ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ В ГИМАЛАЯХ

Когда детская писательница и ее муж, художник-иллюстратор Хармса, отправляются в Гималаи, получается забавная красочная сказка. Такими сказками, как известно, зачитываются прежде всего взрослые...

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ В ГИМАЛАЯХ

КАТМАНДУ

Средневековый город гудел, как шмелиное гнездо. Даже не верилось, что до середины уходящего века взглянуть на Непал удалось всего-навсего пятидесяти иностранцам!

А тут — пожалуйста, полным ходом идет фантасмагорическая торговля древностями, бесценными сокровищами Али-Бабы, исполненными мастерами местных племен и народов — киратов, лимбу, лепча и кхамти. Невиданные ковры, доспехи и холодное оружие бхотия, шерпские валяные сапоги, тибетские раздвижные трубы, гонги, позолоченные райские птицы. И будды, будды, будды... Мы с Леней Тишковым настолько обалдели от всего, что забрели в харчевню. Нам дали сильно перченых тибетских пельменей с пивом-чанг, а после заманили в курильню опиума и приветливо предложили на выбор марихуану, настой мухоморов и даже ЛСД. Но мы как-то не решились.

— И так ты, — говорит мне Леня, — всегда и везде себя чувствуешь «под мухомором». А у меня жизненное кредо на сегодня, на шесть часов вечера по непальскому времени, таково: «Ничто не пьянит так, как трезвость!»

Кстати, о непальском времени: в центре города посреди площади стоит грубая базальтовая стела. На ней высечен рельеф жутчайшего шестирукого божества, увенчанного короной и перевязью из черепов. Потрясая мечом и трезубцем, он пляшет на ком-то слоноголовом, прихлебывая из черепа дымящуюся кровь. Губы его разукрашены кармином, сам он иссиня-черный, белый цветок лотоса держит в одной из шести рук, а вверху — два огненных солнца в звездном небе! Такая жизнерадостная картина — карнавальная, с космическим размахом. Это одно из воплощений бога Шивы, называемое Кала Бхайрави — Ужасное Всепожирающее Время. Время в Непале, охраняемое Бхайрави, течет не так разрушительно, как везде.

В самом центре Катманду на Дарбар-Сквер за десять рупий нам с Леней предложили посмотреть живого бога Кумару — человеческое воплощение многоликого, но очень юного Деви. Леня на всякий случай сразу отказался.

— Я не пойду смотреть, — ворчливо сказал Леня. — Я буду все время думать, как он станет жить, когда кончится время его правления. Как вернется домой, чем займется? Удастся ли, я не знаю, вот этому юноше найти себе дело по душе?

Я говорю:

— Тебе это трудно понять, поскольку ты, Леня, придерживаешься иных космогонических концепций.

— Я вот каких придерживаюсь концепций: детям нашей планеты — счастливое детство, — сказал Леня и до того строго взглянул на двух типчиков, которые за небольшую сумму хотели явить нам живого бога, что те стушевались и растворились в закатных сумерках.

Он шел и направо-налево категорически отказывался от всевозможных непальских услуг — например, сфотографироваться с голым факиром.

Потом он отверг призывы уличного брадобрея.

О том, чтобы кто-нибудь из желающих предсказал нам судьбу, вообще не было и речи.

Последнее, от чего Леня отказался в этот безумный день, — это от услуг чистильщика ботинок, поскольку был не в ботинках, а в сандалиях. Он эти сандалии свои благоразумно берег и не соглашался заходить в храмы — там обувь надо оставлять на улице. Но Леня был бы не Леней, если бы не нашел тому возвышенной причины.

— Нельзя неверным в храм входить, — сказал он.

Я говорю:

— А буддизм — самая терпимая религия в мире. Из-за того, что ты боишься, что обувь у тебя украдут, — говорю, — мы даже не можем поклониться местным богам.

— Каждый должен быть сам светом для себя, — присвоил себе Леня последние слова Будды.

«НА АННАПУРНУ!!!»

Не от всего отказывался Леонид. На холме Сваямбхунатх около ступы с «очами Будды» мы с ним купили удивительную вещь — поющую буддийскую чашу. Там было много чаш — от маленьких до огромных, и прилагалась деревянная палочка. Берешь эту палочку и начинаешь медленно водить вокруг, касаясь внешней стороны чаши. А она: «о-оммм, — гудит, — о-о-оммммм».

