НОЧЬ НА ПОСТУ №1

НОЧЬ НА ПОСТУ №1

Седьмое ноября — это круто. Наш преподаватель по русскому недавно так сказал: «7 ноября — это наш великий праздник...»

Тут мне стало нестерпимо стыдно. Прямо вот хоть красней до самых ушей и проваливайся под парту. Я вдруг подумал, что, если разобраться глубинно, о нашем народном празднике 7 ноября ничего я не знаю! Я, конечно, слышал, что в этот день была революция, и Ленин стал нашим правителем, и после все наши бабушки и дедушки, а потом и мамы с папами жили под жутким гнетом...

Это, в общем-то, все, что я знаю о Седьмом ноября. Так вот получилось. Я родился в восемьдесят третьем году, когда о нашем прошлом становилось модно немного подзабывать, а вырос в годы, когда в приличной тусовке просто стыдно было о чем-то доперестроечном вспоминать. Моя мама была комсомолкой, а папа работал в коммунистической газете, но и они все старательно забыли и никакими своими горькими воспоминаниями о том, как жилось ДО ТОГО, со мной не поделились. Я теперь невежда.

В канун праздника Великой Социалистической революции я решил немного продвинуться в этом вопросе. У меня созрел гениальный, можно сказать, план: сходить и посторожить всю ночь главный наш революционный памятник — Мавзолей. Постоять рядом, посмотреть... Побыть, можно сказать, на главном стратегическом посту советского времени и почувствовать советскую власть на своей шкуре.

Я сначала думал взять с собой на ночное дежурство булочек, одежды потеплей и сигаретами затариться, потому что Мавзолей — это пост № 1, центр СССР можно сказать, и стоять там нужно величественно, не сгорбившись от холода и голода, не мучась от безникотинового спазма. Но потом начальник моего отдела сказал, что кушать на посту № 1 все равно нельзя, и двигаться тоже нельзя, и даже откликаться на противные буржуазные оклики нельзя. На посту номер один, сказал он, можно только стоять и понимать, что ты охраняешь труп Великого Вождя. И гордиться этим, и забывать обо всех земных благах. Понял, зауважал.

...Издалека маячила одинокая фигура охранника в форме, очень похожей на милицейскую, обходящего Мавзолей по периметру и оскверняющего нашу советскую святыню здоровым зеванием. «Вот тебе и пост номер один, вот тебе и гражданское самосознание, вот тебе...» — подумал я и направил свои стопы к товарищу офицеру.

— Так это теперь не пост номер один! Пост номер один теперь около Вечного огня, а здесь мы просто охраняем, вы что, с Луны свалились?

— А с вами тут можно постоять, поохранять?

Работник охраны, которого, как я уже знал, зовут Дима, пожал плечами и с удивлением на меня посмотрел. Я встал по струнке (правда, по другую сторону железной веревки, к самому Мавзолею вставать не положено) и стал ждать, когда во мне проснется гражданское самосознание и когда я почувствую гордость.

Темно уже было, а люди вокруг все ходили и ходили туда-сюда, фотографировались на моем фоне и мешали мне сосредоточиться. Они еще иногда спрашивали: мол, Мавзолей-то работает еще или уже закрыли его? Я гордо хранил молчание (как и положено на посту номер один), а Дима всем одинаково безразлично говорил, что расписание повешено на специальной табличке. Тогда я подумал: «Для того чтобы почувствовать настоящую советскую любовь к Родине, надо, чтобы напали какие-нибудь на Мавзолей буржуи и чтобы я отдал свою жизнь (ну, может, уж и не всю жизнь, а так, слегка) за любимого вождя». Я тщательно выискивал глазами подозрительных антисоветских личностей, но никто на меня не нападал.

— Напрасно стоишь, не от кого Мавзолей защищать. Тут вообще никто ни на кого не нападает, скучно... — прогремел над моим правым ухом Дима.

Дима рассказал, что он работает здесь уже три года — и за весь его стаж не было ни одного нападения. Дима спросил самого себя: «А зачем на нас нападать?» — и, немного подумавши, сам себе ответил:

— Вот разве что елок на Новый год набрать... Говорят, эти елки очень дорогие, сорт какой-то особенный. Голубой сорт, сам видишь, а елки обычно зеленые. А больше здесь охранять нечего! Иногда, правда, если кто и попытается — так это либо пьяный, либо просто хочет попасть во внимание и стать знаменитым. Таких легко успокоить.

