ИГРА НА ИНТЕРЕС

Неуклюжие попытки России примирить НАТО с сербами, евреев с арабами, ее евнятная политика в отношении с бывшими странами-союзницами производят порой странное впечатление. Так есть ли какая-то определенная внешняя политика у России или ее нет вовсе? А если есть, отвечает ли она экономическим интересам страны или является следствием неких абстрактных, нечетко выраженных и потому противоречивых идей, основанных на какой-нибудь лженауке типа геополитики, каких-то идеологических догмах?..

ИГРА НА ИНТЕРЕС

Порассуждать на эту тему я попросил человека, отличающегося твердым пониманием, что на самом деле нужно России, и редким даром убедительности — Михаила ЛЕОНТЬЕВА. И попал в точку! Видно, у Михаила здорово наболело в этом месте, потому что первый же мой вопрос прорвал плотину его красноречия, и поток понес меня, слабого и тщедушного, размахивающего ручками вниз, вниз... Я не сразу с ним справился.

— Михаил, соответствует ли наша внешняя политика моим экономическим интересам?

— Да нет у нас внешней политики, завязанной на какие-то идеологемы!..

Наша политика только-только начинается. Вчера у нас ее не было, сегодня она у нас проклюнулась. В свое время Зимин, который «Би Лайн» создал, сказал, что у нас сотовая связь развивается со скоростью реформ — 60 километров в год от центра Москвы. Вот с такой же скоростью развивается российская внешняя политика от границ России. Идет медленное осознание своих конкретных интересов — пока самых насущных, горячих, находящихся в непосредственной близости от Москвы. Все, что дальше, — пока страшно хаотично.

Почему так получилось? Советская страна оставила за собой некоторые связи и обязательства — моральные, культурные, — которые нельзя было так просто прервать. Ведь мы теперь живем в демократической стране, где политика публична. А публично нельзя делать то, что обществом будет не принято. Поэтому внешнеполитические ведомства стремятся не отклоняться далеко от общественного мнения. То есть ведут себя, скорее, как журналисты, а не как политики.

Давайте вернемся чуть-чуть назад. Как строилась новейшая внешняя политика России? На первом своем этапе она была просто противоположна советской внешней политике. Козыревская внешняя политика формировалась еще при Советском Союзе как антисоветская — это была просто борьба против союзного центра. Шло разрушение системы связей и обязательств СССР. Потом эта политика была легализована, и МИД России превратился в филиал Госдепа США, отвечающий за Россию...

Потом обстоятельства изменились. Не потому, что кто-то прозрел или протрезвел, а просто потому, что выяснилось: никто «снаружи» не заинтересован в возрождении России и спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Россия — это не Польша, не Венгрия, не Словакия. У нее есть амбиции, позиции, которых нет у словакий. Ей есть что терять. Есть некое культурно-политическое пространство, которое достаточно ценно, чтобы его эвакуировать, — оно просто не эвакуируется!

И вот тогда возник спрос на другую политику, которая олицетворялась Примаковым. Примаков — из тех персон, которые были носителями неких традиционных советских идеологических шаблонов и при этом понимали их тупиковость. Этакий типичный советский «реал политик».

— Я бы хотел...

— Кстати, очень характерно, что Примаков — специалист по Ближнему Востоку, всегда хваставшийся, что близко знаком с арабскими лидерами радикального направления, имел некий произраильский комплекс... И не только он! Израиль был всегдашним комплексом советских политиков. Все они болезненно интересовались Израилем. Так же, как дети мажоров — детки партийно-государственной или чекистской элиты — интересовались не комсомольскими стройками, а иностранными шмотками да тем, что тогда у нас считалось порнофильмами.

Так вот, послекозыревский курс «реал политика» Примакова просто-напросто соответствовал неким неоформленным общественным настроениям, общественному разочарованию от сдачи страны Западу и почему-то отсутствующему обратному движению наличных. По сравнению с тем, что делал Козырев, примаковская политика казалась качественно лучше. Появилась возможность хотя бы поговорить о том, что у России есть интересы, которые не обязательно должны совпадать с интересами «цивилизованного Запада».

