«ОТЕЦ МЕЧТАЛ О ЦИТРУСОВЫХ»

Сергей ГЕГЕЧКОРИ-БЕРИЯ:

«ОТЕЦ МЕЧТАЛ О ЦИТРУСОВЫХ»

«28 июня 1953 года
Товарищу Маленкову.
Дорогой Георгий.
Я был уверен, что из той большой критики на президиуме я сделаю все необходимые для себя выводы и буду полезен в коллективе. Но ЦК решил иначе, считаю что ЦК поступил правильно. Считаю необходимым сказать, что всегда был беспредельно предан партии Ленина-Сталина, своей родине, был всегда активен в работе. Работая в Грузии, в Закавказье, в Москве МВД, Совете Министров СССР и вновь в МВД все, что мог отдавал работе, старался подбирать кадры по деловым качествам, принципиальных, преданных нашей партии товарищей... Прошу Товарищей Маленкова Георгия, Молотова Вячеслава, Ворошилова Климентия, Хрущева Никиту, Кагановича Лазаря, Булганина Николая, Микояна Анастаса и других пусть простят, если и что и было за эти пятнадцать лет большой и напряженной совместной работы. Дорогие товарищи желаю всем Вам больших успехов за дело Ленина Сталина, за единство и монолитность нашей партии, за расцвет нашей Славной Родины. Георгий, прошу, если это сочтете возможным семью (жена и старуха мать) и Сына Серго, которого ты знаешь не оставить без внимания.
Лаврентий Берия».

Серго Берия был арестован в один день с отцом, вместе с беременной женой (кстати, внучкой великого пролетарского писателя) и с двумя детьми изолирован, потом посажен в тюрьму, потом выслан вместе с матерью.

Следы его, казалось, исчезли с лица земли.

Но все эти годы он жил и работал, воспитывал детей и внуков, только числился по документам Сергеем Алексеевичем Гегечкори.

Наш давний автор Константин Смирнов, делающий на телевидении программу «Большие родители», беседовал с сыном Берия незадолго до его смерти. Фрагменты беседы, не вошедшие в передачу, мы предлагаем читателям.

— Как мне к вам обращаться?

— Меня зовут Серго Лаврентьевич Берия. Гегечкори — девичья фамилия моей мамы Нины Теймуразовны.

— А откуда взялось отчество Алексеевич?

— Когда правительство приняло решение о прекращении следствия в отношении моей матери и меня, на том основании, что, мол, в так называемых преступлениях моего отца мы не участвовали, нас освободили. И в момент, когда оформлялись наши документы, опять-таки по указанию, как называли это раньше — инстанций, мне было изменено отчество. Когда я спросил: «Почему? Так сказать, фамилия моей матери — это еще понятно, а отчество Алексеевич — непонятно откуда», — на это мне было сказано, что это делается в твоих интересах, чтобы уберечь тебя от гнева народа. Ну, я сказал, что попытаюсь все же эту фамилию и отчество вернуть, и в дальнейшем несколько раз терял паспорт, но неизменно получал новые с такими же отчеством и фамилией... Как это ни смешно, давно нет той страны, партии и тех людей, которые эти решения принимали, но фамилию до сих пор я не могу изменить. Хотя, повторяю, мы — семья Берия.

— Какой была семья Берия?

— Дом абсолютно был открытый, кто хотел — приходил. Обедали мы всегда в одно и то же время, и всегда у нас кто-то за столом был из гостей.

— И кто бывал у вас в доме?

— Очень много художников, писателей, меньше — коллеги отца, партийные работники, поскольку они встречались на работе, артисты... Отец очень интересовался новыми театральными постановками, а с художниками дружил потому, что сам очень любил рисовать и рисовал довольно профессионально. Дело в том, что он в молодости пытался окончить архитектурный институт. Он окончил Высшее техническое училище в Баку, потом успел три курса на архитектурном факультете проучиться. Потом, уже на партийной работе, несколько раз пытался уйти, но его не отпускали. А когда его назначили секретарем ЦК Грузии, он матери сказал: «Все, уже никуда я не денусь».

— Каким отцом был Лаврентий Павлович? Он как-то влиял на ваше мировоззрение?

