«ТОТ САМЫЙ ЧЕСНОКОВ»

или Монологи усталого человека

«ТОТ САМЫЙ ЧЕСНОКОВ»

Зима. Кубок Дэвиса. В «Олимпийском» наши играют с американцами. Насыпные грунтовые корты. Последний матч. Счет последнего сета — не то 20 — 22, не то 24 — 26. Дело в том, что тай-брека по регламенту Кубка не бывает. Невероятное напряжение. Выиграв последнее очко, Пит Сампрас почти без сознания падает на корт. Охрана и врачи вытаскивают Пита на руках. У Андрея Чеснокова было много побед. Но окончательно знаменитым его сделало именно это поражение

Чемпионом России 2000 года по теннису стал 34-летний Андрей Чесноков. Турнир проходил накануне «Кубка Кремля» в Сургуте. Чемпион получил медаль и сто тысяч рублей призовых.

— У кого это вы, девушка, интервью брали? — полюбопытствовал приветливый охранник у входа на тренировочный корт «Кубка Кремля».

— Это же Чесноков, Андрей Чесноков.

— Неужели? А кто это?

— Это тот самый, что тогда со Штихом отыграл девять матчболов, и мы тогда обыграли немцев...

— Заслуженный, значит, человек...

«Заслуженный человек» тем временем переодевал на ходу рубашку, обнажая в дальнем углу корта еще молодое тренированное тело. Заметно поредевшую челку с такого расстояния было не разглядеть. «Ну что, Фабрис, — кивнул он французу Фабрису Санторо, кошмару Марата Сафина, — потренируемся немного?» Санторо приехал в Москву с папой Марселем, который двадцать лет назад на-

учил сына бить справа и слева двумя руками. Сын оказался способным и, пережив папин неортодоксальный подход к теннисной технике, выбился в люди. Теперь регулярно обыгрывает нашего Марата и уже заработал семье три с половиной миллиона долларов.

— Ну и как Чесноков говорит по-французски? — спросила я по-английски.

— Почти как француз, — сверкнул белыми зубами Фабрис, бывший парижанин, а ныне житель Лондона. Кстати, рожден Фабрис был на гогеновском Таити 28 лет назад.

Все смешалось в современном теннисном мире: французы живут в Англии, марокканцы — во Франции, австралийцы — на Бермудах.

34-летний россиянин Андрей Чесноков живет в Париже вместе с женой Аллой и двумя детьми. Сына зовут Андрей. Если знать имена наших известных теннисистов, то имя сына становится известно автоматически: у Волкова сын Сан Саныч, у Ольховского — Андрей Андреевич, у Леонюка — Сергей Сергеевич и т.д. У Кафельникова, правда, дочь.

...Разминаться Андрей вышел не с французом, а со шведом Магнусом Густафссоном, своим почти ровесником. 33-летний швед намекнул, что в этом году закончит теннисную карьеру, но оставил поле для маневра. Магнус любит шлифовать свой бронебойный удар справа под ABBA — «Dancing Queen». Но в «Олимпийский» двухкассетник не принесешь, тут своей музыки хватает. С Чесноковым Густафссон тренировался под редкий аккомпанемент кофеварочной машины, работавшей за толстой синей занавеской, которая отделяла тренировочный корт от ресторана. Капучино на «Кубке Кремля» стоил

70 рублей.

Андрей, попробовав, что ему принесли, стал искать глазами официантку:

— Понимаете, я не могу такой пить. У меня есть своя доза сахара, а сахар к капучино, по-моему, подают всегда отдельно...

Девушка покраснела и быстро согласилась:

— Да, сейчас так и сделаем. Извините, пожалуйста.

— Пожалуйста, — вздохнул свободнее Андрей и, повернувшись ко мне, тихо добавил: — Я слишком нервный, по-моему. Я это чувствую, — и уже громче: — Так, дальше поехали.

— Когда я спрашиваю, где Чесноков, мне говорят: очень хорошо играет во Франции за клуб и на туре снова начинает выигрывать...

— На туре пока не играю, выступаю в небольших денежных турнирах, играю за клуб... Но тут один идиот мне руку сломал, и я на полтора месяца вышел из строя...

— Как сломал?

— Мы играли клубный матч в Ницце, пару. Соперники бросили свечку, я уже готов был ударить, как вдруг получил со всей силой ракеткой по правой руке — мой партнер тоже, оказывается, решил замахнуться.

Андрей бросил взгляд на свою правую руку — на тыльной стороне кисти виднелась здоровая шишка: «До сих пор вот киста осталась».

— Везет тебе на травмы... Я помню в 97-м тебя здорово поломало.

— Восемь месяцев на костылях...

— Наверное, нога плохо срасталась?

— Нет, нормально, просто все было разбито вдребезги. Хуже всего, что в самой кости была дырка. Пришлось делать трансплантацию, брали кость из бедра. Все у меня было, и железные стержни тоже. Но все вынули.

— Ты, наверное, тогда задумывался: «А что потом»?

— Я как бы вообще не видел будущего.

Девушка на изящном подносе принесла капучино без сахара. Сахар лежал рядом, на блюдечке.

— Вот спасибо.

— Как себя вытаскивать из такой ситуации, можно же, наверное, спиться?

— Конечно, можно.

— Но ты ведь не спился?

— Почему не спился? Я, например, просыпался, и завтрак у меня начинался с трех бутылок пива. Я не скрываю это. И уже пьяный как бы был с утра. А что еще можно делать после месяцев на костылях?..

— Не знаю...