Отдельный вопрос — российская внешняя политика в отношении стран СНГ. Козырев не занимался СНГ совсем. Яркий пример — Таджикистан. Да России пальцем надо было пошевелить в самом начале гражданской бойни, и в Таджикистане наступил бы порядок. Пока Россия опомнилась, пока поняла, что это домино, которое скоро начнет рушиться за Уралом... Пришлось посылать войска, делать опору на весьма стремные политические силы... Кое-как уладили.

— Да, но...

— Еще пример — история с Крымом. Если бы тогда у России была такая власть, как сейчас, вопрос с Крымом не стоял бы. Крым был бы нашим по определению. Скажу больше — даже и при той власти, будь у нас хоть какая-то оформленная внешняя политика по отношению к странам СНГ, можно было бы интеллигентно и красиво решить вопрос с Крымом. Ведь Украина не верила, что ей достанется Крым, и боялась взять его. Там было московское правительство, нормальное, неэкстремистское, которое могло бы в красивом алгоритме постепенно превратить Крым в территорию совместного управления Украины и России — через экономику, через поддержку на Украине тех или иных сил, через игру с киевской элитой... А мы, как пьяный в угаре смахивает широким жестом тарелку со стола, смахнули Крым и все.

Нет, я вовсе не ругаю прежнюю власть: бросать камень в историческую реку — идиотское занятие. Больше того, я считаю, что мы обязаны ельцинской власти тем, что процесс деградации прошел не так болезненно, как мог бы пройти.

Короче говоря, предпосылки для появления российской внешней политики появились лишь тогда, когда страна осознала, что она оказалась на грани катастрофы. До той поры внешней политики у России не было. Внешняя политика появилась только тогда, когда катастрофа была осознана именно как катастрофа, а не райское наслаждение — «Скушай «Баунти»... Хватит, накушались! Поняли, что оказались в яме, а не на горной вершине, и стали выбираться.

Признаки вменяемой политики уже появились в СНГ. Это видно по изменившемуся тону, стилю и результатам отношений с Украиной. Совсем в другой плоскости идут сегодня разговоры по газу.

— В какой?

— Ну, скажем так: в плоскости долгосрочного формирования российских позиций на Украине... Ну не может сегодня Украина платить за газ! И не надо препираться по этому поводу. И Крым за газ она уже теперь не отдаст. Но может отдать газораспределительную систему — это важнее Крыма.

Так вот, возвращаясь к Примакову как поворотному пункту российской внешней политики... Примаков — это чучело империи зла. Игрушечная красная угроза. Потому его Запад так и любил: страшно, но неопасно, и поиграть можно. Почему Запад так спокойно реагировал на крайне резкую антизападную риторику Примакова времен начала югославской войны? Потому что — я в этом абсолютно уверен! — был гласный или негласный договор: нам разрешили риторику в обмен на обязательство не предпринимать никаких реальных действий. Вряд ли Запад действовал бы в Югославии столь решительно, если бы не получил ясных гарантий от России, что она не будет делать глупостей.

Ясно, что ввод российских войск был бы страшнейшей глупостью! Но... хрен их там, русских, знает — глупость-то она глупость, но... им глупость, а нам катастрофа! Так что без предварительной политической разведки они не полезли бы в Югославию: слишком серьезные карты лежали. Заметьте — именно в это время шли самые активные переговоры о предоставлении России кредита МВФ! Дефолт уже был! Реформ уже не было! А переговоры о кредите шли.

Раньше МВФ давал России кредит «в обмен» на реформы, закрывая глаза на нашу некачественную экономическую политику, принимая за реальность наши липовые финансовые отчеты, потому что видел — правительство хочет сделать что-то такое навроде реформ. Это было за рамками устава МВФ, но эту логику хотя бы можно было понять. А вот как понять логику МВФ во время войны, когда только ленивый не говорил о свертывании реформ в России? Кредиты «в обмен» на фигу?

В тот период российская власть слушала общество и выполняла старые обязательства, причем, совершенно некритично к ним относясь, действуя как бы из-под палки — и Милошевич мерзавец, и бросить его нельзя, и Запад — просто агрессоры и выродки... Господа, нам бы так хотелось, чтобы все вы примирились. Ну зачем же вы ссоритесь, давайте сядем, поговорим... Абсолютное непонимание стратегических целей и интересов сторон! Нулевой вектор политики!