— С шестилетнего возраста он поднимал меня в шесть утра, и до последнего дня его жизни мы вместе делали зарядку, пробежку, обливались холодным душем. Отец научил меня любви к спорту, я в молодости активно им занимался... Я говорю и читаю примерно на семи языках, и это тоже его заслуга. Он подбирал какие-нибудь книги на немецком или английском языке, журналы и поручал мне перевод и в некоторых случаях так называемое summary, типа реферата. Причем начиная примерно с пятого-шестого класса. Я с большим удовольствием трудился над этим, думал, что я ему чем-то помогаю, хотя, разумеется, это была своего рода стимуляция моих познаний.

Должен сказать, что я по натуре человек увлекающийся и по сей день таким остаюсь, хотя уже далеко не молод, и в юности я относился с большой такой теплотой и любовью к Владимиру Ильичу Ленину. Отец понял, что это, видимо, элементы романтизма в восприятии, и как-то предложил познакомиться с реальными плодами деятельности Владимира Ильича. Словом, меня допустили в архив и дали подборку неопубликованных писем, всяких распоряжений Владимира Ильича... Две недели я сидел в этом архиве по вечерам, читал все эти вещи и пришел в совершеннейший ужас...

— Что же вам показали в архивах такого, что вы ужаснулись?

— Ну, например, непосредственные указания Ленина насчет организации концентрационных лагерей, насчет расстрелов заложников. Больше всего меня удивило его указание о подборе списков наиболее талантливых людей: писателей, ученых, философов, словом, элиты русского общества, с целью высылки. Причем его не интересовало: выступают они против советской власти или нет. Он хотел изгнать всякое мыслящее существо...

Но это еще «цветочки». Дальше пошли «яблочки». Мне показали документы, связанные с сотрудничеством непосредственно Владимира Ильича с немецким генеральным штабом через ныне известного Парвуса... То есть это был шпионаж чистой воды. Мне тогда стало ясно, что первая группа ленинцев — фанатики, которые были готовы прийти к власти любым способом и реализовать свою идеологию — диктатуру пролетариата. Все, что я узнал, ясно показывало, что они не боялись никаких преступлений перед людьми, уповая на свою правоту...

Я понял, что линия, которая существовала в период 30 — 40-х годов, — это не отход от ленинизма, а его рассчитанное аппаратное усовершенствование, филигранно доведенное до полного подчинения партии всего государства и народа.

— Как же вы такими мыслями делились с батюшкой?

— Когда я пришел домой после этих двух недель сидения в архивах, он спросил: «Понял ты теперь, насколько человечными были основатели государства? Продолжателей ты лично знаешь, видишь, что они из себя представляют. Так вот, те претензии, которые ты мне предъявляешь, они, конечно, правильные...»

— А были предъявлены претензии?

— Я ему часто говорил, что, если ты с чем-то не согласен, ты же имеешь право выбора — уйди! На самом деле у нас с отцом много было уже разговоров на эту тему во время войны и особенно после войны, когда вторая волна репрессий пошла. Вот тогда я и спросил его: если ты с чем-то не согласен, почему ты не уходишь? Он рассмеялся на это дело и сказал, что уйти можно только в одном, так сказать, «направлении». Как только ты заявишь, что принципиально с этой линией не согласен — все! Знал бы кто-нибудь, говорит, сколько раз я конфликтовал со Сталиным. А так все-таки многое удается сгладить, удается спасти очень много людей. Ты посмотри, говорит, практически нельзя назвать ни одного имени выдающегося человека, чтобы он или не сидел, или не был бы подозреваем в том, что он, так сказать, мерзавец, шпион. Я, говорит, не хочу сказать, что я их спас, но с моей помощью они вышли из-под расстрельных статей, могут работать, творить. Поэтому, говорит, даже в маленьком масштабе — это дело. Оставаясь, ты можешь иметь какое-то влияние, хотя на Иосифа Виссарионовича, это я убедился, влиять абсолютно безрезультатно, он все равно будет проводить ту линию, которую считает правильной...

— Вы лично были знакомы с Иосифом Виссарионовичем?

— С Иосифом Виссарионовичем? Конечно!.. Сперва как просто друг Васи и Светланы — я с ними очень дружил, когда мы в школе учились. А потом, во время войны, по его личному указанию меня вызывали на Тегеранскую и Крымскую конференции, он знал, что я хорошо языки знаю, и я участвовал в подслушивании внутренних разговоров Рузвельта и Черчилля с другими членами их делегаций. Вот тогда ежедневно в период этих конференций я докладывал ему лично. Иосиф Виссарионович это дело все выслушивал, задавал вопросы, уточнял интонацию и реплики некоторые, так сказать, выяснял... как это по-русски звучит. А потом принимал уже мидовцев, которые тоже ему давали материал... То есть он заранее знал точку зрения американцев и англичан и потом уже свободно, так сказать, манипулировал ими как хотел...