Я обрадовался и начал ждать пьяных сумасшедших, но опять никто ко мне не подходил. Не подходил вот уже почти час...

«Странно, — вдруг подумалось мне, — стою здесь, при Ленине, уже вон сколько, а никаких знаменательных событий не происходит...» Дима мне тем временем рассказал, что отсюда, с Мавзолея, все наши лидеры выступали, а сейчас делают для лидеров отдельную трибуну, потому что им над надписью «Ленин» держать речь неудобно и не хочется. Раньше, говорит, здесь очереди «во-о-от такие были, и все хотели попасть, и даже ночью ломились, а сейчас всем плевать...» Так и сказал, честное слово!

Мне стало немножко стыдно за объект государственной важности, на который все плевать хотели.

— А кто ж сюда ходит?

— Иностранцы да иногородние. Москвичей практически нет.

— Слышь, Дим, а зачем тогда его здесь, в центре, держат, этот Мавзолей, если он никому не нужен?

— Так-то оно так, но вот есть же коммунисты у нас, знаешь, Зюганов, там, и другие (их очень много)? Вот им он и нужен! — по-доброму ответил Дима.

— Так они, что, сюда ходят молиться?

— Нет, они сюда вообще не ходят, но, если Мавзолей снесут, они все будут очень недовольны.

Ну ладно, решил я про себя этот сложный вопрос: если речь идет о государственной безопасности и о гражданской войне, тогда ладно, пусть Мавзолей стоит. Он ведь никому не мешает, правильно?

Я понял, что в такой атмосфере всеобщего непонимания уловить истинную любовь к советской родине у меня не получится. И стало прохладно, прямо скажем. Дима был в тулупчике с шарфом и в шапке, которую я обычно ношу в критические морозные дни зимы. А я был в скромном плащике, который развевался под холодным кремлевским ветром, и мне было холодно и печально.

— Здесь, на Красной площади, красиво. Летом не нравится, нет того колорита, что ли... Весной слякоть и сыро, осенью ветер дует сильно, а вот зимой, когда, знаешь, метелит так слегка... Это да... Это красота. И величие, — сказал Дима.

— Так ведь холодно зимой?

— Мы работаем по режиму «сутки-трое». То есть работать приходится 24 часа. Так-то мы бы, конечно, окоченели. Каждый час меняемся. Час отдежурил — и иди в каморку, грейся. Там и телик, и чай, и тепло.

Дима сладко улыбнулся, мечтая о теплой каморке, посмотрел на часы и заявил, что смена через двадцать минут. «А тебя в каморку не пущу, не положено!» — добавил Дима.

У меня, обмерзшего, тут же упало настроение и всякое желание торчать здесь дальше. Я судорожно начал подводить итоги. Простоял как дурак почти час, ничего не увидел и не почувствовал. Зато много нового узнал. Например, узнал, что Ленин никому не нужен и что охраняют Мавзолей по старой доброй привычке. За эту охрану платят мало денег, зато, как мне сказал Дима, «хорошие перспективы впереди открываются». Говорят, что после парочки лет службы у Мавзолея тебя с удовольствием возьмут охранником в любой банк. Тоже неплохо.

Но я, например, простоять тут больше получаса не могу. Работа все-таки паршивая. Вот Дима мне рассказал, что он даже Новый год толком не смог справить. 2000 год он встречал в компании с Лениным, дежурил.

— Ну и что, не выпили?

— Выпили. Тут сложно было не выпить. Все к нам подходили — а народу в ночь по Красной площади гуляло очень много — и говорили, типа, выпейте, ребята, а то ведь вот вас мучат, Ленина охранять заставляют...

— Ну ладно, — говорю, — домой уж пойду. Холодно.

К Диме подошло начальство и еще двое в милицейской форме, которых он похлопывал по плечу и называл «охотниками за паспортами» (это, видимо, те, кто отлавливает на Красной площади людей без прописки). Дима рассказал им обо мне, и они все поржали.

— Нет, — говорят, — малыш, ни хрена ты не узнаешь об СССР. Его уже нет и о нем надо забыть. Поскорей. Вот ты вот щас с поста сбегаешь, потому что шкура твоя замерзла. И правильно делаешь. А раньше тебе сказали б — родину предаешь. И стоял бы ты здесь как дурак всю ночь и мерз. И думал бы, что так и надо...

Александр ИВАНСКИЙ