ПУТЕШЕСТВИЕ С ЗАПАДА НА ВОСТОК

Все говорят о каких-то там формациях. О восточной формации и западной формации говорят. Замечают, что жизнь на западе более продвинутая и что люди там здорово идеальные. И говорят к тому же, что стоит только отъехать километров этак на сто к востоку/западу — как сразу почувствуешь разницу. Я человек по природе своей недоверчивый и решил все эти сомнительные утверждения проверить. Проверил и выяснил к своему великому удивлению: все (или почти все) правда

ПУТЕШЕСТВИЕ С ЗАПАДА НА ВОСТОК

Поехал я из точки В (что означает восток) — моего родного и любимого, насквозь восточного городка Чебоксары — в грязненьком и холодненьком плацкартном вагоне поезда в пункт З — западную Москву, где я мирно коротаю свои студенческие деньки. По пути я выходил на всех остановках и внимательно отслеживал все признаки запада и востока. Завел специально под это дело тетрадочку в 36 листов. Каждая страница этой тетрадки — пункт остановки поезда. Каждый лист я разделил на две графы: в одну записывал признаки востока в этих самых пунктах остановки, а в другую — признаки запада. Получилось очень познавательно, сам не ожидал. График изменений количества восточных и западных признаков по пути следования поезда «Чебоксары — Москва» очень красноречиво показал, как мы тихо и вроде даже незаметно западнеем.

...На первой странице, естественно, Чебоксары мои родненькие. Столица Чувашии. Длинная-предлинная правая колонка признаков востока. Из них главные признаки — мои мама и папа. Папа и мама стоят в колонке первыми. Они меня заставили перед отъездом съесть дома столько, сколько я в своей обшарпанной общаге и за неделю не съедаю, они дали мне в дорогу два большущих пакета пирожков скоропортящихся с картошкой и капустой-мясом, они даже чуть не заплакали перед отправлением поезда и на весь перрон спрашивали меня, куда я спрятал свои скромные деньги. Восток, короче, наивосточнейший.

К признакам востока в Чебоксарах также относится отсутствие всякого рода частной инициативы в виде бабушек, продающих снедь в дорогу, громкое ругание матом на весь перрон и коллективное фотканье на память мыльницей на фоне поезда. Пассажиры на фирменный чувашский поезд приходят обычно этак за часик, а потом в течение часа стоят около вагона, мерзнут, слезы расставания превращаются на их красных щеках в противные соленые льдинки, и провожающие им как-то противны становятся. Но позже приходить нельзя. Потому что западный принцип «Долгие проводы — лишние слезы» на востоке не действует.

Слева одиноко в колонке признаков запада маячит надпись: «Алкоголик просит деньги на похмелье, согласен даже отработать, только не уточняет, как именно». Это ведь по-западному, подумалось мне, что человек хочет зарабатывать деньги своим собственным (пусть и скромноватым) трудом, да и как-то неприлично было бы оставлять колонку пустой.

...Проводница мне не понравилась с самого начала (она на меня смотрела немножко презрительно, так как я не покупал ее чай), и я записал ее в восточную колонку с пометкой: «Сервис в вагоне на восточном уровне».

Соседи вроде нормальные, но не все. Первые пятнадцать минут они выжидательно смотрят друг на друга, потом спрашивают: «А вы тоже до Москвы едете?» И отвечают: «Да, а вы?» Потом они начинают нетерпеливо ерзать на своих местах. Наконец, минут через пятнадцать, терпение исчерпывается, и их прорывает — большинство начинают активно кушать (тоже восточный признак — чрезмерная прожорливость), стараясь уничтожить все съестные запасы до первой станции (она через пару часов, там сядет много людей, и в переполненном вагоне будет есть неудобно, хотя есть все равно будут).

...Первая станция обнадеживает. Появляются первые признаки запада. Например, нам меняют паровоз. До Канаша мы ехали на простом тепловозе, а сейчас будет электрический, так что, как пообещала проводница, «мы ехать будем быстрей». Пока меняют восточный паровоз на западный электровоз, я выхожу на перрон и спрашиваю, что за станция такая. Говорят: «Канаш — город наш!»

Я долго сомневался, куда внести многочисленных бабушек-торговок. С одной стороны — хорошо, бизнес делают, предпринимательством занимаются, а с другой — продают самодельную снедь по явно восточным ценам. Мне одна бабулька предложила пирожок за 5 рублей, потом согласилась уступить за четыре, а когда поезд уже уезжал, сказала, что и за два с половиной продаст. «Скину сколь хошь, — добавила, — а то никто у меня не покупает эти пирожки, а печь их, знашь, как тяжело?..» Это восток. Дикий восток.

На перроне стоит пустой газетный ларек, рядом — табличка с правилами пользования поездом, на которые все плевать хотели. В них (в частности в пункте шестом) указано, что на железной дороге запрещено употреблять алкогольные напитки, а в пункте восьмом — видимо, для тех, кто пункт шестой уже нарушил, — что «запрещено выходить на межпутье и стоять там при проходе встречного поезда». Ни на одной более западной станции подобных правил пользования поездом я не приметил.