— Вы непосредственно ему докладывали?

— Да, ему лично.

— Какое впечатление он на вас производил?

— Я его рассматриваю как гения, организатора невероятной, так сказать, силы, но, несомненно, и как преступника, как злого гения... понимаете, он... он... Он умел выслушивать, он мог и ребенка расположить к себе, и Черчилля, хотя Черчилль...

— ...далеко не ребенок был.

— Именно не ребенок... Но наряду с этим поразительным, я бы сказал, магическим качеством, у него, мне кажется, начисто отсутствовала любовь. Может быть, это произошло после смерти его жены. Потому что если даже сын или дочь, я уж не говорю о его друзьях, если они «пересекали» его точку зрения — все! Это уже конченые люди были! Чувства любви и жалости у него полностью отсутствовали.

— Коль скоро речь зашла о таких тонких материях... Ведь когда Сталин потерял жену в 32-м году, он был еще, так сказать, мужчина в полном расцвете сил...

— Ну, по-моему, это не секрет, у него были, так сказать, люди в доме, которые эту задачу закрывали.

— Ваш отец, когда он возглавлял органы, как-то был связан с решением подобных ситуаций?

— Наверное, он был в курсе каждого движения, но на некоторые вещи у нас в доме было табу. Например, я при чрезвычайных для себя обстоятельствах узнал, что жена Иосифа Виссарионовича застрелилась... Вообще то, что происходило в доме Иосифа Виссарионовича, с точки зрения бытовой никогда у нас не обсуждалось...

— А в чем заключались чрезвычайные, как вы выразились, обстоятельства, связанные со смертью Аллилуевой?

— Видите ли, я узнал о смерти жены Иосифа Виссарионовича в ситуации, которая могла завершиться для меня весьма плачевно. Я привез с фронта, мне подарили там, вальтер — немецкий пистолетик, такой маленький, в подарочном исполнении, очень красивый, и я по глупости подарил его Светлане Сталиной — ей было тогда лет пятнадцать... А надо сказать, что Иосиф Виссарионович очень проверял ее, рылся в ее письменном столе и как-то в момент очередной проверки увидел этот револьвер. Он стал ее допрашивать: мол, кто дал? Она неделю молчала, ее заперли, только через неделю она созналась... Я учился уже в академии, в Ленинграде. Начальник охраны Сталина генерал Власик прилетел туда на самолете, привез меня в Москву к Иосифу Виссарионовичу. Он в это время завтракал и так это очень спокойно меня расспросил, как я учусь, какие у меня успехи, поинтересовался, так сказать, со знанием дела, что в академии делается, что меня всегда удивляло...

— Он вас пригласил за стол?

— Да, очень радушно, а потом, когда я увлекся едой, неожиданно меня спрашивает: как это, мол, получилось? Как будто ты взрослый человек, — вот это я хорошо помню, — ну неужели ты не понимаешь, что девчонке оружие давать нельзя?! Ты знаешь, как ее мать погибла? Ну, я оторопел, понимаете... никак не ожидал... «Ты давал Светланке оружие?» — «Давал». — «Мозгов, что ли, у тебя нету, не знаешь, что нельзя ребенку давать оружие?!» Ну, я сказал, что это ошибка с моей стороны. «Ты знаешь, как мать ее погибла?» По всей вероятности, по моему виду и ответам он понял, что я не знаю о трагической гибели его супруги, и сказал: «Вообще тебя бы надо наказать, потому что человек в твоем возрасте таких глупостей делать не должен. Но так как ты, я имею данные, учишься хорошо, какая-то перспектива у тебя есть, те задания, которые я тебе в Тегеране давал, выполнил тоже нормально... так... езжай, учись. Но имей в виду, что я за тобой наблюдаю...» Ну, я счастливый рванул оттуда и даже домой не заехал. Власик меня спросил: «Хочешь домой?» Я говорю: «Спасибо, не надо».

— Я прошу прощения, но не могу не спросить вас о сексуальных похождениях Лаврентия Павловича, реальных или приписываемых ему. Насколько это соответствует истине?