Но как только стало ясно, что в России сменился режим, что больше невозможен обмен бездействия на право на риторику, сразу началась антироссийская кампания в западной прессе. И эта кампания, кстати, сыграла огромную положительную роль в построении нашей будущей внешней политики. Она еще не выстроена. Но надо понимать: с нуля строим. До этого не было ни политики, ни предпосылок для нее, ни спроса, ни заказа, ни сверху, ни снизу...

А ныне уже кое-что просматривается. Вот нынешняя российская с трудом скрываемая симпатия к Израилю — детская болезнь, попытка найти эти самые российские интересы. И наша наивная попытка напугать Штаты деятельностью Усамы бен Ладена на территории России в надежде, что они придут в ужас и будут действовать солидарно с Россией — это тоже детство. Но это уже не маразм. Почувствуйте разницу! Детские болезни в отличие от маразма проходят со временем.

— А к чему такие сложности? Может быть, и не нужно России иметь никаких таких собственных интересов, как нет их у упомянутых тобой «словакий», «венгрий»?

— У них есть интерес. Их интерес в том, чтобы получить инвестиции в свою экономику. Никаких технологий, никаких отдельных геополитических позиций у этих стран нет. Был только один такой урод — сербы, у которых были и технологии, и амбиции, и геополитические позиции. С ними пришлось немножко повозиться. Поработали с товарищами под радостное улюлюканье наших полудурошных демократов — и Югославия перестала существовать как самостоятельный организм. Теперь она будет интегрирована в западную экономику.

— И что в этом плохого?

— М-м... А что в этом хорошего?

— Удивительный вопрос для экономиста. Живут же без геополитических амбиций Словакия, Чехия, просто ходят люди на работу. Разве плохо?

— Для разных словакий в таком тихом положении ничего нет плохого. А для таких стран, как Россия или, например, Германия, есть. Для стран, у которых амбиции выходят за рамки вопроса «а к кому бы примкнуть?», — это плохо. Даже среднего размеров акула не может быть рыбой-лоцманом или рыбкой-прилипалой. Она обречена быть акулой, или ей вспорют брюхо.

Что, например, произошло в Германии? Это интересный факт международной политики... После объединения Германия почувствовала себя страной, с которой спало проклятье Второй мировой войны, Нюрнберга. А Германия — это ключевая страна в огромном европейском рынке. Она обречена стартовать вверх, как ракета. И у нее все время отрывают разгонные ступени!

Германия должна была совершить технологический рывок, а вместо этого потратила два триллиона марок (на тот момент около полутора триллионов долларов) на свое объединение — социальную помощь и адаптацию Восточной Германии. Это не дало ей ничего, кроме головной боли и гораздо меньшей политической самостоятельности.

— Они не могли не объединиться. Эта разделенность гудела, как провода в степи, на протяжении почти полувека.

— Могли или не могли... Как и когда... С какой скоростью... Могу процитировать молодого господина Шредера, одного из лидеров социал-демократической партии Германии: «Идея германского единства нереалистична и реакционна». Так что еще вопрос: могли или не могли...

Затем втягивание Штатами Германии в балканский конфликт. Внутренне Германия этого не хотела, что, кстати, видно по позиции Австрии. Австрия заявляла, что будет сажать и даже сбивать натовские самолеты, если они полетят бомбить Югославию над ее территорией. Известно, что Австрия — черный ход германского МИДа. Разумеется, австрийская позиция была санкционирована Германией. То была сублимация!.. То, что Берлину снилось во сне, Вена говорила наяву.

Заметьте, как только несчастная Германия хочет расправить крылья и взлететь, как ее политическую элиту умело суют мордой в нацистское прошлое, за которое нынешние германские элиты несут не больше ответственности, чем нынешние американские. Раз — и навязали Германии построить в Берлине музей Холокоста. Что же вы спали, господа, пока столица была в Бонне? Посоветовали бы построить тогда — этот музей аккурат половину Бонна бы занял! Раз — и Германия теперь должна выплачивать огромные деньги жертвам нацизма — внукам и правнукам жертв. Ни те, кто будет выплачивать, ни внуки и правнуки не имеют никакого отношения к нацизму и его жертвам, однако надо же подрубить крылья центровой стране Европы. Вот пример экономически оправданной внешней политики. США.

