КАПИТАН КОПЕЙКИН

КАПИТАН КОПЕЙКИН

Вечером звоню домой:
— Как дела?
— Ой, у нас тут такое творится! Тема руку сломал!
— Как это может быть?
Вопрос по существу... Когда чужие дети гроздьями падают с крыш, нюхают клей и попадают под машины, ничего странного в этом нет: в мире бывают несчастья. Но когда личный сын падает и ломает руку, поневоле возникает вопрос: почему мой? И пока жена рассказывала историю падения, в моей голове параллельно разворачивались подобные вопросительные процессы.
Было так... Рассказываю своими словами... Дома у нас есть стенка спортивная — лестница, канат, кольца. И есть большой надувной пластиковый куб в меховой леопардовой «наволочке» — из Стокгольма родному сынуле в подарок папа привез. Мое семилетнее чадо уцепилось за кольца, встало на куб. Куб, будучи предметом надувным, а потому довольно катучим, поехал назад, тонкие ручки расцепились, маленький мальчик вошел в пике.

Он вообще-то не плакучий у меня получился, сынок. Если когда и упадет, то старается не плакать, а просто скажет: «Твою мать!» (мое воспитание: плакать нехорошо), и на этом все. А тут, как рассказала мне в трубку жена, раздался страшный рев и пострадавший побежал к маме на кухню с жалобами на земное притяжение. Потом вызвали «скорую помощь» и ровно час ждали ее. А вот теперь «скорая» приехала, тетя-врач наложила какую-то шину, отругала за купленную спортивную стенку, и «сейчас нас увезут в больницу, сделают рентген, я тебе оттуда позвоню...».

Я положил трубку и расстроился. И стал думать мысли всякие. Анализировать потери. Отделять необратимые последствия от обратимых. С одной стороны, перелом руки не такая уж большая трагедия. Не позвоночник все-таки. С другой — а вдруг будут осложнения? Вдруг после срастания начнет болеть к перемене погоды?.. С третьей стороны, все так хорошо шло, и вдруг... Что это еще за новости такие? Черная полоса начинается?..

Женщины — жена и мать ее — как граждане нечетких убеждений, наверняка сейчас задают себе «потусторонние» вопросы: за что? За какие, блин, грехи? В чем и чья вина?.. Я же, как атеист с четкими взглядами на природу Вселенной, знаю: физика уже почти сто лет как открыла принципиальную нефатальность мира, поэтому с любым самым праведным святым может случиться любая глупость. И не за какие не за грехи, а просто по принципу неопределенности. Чтоб служба медом не казалась... Впрочем, даже если бы боженька и сидел на небушке, раз уж он допустил Холокост и ядерные прелести Хиросимы, переломать пару ручек и ножек двум-трем мальчикам для него только в удовольствие.

Через час позвонила жена из больницы, сказала адрес. Сел в машину. Нашел эту больницу. Гляжу — стоит возле приемного отделения, ждет. В глазах — озера.

— А где Тема? Сделали рентген?

Оказалось, рентген сделали, и он показал нехороший перелом — двух лучевых костей со сдвигом и смещением. Да еще подозрение на открытый перелом — есть легкое повреждение кожи, возможно, осколок кости изнутри проколол. А может, Тема обо что-то ободрался, когда упал. Открытый перелом — это плохо, значит, повреждены мышцы, есть внутренние кровоизлияния. Сейчас Тему увезли на операцию.

— Представляешь, такую тонкую ручку будут разрезать! — всхлипнула жена, и озера пролились. Будто кран открыли. Слезы даже не капали, а привольно текли, губы дрожали и кривились. Голова бессильно упала мне на плечо.

— Ну-ну-ну-ну... Пошли-ка лучше в приемное отделение, посидим, подождем.

Пока шли до приемной, она малость успокоилась:

— Главное, я только на минутку из комнаты вышла — кашу сварить, как он сразу же упал! Если бы я не вышла...

— Если бы ты не вышла, он бы упал на твоих глазах. Большое облегчение.

...В приемной сидела женщина с девочкой на коленях. У девочки болел живот.

— Уже час сидим, а никого нет, — сказала женщина. — Сунули нам градусник и ушли.

— Безобразие. А куда ушли? — спросил я.

