это как раз неизбежно. Важнее понять, почему он входит, откуда, через что. По сравнению с изощренной, многостилевой, я бы сказал, очень запакованной и хитрой манерой одеваться сегодняшних молодых людей — этот яркий клоунский стиль кажется дико раскрытым, очень бесхитростным. Вероятно, так и кажется студентам ВГИКа, играющим «свадьбу 70-х». Вероятно, эти люди 70-х, по их представлениям, наивны и чисты. Мысль, в общем-то, простая. И правильная!

Когда я смотрю на наши лица, я бы сказал, на наши счастливые рожи, именно это приходит мне в голову: какие же мы наивные! Какие мы, извините за выражение, чистые! Неужели это только возраст? Да нет, не только.

Просто на этих фотографиях мы живем во времени, которое наивно само по себе.

Но это отнюдь не простая наивность. В ней полно скрытых подтекстов.

Например, отсюда, из 90-х, кажется, что все эти люди в смешных клешах и розовых рубахах с косыми воротниками безоглядно верят в какой-нибудь там БАМ, в какой-нибудь комсомол, в какое-нибудь там покорение космоса.

Да ничего подобного! Полный бред! Никто на этих фотографиях уже давно ни во что подобное не верит! Хотите знать, во что мы, тогдашние, действительно верим?

Мы верим, что нам удастся обмануть это время, зашутить, заболтать, заиграть его. То есть в конечном итоге — приспособиться. Сделать так, чтобы вся эта тяжелая махина чуждой нам жизни не задавила. Мы надеемся найти свою нишу. Свой круг. Мы счастливы, главным образом (мы с Аськой, правда, счастливы на этих фотографиях и по своим особым причинам) оттого, что нам уже удалось поймать, нащупать это ощущение своей ниши, своего круга.

Кстати, мы в этом настроении не одиноки. Все искусство 70-х и ранних 80-х — это искусство намека, шутки, иносказания, порой весьма прозрачного.

Это эпоха «Обыкновенного чуда», «мультфильмов для взрослых», эпоха иронических сказок и философских притч, легких каэспэшных песенок, эпоха Булгакова, который в моде еще по-настоящему, по-живому, в отличие, скажем, от Солженицына.

Эпоха подтекста...

А все шло от одного — от желания приспособиться. Спрятаться. Скрыться. Войти внутрь этого железного и необъятного государственного тела — и там, в глубине, зажить какой-то своей, вполне частной жизнью.

Весь советский социум того времени — это одна большая матрешка. Снаружи — танки, ракеты, сверхдержава. Внутри — «ящики», институты, КБ, академгородки. Еще внутри — концерты Галича и Высоцкого. Еще внутри — рок-клубы, карате, КСП, театральные студии, джазовые фестивали, дзэн-буддизм, я не знаю, что еще. Еще внутри.

Так что наш наив — это просто вера в то, что все у нашего поколения как-то, несмотря ни на что, склеится, сложится. Что мы его заиграем, зашутим, это время. Но не вышло.

Вернее, вышло, но не у всех. Так бывает.

Практически всегда. Некоторые из этих людей на фотографиях стали знаменитыми. Некоторые заболели, погибли. Уехали. Но речь не о том.

Маленькое отступление.

Я сейчас временами почитываю книжку Олега Табакова («Моя настоящая жизнь» она называется). И напоролся в ней на совершенно замечательную историю. В конце 60-х Табакову вдруг предложили сыграть Есенина в английском фильме с Ванессой Редгрейв в роли Айседоры Дункан. Что называется, по знакомству.

Чудо, но «Мосфильм» (читай, ЦК КПСС) это разрешил. Табаков должен был получить, по тогдашним советским законам, ровно половину гонорара (остальное отдать государству) — двадцать тысяч фунтов. Как он пишет, это и сейчас деньги немаленькие. А тогда...

Но главное, конечно, не деньги. По всем расчетам выходило — фильм должен был иметь успех, получить приз на большом фестивале, стать стартовой площадкой для европейской карьеры молодого артиста. И не только для него одного — вслед за Табаковым могли быть и другие.