Рядом с правилами стоит сомнительная скульптура глиняной женщины, льющей что-то из своего ковшика на бедного глиняного ребенка, а перед скульптурой стоят два неглиняных ребенка и зарабатывают деньги. Они поют любую песню за пятьдесят копеек, а на вырученные деньги, как сами сказали, покупают себе и родителям хлеб. Это, конечно, дикий восток — использование детского труда.

Я тяжело вздохнул на свежем морозце и пошел фотографировать еще один признак востока, который чуть не спрятался в конце перрона, — большую лужу. Тут ко мне подошел некий сознательный гражданин и сказал, что «здесь фоткать нельзя, секретная зона». «Так я ведь лужу фоткаю!» — «Так в ней, может, и есть секрет!» Я подумал-подумал и решил, что секретность луж — это, наверное, восточный признак, потому что на западе все прозрачно и ни у кого никаких секретов нет!.. Одним словом, Канаш хоть и открыл всем нам малую часть запада, а востоком все-таки остался. Я тяжело вздохнул, зашел в вагон, и мы тронулись дальше осваивать запад.

Едем дальше. Мужики уже поели, достали купленное в Канаше по-восточному дешевое пиво за пять рублей и теперь начинают старательно нарушать статью шестую в правилах пользования железной дорогой (пьянство в поезде я внес в графу восточных признаков, потому что это вредно и крайне неприятно). Нарушают шестую статью громко и эмоционально, а один из них — человек, судя по всему, от запада далекий — хвастает на весь вагон, что будет на каждой станции покупать по бутылке местного пива и в Москву приедет живой. Звать героя Степой.

...В Вурнарах стоим две минуты. В глухой темноте раздаются раздраженные восточные крики проводниц: «восемнадцатый», «седьмой» и прочие арабские цифры, а в ответ из темноты глухо и раздраженно раздается: «двадцатый», «первый». Таким макаром, как я выяснил, люди на посадке в темноте ищут свои вагоны. Никаких признаков запада в глухой деревеньке нет. Пирожков не продают, мороженого с водкой тоже — все равно никто ничего купить не успеет, из вагонов-то не выпускают. Поэтому узнать, восточные цены или западные, я не могу. Темно, только опаздывающие пассажиры по-чувашски перекрикиваются русским матом с провожающими...

Я постоял немного в тамбуре, помешал слегка вредной проводнице и пошел спать до следующей остановки... Проснулся от каких-то странных громких голосов за стеклом. Две работницы вокзала славного города Шумерля ругались между собой через громкоговоритель.

— Валя, — кричит ей одна, — ты дура, штоль, куда смотришь, поезд приходит, не видишь? Слепота куриная...

Валя что-то там обиженно пробормотала матом и добавила, что дура не она, а кто-то там еще. Они там по инерции поругались еще чуть, посмешили меня и замолкли. Потом минуту стояла тишина, и Валя уже спокойным голосом сообщила «уважаемым пассажирам», что наш поезд стоит на таком-то пути.

Местные продавцы на станции пояснили мне, что у них так всегда работницы вокзала общаются между собой: «А что, им поговорить надо? Надо! Живые же люди. А сидят далеко...» Я подумал, что стремление к получению и распространению информации — признак явно западный, и старательно внес Валю и ее подружку по вокзальному микрофону в левую, западную, колонку третьей страницы.

Вся наша вагонная дружина вышла на перрон покупать семечки. Пассажиры с востока уже наелись, напились водки и пива, теперь осталось перед сном семечками поплеваться. Я думал тоже вкусить немного востока. Подошел к одной бабульке-продавщице, попробовал немного ее семечек на халяву. Потом подошел к другой, молоденькой торговке, а она мне таинственно зашептала, косясь в сторону конкуренток: «Не бери у старушек семечки, они их пожарят, а потом ноги в них греют, это ведь полезно очень. Покупайте лучше у меня семян!» «Вот, — подумал я, — это по-западному. Конкуренция!»

Больше ничего западного в Шумерле не нашел. Пирожки здесь тоже стоят в пределах пяти рублей, на пиво те же наценки, газеты не продают: восточным людям они не нужны... Думаю, может, хоть проститутки здесь есть? Выбежал торопливо из вагона и спрашиваю у первой встречной, где, мол, у вас тут проститутки? А она этак остановилась, покачала головой и по-деловому, с чисто западной сноровкой спросила, как я себе представляю использование проститутки в плацкартном вагоне. Эх, восток!..

Степа купил в Шумерле третью бутылку пива, осилил ее под дружно-одобрительные восклицания соседей и залег спать. Пока он спал, соседи над ним шутки восточные шутили и всячески мешали мне конспектировать признаки запада. В частности, они разбудили Степу и сказали, что ему по телефону звонит мама, и Степа доверчиво поплелся к проводнице поговорить с мамой. Он долго отсутствовал, а когда вернулся, угрюмо заявил под дружный смех друзей: «Телефона в поезде нету...» Телефона в вагоне нет — явный признак восточной отсталости.