— Сестра сказала, дежурный хирург сейчас делает репозицию.

Проанализировав этимологию слова, я понял, что «репозиция» есть не что иное, как возврат прежнего состояния, обратное позиционирование, восстановление статус-кво... Да он же Теме кости в правильное положение ставит! Елки-палки, доктор делом занят.

— Я при Теме-то не плакала, чтобы его не пугать, — рассказывала между тем Галка, сидя на дермантиновом стульчике. — Потом только, когда его увели. Врач-хирург меня успокаивал: «Ну что мне сделать, чтобы вы не плакали?» А у меня слезы лились... Знаешь, у меня сейчас левая рука болит в том месте, где у Темы перелом.

Жена немного помолчала, подумала, чем бы еще поделиться.

— А Тема, когда его уводили, обернулся и сказал мне: «Пока!» Его уводят, а он мне говорит: «Пока!», представляешь! — И снова залилась водопроводными слезами. — Его совсем забрали! Я думала, сделают рентген, наложат гипс и отпустят домой. А его в больницу положили.

Я ее очень понимал: домашний ребенок, даже в сад не ходил, чуть что: «Мама! Мама!» Как он переживет такой стресс? Не перелом, а отрыв от дома. Вместо доброй мамы — злые тетки-медсестры с уколами... Я и сам об этом думал. Не будут ли его мальчишки в палате обижать? Тема ведь, как все будущие гении, нелюдимый такой, задумчивый. Рефлексирующий интеллигент.

Тут вышел дядя-доктор и сказал, что операция прошла успешно, утром еще сделают рентген и посмотрят, не разошлись ли под гипсом кости. Если разошлись, сделают повторную операцию. Если и после нее разойдутся, будут ставить аппарат Илизарова — спицами руку протыкать сквозь гипс, фиксируя кости... Я посмотрел на Галку — озера готовы были снова пролиться сквозь плотины век в долины щек. Мало мне наводнений в Европе!

— Так, а если все будет нормально?

— Тогда дней через пять опять сделаем рентген и проверим. Если кости и тогда не разойдутся, отпустим домой, — доктор повернулся к Галке. — А вы, мамочка, приходите завтра, часам к десяти. Вам поспать надо.

— ...Я, наверное, не усну, — сказала жена в машине, когда мы подъезжали к дому. — Скорее бы уже завтра наступило.

Завтра тем не менее наступило... В нем выяснилось, что приехали мы рано. Родителей пускают к починяемым детям только с 14 часов и только до 18 в количестве одного экземпляра без верхней одежды и со сменной обувью. Галка поставила на стульчик три раздутых полиэтиленовых пакета с Совершенно Необходимыми Вещами и сказала, что она будет ждать.

— Как он там совсем один? Не представляю. Он же ничего тут есть не будет! Он даже за границей на шведских столах ничего не ест!..

— Ладно, ты жди, а я поехал на работу. Мобильный взяла? Позвони мне на работу, доложишь, как дела, что рентген показал.

Ехал я на работу и размышлял: о чем же может думать небольшой ребенок, впервые оторванный от семьи и попавший в холодный мир формальных клистиров и равнодушных коек? Небось, всю жизнь свою семилетнюю вспомнил.

Вечером после работы мне каким-то обманным чудом удалось пробраться сквозь охрану в «первую хирургию, третью палату». Вошел и начал оглядывать огромный зальчик с койками в поисках кровинушки. Ну и где она? Кругом лежали переломанные чужие дети.

— Папа пришел, — спокойно констатировал голос слева. Я повернул голову.

Круглолицая кровинушка лежала с белой рукой-клюкой на казенной кровати, рядом сидела жена, вооруженная бананом.

— Ну что, герой? — нагнулся я над застиранным пододеяльником. — Взрослый уже стал, самостоятельно в больницу загремел, никого не спрашивая... О чем думал-то, пока мама не пришла?

— Ни о чем особенно. Я не знал даже, что она придет.

— А ты ел чего-нибудь из того, что здесь дают?

Тема поморщил носик:

— Я ел. Несколько раз укусил, но мне не понравилось.

— Помнишь чего-нибудь из вчерашнего, операцию?

— Тихо! — шикнула жена. — Я ему не говорила про операцию, чтобы не пугать. Он ничего не помнит. Я спрашивала про гипс, он думает, это та самая шина, которую доктор из «скорой» положила.