Вы правильно догадались, Олег Павлович отказался от фантастического, а главное, совершенно легального предложения. Не просто отказался — просто сорвал съемки. Другого выхода, как он пишет, не было. Нужно было помогать Ефремову пробивать спектакль (Табаков был директором «Современника»). Знаете, какой? «Большевики». Заключительную часть революционной трилогии («Декабристы», «Народовольцы», «Большевики»). Райком партии не разрешал «Современнику» премьеру на 7 ноября. То ли классового подхода им не хватало, то ли образ Ленина как-то неудачно сложился — теперь уж и не поймешь.

Из нынешних, «нулевых» лет история кажется дикой. Советской.

А она не советская и не дикая. Созидание — причем коллективное созидание — это смысл жизни, это главный стержень судьбы того поколения, 50 — 60-х. Поэтому СВОЙ, но общий театр был важнее СВОЕГО, но отдельного успеха.

Созидание было их верой. Поэтому они-то порой действительно верили — и в целину, и в космос, и в науку. Но главное — в свое созидание. В созидание жизни, страны. Мы, дети 70-х, если и могли представить себе нечто по-настоящему позитивное, то только лишь частное, в своей компании, в своем кругу. Иногда и просто в своей постели. Выйдя из круга, мы терялись. На работе шли точно в линию, от сих до сих. На фоне старших коллег смотрелись бледновато, чересчур старательно и наивно.

Так называемые шестидесятники, когда поняли, что государство отвергает их созидательный порыв, как правило, стали его отрицателями и ниспровергателями.

Это была их личная обида.

У нас же вообще не было никаких личных отношений с государством. Мы воспринимали его как данность. Обязательно-неизбежную. Скучную и понятную. Мы знали — да, оно бывает мрачное, грязное, тяжелое.

Но мы в нем обязаны жить! Мы в нем обязаны найти свое место для своей жизни!

Кстати, вот почему свадьба так четко вписана в образ 70-х. Свадьба — это по определению расчет на долгую, длинную жизнь. На некую социальную стабильность. Пусть плохую. Но понятную.

Наверное, эти мысли по странному поводу мало что кому объяснят. И тем не менее знаете, что я вам скажу, — свадьба-то возвращается. Потому что возвращаются стабильность и государство. Это так, в общем. Ну, а если конкретней...

Не знаю.

Не знаю я, какими они будут, это новое государство и эта новая стабильность. Понятное дело, что сегодняшняя свадьба — это частное семейное предприятие. Ни тебе колец со скидкой, ни пособий, ни декретного оплачиваемого отпуска. Ни тебе консультаций по вопросам семьи и брака.

Роль мамы и папы неуклонно повышается, а роль любви — занижается. Но это так, к слову. В сущности, возможность организовать альтернативную свадьбу есть всегда (что и показывают данные фотографии). Но и в свадьбе традиционной я, с высоты своих нынешних лет, ничего плохого тоже не вижу (кстати, вернувшись из Киева, мы ее и сыграли — со взрослыми родственниками со стороны жениха и невесты).

Наверное, и 60-е, с их безграничной верой в созидательную коллективную инициативу, и 90-е, с их такой же безграничной верой в деловую предприимчивость одиночек, — в чем-то друг другу сродни. Хотя в те далекие годы государство как сверхдержава создавалось, а в эти близкие — разрушалось как сверхдержава столь же активно. Родственность эта — в бурлящей социальной жизни. В социальном заказе на социальную же энергию. Но для меня и то и другое — чужое, не свое время.

Но вот приходит другое время, и на авансцену выходят другие люди, у которых энергии хватает только друг на друга. На свою компанию. На свою личную жизнь. На свою семью. Это не значит, что все они будут аутсайдерами.

Удачников и неудачников среди них будет как раз поровну, все как обычно.

Но они придут для другого. Для других целей. Для других дел. И я очень верю, что у них получится. Возможно, чуть лучше, чем у нас. Может быть, чуть прочнее, но вот вряд ли светлее.

Позируя фотографу, я попытался взять Аську на руки. Но она вырвалась. На кончиках пальцев осталось легкое ощущение от ее розового платья.

И тогда я понял, что люблю практически всех живущих.

Но — по-другому. Не так, как ее.

Борис МИНАЕВ