Теперь она так приятно погромыхивает в рюкзаке, когда наш автобус подпрыгивает на буераках. Мы долго решали — брать чашу с собой или лучше оставить в надежном месте в Катманду? Вопрос серьезный, поскольку мы направлялись прямо в Гималаи, на гору Аннапурну — а это третий или четвертый восьмитысячник после Эвереста. В таком беспримерном походе ноша должна быть не слишком тяжела, и мы тщательно отбирали вещи.

Нам предстояло на автобусе целый день добираться до города Покхары. Потом на попутке — до некоего местечка Феди. А дальше семь дней восходить на базовый лагерь Аннапурны — это четыре километра над уровнем моря!

Турагент Гаетри — она когда-то училась в России и знала, каков сильный духом наш народ, — добавила:

— Это американцы за семь дней проходят до базового лагеря. А вы, русские, пройдете за пять! И три дня обратно.

Леня приосанился горделиво и спросил:

— А на Эверест не успеем?

— На Эверест у вас уйдет уйма времени, — серьезно сказала Гаетри. — Вы не вернетесь к своему самолету. Если хотите, у нас есть экскурсия «На вертолете вокруг пика Эверест». Сюда входит обзор и других восьмитысячников — Макалу, Чо-Ойю, Лхоцзе... И никуда ходить не надо.

Леня молчал. Он взвешивал «за» и «против». Я тихо стояла и смотрела в окно. На ветках бамбука тоже тихо сидели черно-белые птички.

— Это птичка робин! — сказала Гаетри. — Ну, что?

— ...На Аннапурну!!! — ответил Леня.

Дорога в Покхару часа три тянулась вдоль левого берега Трисули-Гандак, одной из самых полноводных рек в Непале, по ущельям, заросшим бамбуком, гигантскими баньянами и деревьями манго. Над нами такое нависало, что даже видавшему виды уральцу Лене Тишкову время от времени становилось не по себе.

Мы вышли к Покхаре и увидели озеро до того прозрачное, что видно было, как в нем плавает горная форель. Мы с Леней устроились в отеле «Лунный свет» и сто раз пожалели об этом: в окне этого отеля действительно ночь напролет сияла громадная луна. Леня ворочался, долго не спал и страшно волновался.

— Марин, ты спишь? — он спрашивал. — Слушай, куда мы с тобой собрались? Ты посмотри на карте наш маршрут! Этот базовый лагерь — почти на верхушке Аннапурны. Я про такие путешествия только по телевизору смотрел у Сенкевича. А если ты заболеешь? Я ведь беспокоюсь за тебя! Знаешь, что написано в справочнике? Во-первых, там пиявки. Второе: разбойники. Третье: дикие звери. Леопарды, блин! А если мы заблудимся? В справочнике написано: непалец вам никогда не скажет «нет». Это особенность национального характера. Ты спрашиваешь: «Эта дорога ведет в Чомронг?» Он скажет: «Да!» Чтобы тебя не огорчать. А она туда не ведет!

— Ну, можно же, — говорю я, задвигая на окнах шторы от нестерпимого света луны, — задать вопрос по-другому. Спросить у него, глядя пристально в глаза: «Куда ведет эта дорога, приятель?»

— Действительно, — бормочет Леня, слегка успокоенный, и засыпает.

А я лежу и думаю:

— Господи! Спаси нас и помилуй! Не дай нам с Леней пропасть в этом регионе!

— Аминь! — говорит Леня во сне.

Утром мы пошли получать специальное разрешение для восхождения. Два веселых непальских чиновника потребовали у нас наши фотографии и по тысяче рупий с каждого за вход на территорию святой Аннапурны. Маршрут так называется: «Святая Аннапурна».

Вообще я замечала: у многих мужчин самых разных народов, в том числе у непальцев, в бумажнике хранятся две фотографии — жены и сына. У Лени тоже было две, но обе его! А у меня моей не было. Зато была фотография моей мамы — послевоенная, мама там с толстой косой вокруг головы — «короной», в цветастом крепдешиновом платье, с такой улыбкой! Отдаю ее непальцам:

— Эта подойдет?

Они смотрели на нее, смотрели, она им явно понравилась, но попросили немного обрезать — формат очень большой. Потом ее наклеили на официальную бумагу, поставили печать и сказали что, если я пропаду в горах, меня будут разыскивать по этому документу.

Мы сели в машину и приехали в Феди.

Я надела рюкзак, потуже затянула шнурки на кроссовках и спрашиваю деловито:

— Ну? Где дорога?