— Я теперь понимаю тех людей, инвалидов, которые начинают пить с утра до вечера. Вот был я здоровый, прекрасно бегал и от тенниса получал кайф. Вдруг в одну секунду стал калекой, кайф кончился, а что оставалось: выпить винца, я имею в виду не напиваться вдребезги, как пьяница, но все-таки. Не было у меня никаких других интересов.

— Как не было интересов? Ты же культурой, историей интересовался, подлинники Коровина покупал...

— Но это давно в прошлом, когда я играл, а когда сломался, все поменялось в голове...

— Но ведь есть что-то, что держит. Ты извини, я никогда в такой ситуации не была.

— Смотри сама: попробуй полежи день в постели, потом пройдись до туалета и обратно, потом еще день, потом третий, четвертый...

— Ты же не лежал...

— Хорошо, попробуй на костылях пройти вокруг Олимпийского...

— Извини, но тебя до туалета никто не носил и утку не ставил...

— Да, но ты хочешь узнать, что это такое. Конечно, мой вариант не худший, и надо философски ко всему подходить: я не воевал, на мине не подорвался, у меня все цело, все нормально. Я доволен.

— Тем не менее ты все-таки не сломался, если сейчас так играешь...

— А что же со мной тогда было? Натуральная депрессия. Я понимаю, когда человек в возрасте теряет подвижность, но когда молодой становится инвалидом, это уже совсем другое дело. И можно запеть совсем по-другому. Играть я не мог, не знал, смогу ли нормально ходить. Мне было тридцать лет, но работу свою я уже делать не мог. Когда ограничены возможности, в голове как будто заноза сидит.

— Кто эту занозу вытаскивал?

— Мне мой доктор помогал. Он не психолог, но мне сказал: все нормально, будешь бегать, играть и выигрывать. Я пытался делать операцию, сначала одну, потом вторую, потом третью... Это не я, это доктор меня спас.

— И только третья операция дала положительный результат?

— Нет, вторая.

— А так могло бы быть и пять и шесть?

— Я сам хирурга спросил: «А что, доктор, какой есть максимум?» Он ответил: был человек, который 19 операций перенес. Моя нога в общем-то потеряла свою функцию: мышц не было, никакого чувства в ноге не было. После операций начались дикие боли, врач сказал: должен терпеть два года. Так оно и вышло — боли кончились в мае прошлого года.

Неожиданно без предупреждения Чесноков повернулся к сидевшему за соседним столом Владимиру Бакулеву, организатору популярных в столице «про-эмов» (парных турниров по принципу: один профессионал — один любитель):

— Володь, дай телефон, пожалуйста, позвонить надо.

Не глядя на журналиста, без перехода от интервью к частным делам, Чесноков быстро набрал знакомый номер: «Алла, я еще здесь. Где мне еще быть? Сейчас Сафин играет. Как раз второй сет начинается. Приезжай. Жду». Алла — жена и ангел-хранитель могла отбрить любого навязчивого журналиста. Десять лет назад появление длинноногой красавицы в жизни лучшего теннисиста страны вызвало на «Спартаке» бурю. В теннисной тусовке не было парня желанней Андрея Чеснокова, и все теннисные девочки, начиная от десятилетних спартаковок Курниковой, Дементьевой, Мыскиной, преданно глядели в его голубые глаза. Но их герой влюбился в Аллу, Алла тоже любила Париж и родила ему двоих детей.

... Я продолжала тянуть из Чеснокова ответы, а он все отводил в сторону усталые глаза и морщил лоб.

— Никаких других планов, кроме возвращения на корт, не было?

— Почему не было? Я же этой весной работал с Маратом, жизнь поменялась на короткое время. После чемпионата Франции мы разошлись.

— Очень удачно, кстати, работал.

Молчит.

— Тебе нравится тренерская работа?

— Нет, мне не нравится тренировать кого-то.

— Почему?

— Потому что я еще не созрел для тренерской работы. Мне еще хочется поиграть в теннис самому. Мне вообще интересно играть.

— Ветеранские турниры не думал играть?

— Мне хочется что-то посерьезней.

— Как оцениваешь свое восстановление? Для меня, например, удивительно, что, вернувшись после такой травмы, ты обыграл в Сургуте молодых ребят.

— Первые два игрока по сетке были не игроками, а пижонами. А в финале, думаю, Дерепаско чего-то испугался. Он хороший игрок, но тогда не смог показал свою игру.

— Можешь ли ты еще прибавить или это максимум, и задача поддерживать этот уровень два-три года, пока хватит?

— Возьми легкоатлетов, они свои лучшие результаты показывают после тридцати. Сейчас я двигаюсь по корту, как молоденький мальчик.

— Тебе хочется играть?

— Не то что хочется — я от борьбы на корте получаю кайф. Играю матч и хочется постоянно себе что-то доказать, выиграть у кого-то. Но я по натуре игрок. Это чувство не уходит. Другие в казино с ним идут, а я в теннис.

— В казино, наверное, тоже заходишь?

— Да, играю. Казино, это, конечно, другой кайф. У меня есть свои лимит — 500 долларов.

— Ты, помню, раньше кайф и от шахмат мог получить...

Задав этот вопрос, я поняла, что сморозила глупость: при чем здесь шахматы? Чесноков решительно поднялся с места, закинул на плечо большую сумку с ракетками и спортивной формой и так же, глядя в сторону, попрощался.

Я бежала за ним и на ходу еще что-то уточняла. Наконец он нырнул в зону, куда прессе был заказан вход. Уходя, Чесноков обернулся и неожиданно крикнул: «Я, наверное, ужасно говорил. Плохое интервью получилось».

— Ты самый лучший, — заверила я его и махнула рукой.

Наталья БЫКАНОВА