Станция Сергач — это первые признаки большого запада. Во-первых, можно не выходить на холод и покупать все съедобное прямо из поезда. «Сервис — западный», — записал я себе в левую колонку и довольно улыбнулся. Туда же я внес и то, что продают много сортов пива. Хоть сам я пиво не пью, а все одно — приятно.

Картошечка вареная с курицей жареной домашней заменяется в Сергаче чипсами и курами-гриль. Платформа «разделена», на каждый вагон есть свой продавец. То есть конкуренция здесь уже организованная, почти как на настоящем западе! Это настоящая красота.

Ведро красивых, пахнущих западом и похожих на картинки с иностранных журналов яблок отдают за тридцатник, а в ответ на гневные восклицания пассажиров с востока лишь философски замечают: «В Москве еще дороже». Оно и ясно — Москва на еще большем западе.

Я зашел в поезд, а там радость стоит неимоверная! Пока я мотался по сергачевскому перрону, в поезде наконец включили отопление. Вот так вот западная цивилизация проникла внутрь нашего железного коня. Всех потянуло ко сну. Я велел нашей хмурой проводнице разбудить меня на следующей станции и улегся на свою жесткую полку.

...Вековка была в три часа ночи, зато запад проглядывал почти настоящий: до Москвы три часа езды, последняя остановка. Ради такого и встать можно со своей жесткой полки и выйти из вагона. Навстречу несется, как говорят в таких случаях учителя в школе, «лес рук», а в руках у всех блестящие рюмки и стаканы. Выходишь на улицу, тебя все окружают и, настойчиво перебивая друг друга, нахваливают свой хрустальный западный товар.

В Вековке торгуют вполне западным хрусталем за вполне восточные деньги по западному варианту — круглые сутки. Ночью продают дешевле, что является признаком хорошего западного маркетингового чутья. Несколько человек из нашего вагона специально разбудились, чтобы купить чудо-гусь-хрусталь.

Все вековцы работают на хрустальном заводе в городке Гусь-Хрустальный и получают зарплату хрусталем. Его и продают по ночам на перроне. В Вековке вы купите набор из хрустальных рюмок за сто рублей, а если ночью и поторгуетесь — то и еще дешевле.

На фоне хрусталеторговцев на скамейке около сортира спит какой-то неформал и обнимает во сне недопитую бутылку пива, а оставшаяся жидкость медленно стекает по его лицу. Я хотел назвать его в своей тетрадке бомжом, но, вспомнив, что нахожусь на западе, написал просто «престарелый панк».

Пирожков собственного приготовления в Вековке не продают, потому что это негигиенично, то есть не по-западному. Здесь продают бутерброды с колбасой и соленым огурцом, которые гордо именуют гамбургерами. В Вековке на перроне впервые появляется чтиво.

Под влиянием запада изменилась и наша противная молоденькая проводница: ее восточного вида спящий вагон более не видит, ибо дверь в проводницкое купе, сколь ни стучи, не откроется — проводница отдыхает в комнате с каким-то хахалем-пассажиром. Они резвятся вполне по-западному. А он ей за удовольствие, именуемое на западе «сексом», двери вагона на ночных остановках открывает и закрывает, и мерзнет, а она отдыхает у себя на койке.

...Все дрыхнут по-черному, сил для запада набираются, но только не мой сосед Василий с солидной бородкой. Он презрительно оглядел мою пепси-колу и, ехидно сморщившись, заявил:

— Напрасно ты эту дрянь заморскую пьешь! Пиво бы пил лучше!

— А почему так?

— А потому! Я всем говорю — не пейте пепси-колу, а то потеряете всю свою оставшуюся мужскую гордость!

Дед Василий свою оставшуюся гордость бережет и пьет только пиво с водкой. Он имеет на этот счет свою восточную теорию. Теория гласит, что все западное делают для того лишь, чтобы лишить мужчин их последнего полового достоинства...

— А ты как думал? Пепси-колы все эти делали в США аккурат к какой-то там войне и добавляли в нее зернышки какие-то, чтобы солдаты женщин не хотели и родину защищали. А ты пьешь эту дрянь...

Вообще гражданин, я полагаю, не может быть только восточным или только западным. Когда он на востоке — он восточный, а когда на западе — западный, потому что человек очень гибкое существо и легко приспосабливается к новым условиям. Дед Василий, например, к утру разогнул свою спину и даже согласился взбодриться западным кофе... Степа, тот также просыпается легко, по-западному, и, борясь с похмельем, ходит по вагону гордо и молчаливо. Меняется и проводница. Западнеет слегка после бурной ночи, улыбается. На хахаля своего ночного почти не смотрит, а когда он ее незаметно ущипывает, недовольно фыркает. Прямо не проводница, а феминизм на марше.

С подъездом к Москве все окончательно преображаются, серьезнеют — не жуют пирожки и не хлюпают чаем, а, заранее попи,сав (туалет закрывают загодя, чтоб восточные варвары западный город не обоссали), только смотрят целеустремленно в приближающийся за окном чуждый мир. Жизнь меняется, и никто не хочет пропустить этих изменений...

Саша ИВАНСКИЙ