— Да вот она, дорога! — ответил Леня и показал на выросшую перед нами гору, под прямым углом уносящуюся к облакам. Пройдя по этой «дороге» метров двадцать, я почувствовала, что пора делать привал. Вдруг передо мною появляется маленькая женщина в сари и протягивает бамбуковую палку.

— Ваша трость, мадам! — говорит она.

Вот ведь как продумано! Если бы мне предложили ее внизу, я бы вряд ли купила эту палку. А тут мы поняли друг друга без лишних слов. Я спрашиваю:

— Почем?

— Сто рупий, — ответила эта находчивая женщина.

— Двадцать пять! — говорю я, немного отдышавшись.

— О'кей! — она согласилась.

Леня все потом удивлялся:

— Как ты ловко скостила сто рупий на двадцать пять, будучи в таком отчаянном положении!

Мы поднимались долго, медленно, с камня на камень, Леня опирался на штатив от камеры, он шел за мной и говорил:

— Ох ты, Марина, ноги у тебя плоскостопые, косолапые, именно на таких нужно покорять Аннапурну!

Внезапно лес кончился — и нам открылись горные гималайские гряды. Мы так этому обрадовались, что вынули фотоаппарат и только хотели сфотографироваться с местными деревенскими детьми, которые у нас выпрашивали конфеты и шариковые ручки, как в объективе возник страшный черный старик с ухом вола в левой руке. Он стал размахивать острым кривым ножом перед нашими носами и хрипло кричать:

— Сфотографируй меня! Сфотографируй!..

ДЛЯ ЭТОЙ ДОРОГИ ВСЕ СТАРЫЕ

На подходе к местечку Ландрунг нас ожидала встреча, о которой заботливо предупреждали авторы справочника. К тебе выходят люди с амбарной книгой и вежливо, но твердо предлагают сделать взнос на развитие школ в Ландрунге. Они раскрывают перед тобой свою книгу, и — боже мой! — все люди мира были там записаны: имена, сколько дали и личная подпись.

— Ты погляди вокруг! — всплеснул руками Леня. — На эти пики, гребни и отроги! Ну, деревенька на скалах, ну, школьники идут с портфелями, но чтобы так остро стоял вопрос о финансировании народного образования!!!

Я тоже оглядела пики и отроги и сказала:

— Вряд ли тут что-то можно спустить на вино и женщин. И хороша я буду как детская писательница, если не дам им ни рупии!..

Теперь наши с Леней имена тоже вписаны в амбарную книгу Ландрунга. И я верю, что недалеко то время, когда из бамбуковых стен местной школы выйдут сногсшибательно образованные гурунги.

Нам предстоял гигантский переход, надо было засветло попасть в Чомронг и там устраиваться на ночевку. Мы походя взглянули на указатель, на нем дважды было написано «Чомронг», и стрелки в разные стороны. Не долго думая, мы выбрали одну наудачу и стали спускаться вниз.

Спускались два часа. Не знаю, что труднее, ползти по круче вверх или под рюкзаком, по каменным большим ступеням, размеренно часами — ТОП ТОП ТОП...

— Туда ли мы идем? — вдруг произносит Леня и останавливается.

А снизу поднимается проводник с путешественницей.

— Куда ведет эта дорога, приятель? — правильно спрашивает Леня.

— Куда бы ни вела эта дорога, — ответил ему на прекрасном английском языке интеллигентный индус из явно дорогого турагентства, — но вам двоим туда ходить не надо.

— Не понял, — сказал Леня с некоторым вызовом. — Мы держим путь в Чомронг.

— Чомронг — туда! — махнул индус наверх, откуда мы пришли.

— А тут совсем нельзя? — спросил Леня.

— Нет, — строго сказал проводник. — Вы старые люди, вы там погибнете.

— Они молодые люди, что ты такое говоришь? — поправила его путешественница-венгерка.

— Для этой дороги все старые, — ответил индус.

Я подняла голову. Весь этот спуск, где я фактически пала от усталости, лежал передо мной на страшном солнцепеке, но только теперь надо было идти не вниз, а вверх.

Леня, проводник и венгерка стали подниматься. Я резко отстала. Я вся обуглилась от солнца. Я села и вынула из неподъемного рюкзака буддийскую чашу. «О-оммм!.. — запела она у меня на ладони. — О-оммм!» И неземное уже окружающее пространство ответило ей, резонируя: «О-оммм!..»