Несчастная Германия!

— Слушай, я все-таки не могу понять — для чего нужны амбиции, если за них все время прессуют? Плохо разве, если Россия распадется на страны типа Чехии, где люди ходят на работу и не думают о том, что их солдаты сейчас делают в какой-нибудь далекой Задупляндии?

— Я понимаю твою мысль по поводу кучки чехий — просто ходить на службу и жить нормально. Действительно, если страна перестанет существовать и начнут работать «оккупационные администрации», они, наверное, будут так или иначе справляться с бытовыми задачами. И тогда мы начнем рассуждать в стиле наших восточноевропейских братьев. Но я работать на это не хочу. Потому что не выйдет из России двадцать чехий! Выйдет 20 бурундий, пара чехий, четверка словакий и несколько монголий. Часть будет отдана наступающему исламу, часть превращена в буферные государства.

Американским корпорациям, ради которых проводится американская внешняя политика, ведь не все равно, будет Россия технологической державой или нет. Им себя вполне достаточно. Если они могут превратить своего технологического конкурента — единственного в мире, который остался! — в мелкого подрядчика для своих второсортных компаний, то они, конечно, это сделают! Зачем им конкуренты?

Вот история — КБ Миля за копейки куплено Сикорским. Будет Сикорский производить вертолеты «Ми»? Зачем ему это надо? Он утопит Миля. Да уже утопил! Только ушки торчат.

Главное для России сейчас — чего многие просто понять даже не в силах — интеллект, люди! Нефть у нас отберут потом, ее никогда отобрать не поздно. А вот интеллект отобрать иногда бывает поздно — когда он вдруг заработал. Наш потенциал уникален. Ничего подобного ему в XX веке человечество не создавало. Может быть, и не надо было его создавать, потому что слишком уж дорогую цену заплатили. Но отдавать его сейчас просто так означает еще раз похоронить все те миллионы людей, которых наш не самый приятный режим сгноил, убил и овеществил в этом беспрецедентном потенциале! Их кровь, жилы, пот, страдания — что, все это второй раз взять и выбросить? Какого хрена!.. Это и с нравственной, и с экономической точек зрения абсолютно бессмысленно, запредельно!

— Вот теперь я тебя наконец понял. Ради этой фразы стоило встречаться. Наверное, ты прав. Распылять действительно жалко.

— Мы и так уже много потеряли. Но не все. Потому что задел был огромный! Мы сейчас живем этим заделом. У нас есть такие штуки — огромная территория, огромные дефицитные ресурсы, — которые дуракам никто не оставит.

Что противопоставить распылению? Только динамично развивающуюся Россию, которая будет работать как насос, как магнит, притягивающий финансы. Америка магнит, конечно же, более сильный, но она далеко. А сильный магнит, который далеко, притягивает так же, точно так же, как тот, что послабее, но зато поближе. А Россия к Европе ближе. Но главное даже не в том, что ближе. Главное в динамике, в перспективе! Куда вложить деньги, если с одной стороны растущий организм, а с другой — старый, умирающий? Россия — молодой и растущий. Быстро растущий. Из-под руин даже очень большого строения люди стремятся очень быстро выскочить. А те, кто живет в обветшавшем, но доме, неторопливы.

— Кстати, о Штатах. В связи с президентскими выборами в США, кто нам более мил — республиканцы или демократы?

— Американские демократы всегда были глобалистами в политике, а республиканцы — центросиловиками, то есть видели весь мир как сборище региональных и глобальных центров силы. И добивались своих интересов, играя на этих центрах силы, на их маленьких интересиках. Именно поэтому с республиканцами нам всегда было удобнее разговаривать, чем с демократами. Ведь демократы, как коммунисты, вечно со своими ценностями лезли — они всегда знают, как жить, и всех учат жить. Демократы являются носителями правды-матки, и она такая у них правда, такая матка, что не жалко никаких средств для того, чтобы насадить ее везде: «Лучше мертвый, чем несчастный!»

— Раз уж речь о ценностях... А возможно вообще как-то внятно и более-менее однозначно сформулировать интересы и ценности России?