— Ерунда. Ничего нет в операции страшного, тем более что она уже сделана. Сына, тебе маску на лицо надевали? На каталку клали?

— Клали. А маску не надевали.

— Ну, значит, укол сделали, ты уснул, операцию не помнишь, очнулся — гипс, клиент созрел... Пошли погуляем по коридору для разнообразия.

В коридоре я, чтобы не так скучно было человеку пребывать в больнице, подбросил ему идею. Сказал, что больница очень похожа на фронтовой госпиталь, а он на раненого бойца.

— Где тебя зацепило?..

Пускай лежит и представляет себя раненым героем. Так лежать гораздо интереснее.

...Прогулявшись со мной по больничному коридору, Тема отправился болеть дальше, а я продолжил скрупулезное изучение местности. У окна Теминой палаты мною был обнаружен некий пацан лет 11 — 13, который орал в открытое окно пришедшим навестить его сверстникам и сверстницам, явно демонстрируя всем окружающим собственную крутизну и неимоверность:

— Ма-аш! Я тут одному сегодня в пятак да-ал! Ты поняла-а?.. Выступал борзо. Ща пойду разберусь еще-е! Я тут конкретно слежу!.. Чиво-о? Да! И я тожа! Я тожа тя хачу-у! Ну ладно! Ну дава-ай! Давай, да!

По моим представлениям этот малолетний хулиган, дитя улиц, и был главной опасностью для Темы. Его следовало нейтрализовать. В коридоре я поманил хулигана пальцем.

— Слушай! Ты, я вижу, парень серьезный. У меня к тебе просьба. Видишь, мальчик лежит на той койке? — я показал в стеклянную стенку между палатой и коридором. — Только тебе могу такое дело доверить, больше, я смотрю, тут не на кого рассчитывать... Ты последи, чтобы вот этого мальчика никто не обижал тут. Ну, подойди там к нему разок за день, спроси, не обижает ли его кто? Договорились?

— Сделаем!

Хулиган был перевербован. Теперь я опасался только, как бы он не начал наводить профилактический террор на тех, кто, по его мнению, обидел или мог обидеть Тему. По счастью, мои опасения не оправдались, а старания оказались ненужными: хулиган был выписан буквально на следующий же день.

...Потом пришла главная врачиха и выгнала меня за отсутствие сменной обуви, наличие верхней одежды и как второго, а значит лишнего, родителя. Я решил подождать жену в машине. Выйдя, она рассказала, что так стоически перенесший больничное пребывание ребенок, примерно за час до ее ухода, предчувствуя неизбежность скорой разлуки, расклеился, расквасился, расстроился. В общем, как доктор предупреждала, так и вышло. Видно, все дети сконструированы одинаково.

...Последующие наши дни и вечера были однообразны. Жена через каких-то знакомых знакомых знакомых (раньше это называлось «по блату») договорилась с заведующей, и ее стали запускать в палату с 10 утра и выгонять непосредственно перед отбоем — к восьми часам вечера. В это время я уже ждал ее в машине на улице. Правда, попытка с помощью того же блата забрать Тему под расписку домой пораньше успехом не увенчалась: врачи оказались профессиональными и даже, несмотря на наличие знакомых знакомых знакомых, сказали, посовещавшись, что ребенка с таким сложным переломом раньше чем через пять дней не отдадут. Во-первых, его колют антибиотиками в день по два раза, во-вторых, следят за рукой...

Вечерами, пока мы ехали домой, жена рассказывала мне истории из больничного быта:

— Иду сегодня утром в палату и думаю: что я увижу, какую картину? Вхожу — лежит, смотрит в потолок. А ты знаешь, нашего Тему в палате Геркулесом прозвали, потому что он не плачет, когда ему уколы делают. Там есть один мальчик, старше Темы, который орет, когда ему делают уколы, от сестры убегает. В последний раз сестра со шприцем входит, а он залез под кровать Темину и притаился. А потом спрашивает у Темы: «Как тебе удается не плакать, когда укол делают?»

— Он просто стесняется плакать. Потому и больничную еду ест, холодные эти макароны. Я, кстати, попробовал их — доел Темин ужин, который он не осилил: я пообедать не успел, жрать хочу. Невкусные макароны.