Фиолетовые круги поплыли у меня перед глазами. Кто это завис надо мною — Кала Бхайрави? Архангел Михаил? Леня Тишков? Кто бы он ни был, он забирает рюкзак, буддийскую чашу, а мне сует в руки бутылку с водой.

— Тебе осталось ровно пять ступеней! — он говорит. — Вставай, не валяй дурака, ты что, нас не видишь? Вон, мы сидим под тентом, пьем чай.

Над нами двойной указатель. На стрелке в одну сторону написано «Чомронг». В другую — куда мы спускались — «Гандрунг»!

— Тебе, Леня, что Чомронг, что Гандрунг... — я бормочу, улегшись на скамейке, протянув ноги, скрестив руки на груди. — А это две большие разницы!

— Надо бы отдать этим отчаянным русским твою подробную карту, — с большой тревогой говорит венгерке индус. — Мне прямо страшно отходить от них далеко.

— Добрые, добрые мадьяры!.. И многомудрые индусы!.. — Леня долго махал им вслед шейным платком.

Теперь мы шли низом по дну глубочайшего ущелья вдоль бурной и полноводной реки. Она так оглушающе бурлила, что если Леня уходил немного вперед, он уже не слышал моего крика.

— Просто Земля Санникова, — Леня скинул рюкзак, снял рубашку и стал плескаться у водопада. Он брызгал себе под мышки и восклицал:

— Ой как хорошо! Я уральский шерпа!

А я зашла за куст пописать.

Но в эту минуту я не была безмятежна. Нет, озабоченно я озиралась вокруг, нутром чуя: в этом притихшем лесу таится какая-то ужасная опасность.

Вдруг вся трава вокруг меня зашевелилась, из ярко-зеленой медленно превращаясь в черную, и тут я увидела, что со всех сторон ко мне ползут пиявки. Я как-то сразу их узнала, хотя до этого никогда не встречала. Я закричала и громадными прыжками выскочила из кустов на дорогу. Рюкзак у меня упал, что-то зазвенело, ключи от квартиры, кольца, какие-то драгоценные для меня вещи я потеряла там безвозвратно. Леня спас только поющую чашу, и то на бегу. Потом долго палкой сбрасывал пиявку с кроссовки.

Только к вечеру мы перешли подвесной бамбуковый мост над ревущим потоком воды и остановились в бунгало. Мы лежали на жестких кроватях, укрывшись одеялами, которыми до нас укрывалось не одно поколение пилигримов. На потолке и соломенных стенках, залитые лунным светом, сидели в оцепенении прозрачные многоногие мокрицы.

— Кто это?! — я спросила.

— Да какая-то гималайская шушера, — ответил Леня.

НАД ПРОПАСТЬЮ НА СТУЛЕ

На восходе солнца, позавтракав, стояли мы перед своей вожделенной целью. Но, прежде чем сделать первый шаг, я громко произнесла, чтобы слышали горы и Леня:

— Посвящаю свое путешествие на Аннапурну моим родителям, Люсе и Леве, а также миру и пониманию на этой планете!..

— Аминь! — сказал Леня.

И мы пошли вверх.

Наш путь пролегал через семь отрогов, семь царств, семь дощатых мостов, перекинутых через пропасти: шагнуть на такой — все равно что шагнуть в небо.

Я села отдохнуть над пропастью на стул. Вот что поразительно: бездонная пропасть, и на краю этой пропасти — стул. И я на нем сижу. Однако ничто не ускользает от моего взгляда — подо мной, совсем рядом, парит орел. Буквально в паре метров от стула. Мне прямо не по себе, до того он близко.

Пейзажи менялись. Мы сидели на веранде отеля в столь сложно досягаемом Чомронге и ели чесночный суп с печеным тибетским хлебом. Рядом за нашим столом расположились трое крепких американских парней. За ними ухаживали пять маленьких горных непальцев — мирный местный веселый народец гурунги.

Американцы рассказали, что по утрам им чай приносят «в постель». А перед сном каждый вечер гурунги варили для этих оболтусов кисель.

Мы с Леней стали шутить надо всей их компанией, называли их колонизаторами. Леня даже нарисовал на эту троицу политическую карикатуру.

Мы покинули Чомронг ранним утром. Но теперь мы не были так одиноки и беззащитны. С нами был хрупкий, но очень заботливый проводник по имени Кази Гурунг. Он взял у нас один рюкзак и уверенно зашагал впереди, а его родная деревня повысыпала из бунгало — дети, женщины, старики махали руками, выкрикивали напутствия. Причем у всех них была одна фамилия — Гурунг!