— Попробую... Россия может существовать только как великая экономическая держава. Не обязательно первая и не обязательно вторая. Может быть, шестая. Но такая, с которой считаются. Вот Британия — давно она уже не мировая держава, но при этом у нее особая политика, особый стиль, нельзя сказать, что она — сателлит. Утеряв позиции и первые роли, ее дипломатия ухитрилась не утратить мастерства. Мастерство не пропьешь.

Россия не должна стараться быть первой. Я вообще полагаю, что СССР подписал себе смертный приговор, когда погнался за военным паритетом с вероятным противником и достиг его. Да, он стал сильнейшей державой — первой там или второй. И что? Он объединил против себя весь мир в единый лагерь противников и рухнул. Сейчас огромная инерция сплочения у Запада. И эту инерцию сплочения мы создали! А нужно было не стремиться к паритету, а играть на противоречиях, как маленькая Советская Россия, которая великолепно умела «разводить» своих противников. Как говорил товарищ Ленин, «играть на межимпериалистических противоречиях».

Так что Россия не должна быть паритетной, а должна быть великой. То есть державой, которая может отстаивать свои интересы в зонах, от которых зависит, сохранится она великой державой или нет.

— Опять двадцать пять! Быть великим только для того, чтобы сохранять свое величие! Этого я не воспринимаю. Поясни, зачем это нужно мне, потребителю?

— Пожалуйста. Мы хотим, чтобы тоталитарный исламский экстремизм пришел под Москву?

— Не хотим!

— Мы хотим, чтобы цивилизованное человечество обязало нас в порядке очередного, уже тысячу лет длящегося наказания, лить кровь, подставляя себя под эту исламскую орду, причем, в значительной мере искусственно стимулируя это мусульманское движение?

— А им зачем это надо — стимулировать?

— Чтобы их самих не затопило, слив делают на участок соседа... Мы хотим, чтобы, подставляя нас, они периодически вызывали нас на ковер за какие-то нарушения прав человека?.. Нет! Мы заинтересованы в том, чтобы сохранить технологические рынки, научные школы, гуманитарную культуру?.. Да! Ведь гуманитарная культура не может сохраняться без культуры технологической — она расщепится! Мы хотим, чтобы здесь люди по-русски книги писали и говорили? Да! Просто потому что нам так удобнее. А учить Коран или латышский язык нам неудобно и лень. Вот и все! Их культура нам не нужна, у нас своя есть.

Что такое вообще культурные различия? Ведь у всех народов набор главных ценностей одинаков. Но они по-разному друг с другом соотносятся, образуя разные системы, приоритеты и предпочтения. Да даже дистанция, на которой люди говорят друг с другом, — разная у разных народов. В одной культуре говорят, только что носами не соприкасаясь, в другой — на некотором расстоянии. И если к человеку второй культуры подойти нос к носу, он будет просто взбешен, он получит стресс. А я не хочу, чтобы ко мне подходили нос к носу! Я не хочу стрессов. И никто не хочет.

Вот наша русская мультипликация... Наша школа анимации отличается от всей мировой, обогащая мировую культуру своим существованием. Мы хотим обогащать собой мир? Да! Значит, нам нужно быть великой страной. Это и для мира в целом полезно, поскольку повышает его разнообразие, а значит, и выживаемость в общепланетарном масштабе.

— Я, честно говоря, не готов воевать за мультипликацию. Разве что Коран заставят учить, тогда да...

— Воюют не из-за этого, воюют за то, чтобы что-то отнять. Мы давно уже не хотим ни от кого ничего получать. Но мы и не хотим, чтобы у нас отняли! Помните, сколько негодования вызвала у коммунистических идеологов фраза: «Есть вещи поважнее, чем мир!» А между тем ничего более аксиоматичного нет на свете! Если для какой-то страны нет ничего важнее, чем мир, страна не будет воевать, она будет просто сдаваться!

«Для тебя нет ничего важнее, чем мир? Прекрасно! Тогда отдай мне это, это и вот это. А за остальным я приду завтра. Миру мир, братан!» Мы этого хотим?.. Тогда нам нужна внешняя политика. Вот и все.

Александр НИКОНОВ