— Да, я тоже пробовала... Теперь в нашей палате три Артема. Наш Тема, потом Артем, который с дерева упал, и Артем, который пятки сломал.

— Обе?

— Да. С трехметрового забора спрыгнул, пятки сломались, лежит теперь в гипсовых сапогах... Я целый день в этой палате Теме книжки читаю, играю, а всем детям скучно, они и собираются вокруг меня и тоже начинают слушать книжки. Я там всю палату развлекаю, уже со всеми детьми перезнакомилась.

— А там какой-то есть мальчик, ходит скрюченный...

— А-а... Я тоже спросила, что с ним такое. А он мне отвечает: «У меня пулевое ранение!» — «Ты что, в разборках участвовал?» Оказалось, нашел где-то стреляющую ручку, начал заряжать ее мелкокалиберным патроном и случайно выстрелил себе в грудь. Теперь ходит скрюченный, распрямиться не может: больно. Врач ему сказал, что если бы чуть-чуть левее, в сердце бы попал.

— Ну, а какие еще у вас там есть персонажи?

— Ну, есть один мальчик, он каждый год себе чего-нибудь ломает. Его мама даже страхует каждый год и регулярно получает деньги.

— Счастливая...

— Есть еще армянский мальчик один, Сережа. Только его все зовут Пушкин: он такой же кудрявый и черноволосый. У него ни на руках, ни на ногах нет гипса. Поэтому его сразу спросила, с чем он попал в травматологию? Он говорит так гордо: «Я череп сломал». Упал и ударился головой о стенку — трещина в черепе, представляешь! Врач сегодня его голову долго щупала, языком цокала, потом сказала, что ему нужно строго соблюдать постельный режим, лежать и не шевелиться. Какой не шевелиться! Он такой шустрый, везде бегает, успел даже с одним мальчиком подраться. У него сестра есть, он ее очень любит. Со мной беседовал, все про сестру рассказывал: «У меня сестре четыре года, а она так хорошо говорит!» Я говорю: ну и что, в четыре года люди и должны уже говорить. «Нет! — отвечает. — Вы не знаете, КАК она хорошо говорит! Совсем без акцента!» И я подумала: действительно, у всех свои проблемы. Им тут трудно, кавказцам. Поэтому, наверное, Пушкин такой агрессивный — чтобы выжить в чужой среде, нужно уметь постоять за себя.

Помню, выдалась редкая минутка, когда он прилег, этот Пушкин. Лежит под одеялом, только голова кудрявая торчит. А его дети дразнят, говорят: вот побреют тебе череп, будешь ты не Пушкин, а зек. Он промолчал, а дальше такая картина — медленно-медленно высовывается из-под одеяла его кулачок с оттопыренным средним пальцем, покачиваясь как перископ, и потом медленно убирается обратно. Показал всем «фак» и уснул.

А у одного мальчика — мне его мама рассказывала — кисть руки... он кисть сломал... тут такие косточки маленькие есть... уже целый месяц не срастается, и врачи не знают почему! Представляешь? Его мама уже месяц сюда ездит, не знает, чего делать. Хоть бы у Темы все срослось бы... Тьфу-тьфу-тьфу...

...Эти больничные истории я слушал целую неделю по вечерам. Жена уже не плакала, только ждала, когда же наконец можно будет забрать чадушко из клиники. Тем более что у чадушки уже вся попа синяя от этих уколов.

— Ты представляешь! У него уже вся попа синяя от этих уколов!

...И таки счастливый день настал! Галка вывела сына на осеннюю улицу. Он шагал по кленовым листочкам в наброшенной на плечи куртке, с белой кочергой гипса на перевязи, слегка стесняясь своего нового облика и опасаясь, не будут ли над ним смеяться прохожие. Прохожие почему-то не смеялись, и он слегка успокоился... Теперь ходит по квартире, как капитан Копейкин. Нет-нет, я знаю, что у Копейкина, кажется, что-то там еще с ногой было, но все равно — есть нечто общее у этих двух исторических инвалидов. Оба из госпиталя, оба с фронта...

Александр НИКОНОВ

P.S. Ох, чувствую, скоро под гипсом начнет чесаться!..