Мы шли от рассвета до темноты сырыми дорогами по тропическим лесам. Все было увито лианами, мы вдыхали запахи прелой тропической листвы, вокруг низвергались водопады. Кази нам показал, где погиб его отец. Он работал носильщиком и переходил водопад с тяжелой ношей вброд. С камня на камень. В какой-то момент ему показалось, что камень близко, а тот был далеко...

На отметке 3 тысячи метров, перед решающим штурмом мы решили сделать остановку в холодном и неуютном отеле «Гималайский». Мы с Леней снова заказали чесночный суп — Кази сказал, что это помогает справиться с горной болезнью.

Несмотря на суп, на дневниковых записях Лени явно стала сказываться эта самая болезнь. Он ворчал и подсчитывал рупии: «После подъема из долины у Марины началось расстройство желудка. Пришлось потратиться на минеральную воду. (Мы давно пили воду из-под крана, но капали туда йод. Минералка — чем выше, тем была дороже!) Я заплатил за литр воды 75 рупий, а выпили ее за 25 минут. Как Марина не понимает, что в таком походе лучше, чтобы восходителя крепило, а не слабило?!»

Хотя здоровье мое крепло и я уже не испытывала прежних трудностей в пути, а наоборот, осознавала всю пагубность своего прежнего существования, Леня писал в дневнике: «Марина упала на подвесном мосту, потом на дороге — на камни, лицом упала в овраг, так что вечером в Himalayen hotel пришла калека. Я лечил ее йодом и анальгином. Если завтра она не встанет, я оставлю ее, а сам пойду дальше. На обратном пути заберу. На Аннапурну Марина, — писал в своем дневнике Леня, — поднимется в следующий раз».

Наутро я встала, к счастью, поскольку этот самый Himalayen hotel — это просто холодные стены, голые скалы, ледяная вода и ледяные ветры. Пора было надевать свитер из шерсти яка.

И вот перед нами снежные мосты — довольно рыхлый слой снега, лежащий над порогами бушующих рек и водопадов. Повсюду дырки, из них валит пар. Когда мы поднимались сюда, встретили двух датчан. Их на снежном мосту застал ливень. С каждым шагом они проваливались — сначала по пояс в снег, а потом по колено в воду. По этим снегам, как парусные фрегаты, плыли облака.

На снежных мостах мы снова встретили наших любимых американцев.

— Вы стали живой легендой, — сказал мне Майк. — Я слышал, спортсмены — выпускники Кембриджа, встречаясь на треке, спрашивают друг у друга: «А что, эта женщина еще идет?..»

Нас обгоняют, тяжело дыша, профессиональные путешественники. Некоторых мы уже знаем. Австралийский восходитель Роб Кен. Он был на Мак-Кинли, на Килиманджаро, на Фудзияме, за три дня дошел до базового лагеря Эвереста. Кен попросил нас пригласить его в Россию — хочет объехать на «лендровере» Урал, Сибирь и Дальний Восток.

А вот шагает по снегу взрослый матерый Хаим. Он вышел из Иерусалима двадцать два года тому назад, и с тех пор он странствует, всегда пешком, за исключением тех случаев, когда приходится пересекать моря. Когда его спрашивают: где твой дом, Хаим? Он отвечает: мой дом — это дорога.

Посреди третьего снежного моста я совершенно обессилела. Тогда Майк вытащил свой неприкосновенный запас — какую-то сладкую плитку для культуристов, очень калорийную. И мы ее на троих разъели.

Майк вообще очень удивлялся и постоянно спрашивал:

— Как это можно идти тут без подготовки?

Имея в виду меня.

А Леня ему отвечал:

— Почему? Она готовилась.

— Как?..

— Она разучивала песни.

— Какие песни???

— Песни бардов! — гордо отвечал Леня. — Лыжи у печки стоят!.. Гаснет закат за горой!..

Мы карабкались вверх по выжженной, сухой и колючей траве, то одной ногой, то другой проваливаясь в глубокие черные норы. Время от времени из-под камней выбегали странные звери, похожие на больших кротов, и быстро прятались.

За этим угрюмым перевалом раскинулись альпийские луга сплошь в голубых цветах. И вдруг снова ледники, снег — но не темный, осевший, а ослепительно белый! Мы подняли головы и увидели снежную вершину святой Аннапурны.

Марина МОСКВИНА