— Это полная ерунда! Я жил рядом с отцом все эти годы в одном доме, и мама жила! Что же, все эти сотни женщин, которых отец якобы изнасиловал или принудил к связи, прошли мимо нас?! Ни мать, ни я слепотой никогда не страдали! Отец, разумеется, анахоретом не был и к дамам относился весьма положительно, на то он и мужчина. Больше того, скажу вам, что, когда я уже сам завел семью, он как-то откровенно признался мне, что у него есть дочь от другой женщины, и просил меня позаботиться о ней, если с ним что-то случится. Так что у меня есть сводная сестра. Но это ведь дело житейское... Как говорится, кто сам без греха, пусть бросит камень. Делать из него какого-то сексуального маньяка — полная чушь! Да у него и времени-то не было — работа и семья, куда уж тут «обслужить» такую тьму женщин. Просто-напросто его бывшим друзьям было выгодно представить его в соответствующем виде, вот они и сделали его средоточием всех мыслимых и немыслимых грехов. А мужем и отцом он был, повторяю, прекрасным.

— Вы говорили, что Лаврентий Павлович вступал чуть ли не в открытый конфликт со Сталиным. Но каким же образом он уцелел?

— По-разному бывало. Однажды отца спасла, например, не очень хорошая вещь — очередное покушение на Троцкого. Эта последняя попытка была поручена моему отцу. Он Троцкого не жаловал, никакой симпатии к нему не испытывал, говоря, что он больший якобинец, чем Ленин и Иосиф Виссарионович. Эти хоть в одной стране хотят безобразие сохранять, а тот хочет в мировом масштабе... Троцкий был благополучно зверски убит — это надо придумать, ледорубом!.. А отца «пронесло». Он дома говорил, что в любой момент его может уже и не быть. Это мы дома знали и готовы были к этому еще до войны.

— Но почему, коль скоро ваш батюшка был таким прогрессивным, все преступления режима связывались и связываются с его именем?

— Я имею на это абсолютно четкий ответ и обоснование. Дело в том, что даже Бухарин, Рыков, Томский и целый ряд других деятелей партии, которые выступали в оппозиции, никогда не затрагивали святую святых — саму партию. Мой отец был единственным человеком, я подчеркиваю, единственным, кто выступил с предложением отказаться от партийной диктатуры, мотивируя это тем, что за годы советской власти в стране выросли советские граждане, советские специалисты, идеологически подкованные, следовательно, партии надо заниматься вопросами культуры и пропаганды, а руководить страной должен Совет министров, без надзора политбюро. Это первое. А самое основное... Я помню, уже после смерти Сталина он пришел как-то домой и сказал, что после того, говорит, как я увидел, какие вещи творились по «ленинградскому делу», по «делу врачей» и прочим «делам» последнего периода жизни Иосифа Виссарионовича непосредственно по личным указаниям его и ряда других людей, я, говорит, считаю, что должен быть немедленно созван чрезвычайный съезд. Необходимо, во-первых, доложить все эти материалы на съезде, а во-вторых, каждый должен раскрыть свое личное участие. Мама ему сказала — это было при мне, — что этим ты сам подпишешь себе приговор: сейчас, говорит, очень удобная позиция все свалить на Сталина и на тебя, потому что, говорит, ты (национализм ее в этом сказался) грузин, для несведущего населения очень хорошо увязать, понимаешь, двух нерусских и свалить на них все... А он, смеясь, говорит мне: вот, мол, мама считает, что я сам себя погубил, ну что же, если съезд примет решение, что мы не имеем права участвовать в дальнейшем руководстве страной, ну и слава богу, я, говорит, наконец смогу уйти. Клочок земли получу и буду там подрабатывать по профессии твоей мамы — займусь субтропиками, буду выращивать цитрусовые...

Субтропиками Лаврентию Павловичу заняться не удалось.

23 декабря 1953 года на стол Маленкову лег следующий документ:

«Сего числа в 19 часов 50 минут, на основании предписания Председателя Специального Судебного Присутствия Верховного суда СССР от 23 декабря 1953 года за № 003, мною, комендантом Специального Судебного Присутствия генерал-полковником Батицким П.Ф. в присутствии Генерального Прокурора СССР действительного государственного советника юстиции Руденко Р.А. и генерала армии Москаленко К.С. приведен в исполнение приговор Специального Судебного Присутствия по отношению к осужденному к высшей мере уголовного наказания — расстрелу — Берия Лаврентию Павловичу.
Генерал-полковник Батицкий
Генеральный Прокурор СССР Руденко
Генерал армии Москаленко».

Где тот клочок земли, куда зарыли Берия, неизвестно.

Сергей Лаврентьевич похоронен в Киеве.

Константин СМИРНОВ