ВИТАЛИИ МАНСКИЙ И ЕГО КРЕМЛЕВСКИЕ ХРОНИКИ

Мне не только как режиссеру, а как человеку всегда было интересно, что происходит за стенами Кремля

ВИТАЛИИ МАНСКИЙ И ЕГО КРЕМЛЕВСКИЕ ХРОНИКИ

Сенсацией будущего года станет кинотрилогия телеканала РТР — три документальных портрета: Горбачев, Ельцин, Путин. Весь этот год режиссер и продюсер Виталий Манский провел в интенсивном общении со всеми тремя.

В сегодняшней России, возможно, есть документалисты лучше Манского, хотя в десятку лучших европейских режиссеров документального кино он входит давно и прочно. Но в качестве продюсера документального кино он на сегодняшний день не просто лучший. Он, можно сказать, единственный.

В нем есть одержимость хроникера, для которого самое мучительное на свете — чувство даром проходящего времени. Оно уходит, а никто не фиксирует. Манский жаждет удержать время любой ценой, ему для этого годится все — любительские семейные съемки, кремлевские официальные материалы, надо будет — он наверняка воспользуется и милицейскими пленками. Для него нет запретного: можно снимать домашние разборки, роды, быт правителей — лишь бы оставалось свидетельство.

У меня хватает претензий к кинематографу Манского — будь то его собственная картина «Частные хроники» или режиссерский дебют Ренаты Литвиновой «Нет смерти для меня», который он спродюсировал. Но я отдаю себе отчет в том, что другого человека с такой жаждой зафиксировать все происходящее попросту нет, и только его фантастическая пробивная сила позволила запустить сейчас на РТР два самых многообещающих проекта — трилогию о власти и созидаемую под его руководством сагу «Россия — Начало».

— На сегодняшний день в России не только нет концепции создания кинолетописи страны, но даже не существует государственного архива, который бы собирал разрозненные свидетельства современности, запечатленные от случая к случаю сотнями независимых студий и телекомпаний. Архив кинофотоматериалов в Красногорске со времен Горбачева практически перестал пополняться. Но архив новой России еще не создан. Придя на государственную службу и отчетливо понимая всю значимость проблемы, я считаю себя обязанным хоть в малой степени изменить ситуацию. Сохранить реальных Горбачева, Ельцина — как прошлое, которое с нами. И рождающееся будущее, в котором мы еще поживем.

— Кстати, как будет называться ваша картина о Ельцине?

— Я полагаю, мы объявим всенародный референдум. Предложим несколько вариантов названий, отражающих спектр народных чувств...

— Широкий у вас получится спектр.

— Широк русский человек.

— А ваше желание снимать о Ельцине — это никак не инспирировано, скажем так, сверху?

— Вообще мне не только как режиссеру, а как человеку всегда было интересно, что происходит за стенами Кремля.

— Вы не представляете, до чего вы не одиноки.

— Нет, мой интерес другого рода. Он не политический совершенно. Как и все в стране, я отдавал себе отчет в том, что Ельцин уйдет. Он ушел не совсем так, как я представлял. Мне важно было отследить именно человеческое его состояние в этот момент. 31 декабря я увидел по телевизору, что он уходит в отставку. Тут же связался по телефону со своим непосредственным начальником...

— А кто у вас непосредственный?

— Я отвечаю на РТР за производство документальных фильмов и программ, так что, стало быть, на тот момент мною руководил непосредственно Швыдкой. Ему я и позвонил. Я отчетливо сознавал, что РТР как государственный канал имеет некие эксклюзивные возможности, контакты. И мне представилось совершенно неправильным, что в этот исторический для страны — разумеется, не только для Ельцина — момент ситуация фиксируется только официальными хроникерами. Кто снимает в Кремле? Специальные операторы со специфическим взглядом. Между тем происходит история, вот здесь, сейчас она происходит. Швыдкой к моей идее отнесся с пониманием, так что мое желание спровоцировало заказ. Вот так оно было. Но до съемок тогда не дошло, мы запустили картину «Неизвестный Путин», в первой части которой я выступал исключительно как продюсер, и уже в процессе работы над ней я встретился с Татьяной Дьяченко. И говорю: «Татьяна Борисовна, ведь это чисто по-человечески огорчительно, что Ельцин совершенно выпал из поля зрения страны! Это несправедливо, в конце концов интересно же!» И она ответила совершенно по-дьяченковски, кто ее знает, тот подтвердит: «А что же вы не позвонили?!»

«Ну вот, --сказал я. — Будем считать, что позвонил». Первую съемку мы провели в Горках в ночь на 26 марта, потом снимали весной и летом.

— Минуточку. Вы упомянули фильм о Путине. Тут-то, я полагаю, с заказом все понятно?

— Государственный канал в этой ситуации обязан как-то прояснить стране нового лидера. Налицо феномен, который остается для всего мира загадкой: человек за год поднялся из достаточно рядовых чиновников в президенты страны. При такой скорости подъема водолаз, например, от кессонной болезни погибнуть может. Мне самому трудно представить его состояние в январе этого года, но только оно меня и интересовало. Значит, жанр государственного кинематографа, пропагандистской ленты отпадает сразу. Это могло быть расследование, только расследование, экскурс в его жизнь. И потому первая часть «Неизвестного Путина» снималась в Петербурге, и при этом автору Наталье Миковой и режиссеру Дмитрию Желковскому я поставил такую задачу: дорогие друзья, постарайтесь обойтись без кейса с документами, адресами и телефонами. Такой кейс возможен, я даже полагаю, что это не было бы проблемой, — в конце концов государство не меньше нас было заинтересовано в том, чтобы получилась хорошая картина о Путине. Но мы пойдем, извините, другим путем. Вы — ленинградцы, город не такой большой, как Москва, и очень прозрачный, все про всех известно. Поищите его дом и просто поснимайте во дворе, дальше само потянется. Побудьте в положении страны, добывающей сведения самостоятельно. Что самое интересное, дом нашли, и был отличный кусок, не вошедший в картину, — просто двор, просто жители, которые видят съемочную группу и принимаются жаловаться ей на бойлерную... Они думали, это городская какая-то программа. Тема Путина всплыла сама собой. Как раньше для затравки разговора рассказывали анекдот, так в январе двухтысячного года заговаривали о Путине, потому что шансы его были, скажем так, неплохие, а информации ноль. Но дом после капремонта, прежних жильцов почти не осталось, никто его не помнит; есть слух, что жил в этой квартире, нашли эту квартиру, втащили технику; оказалось все не то. Стали искать школу — и школа оказалась не та, просто вышла какая-то путаница с номерами... И только когда нашли настоящую школу, случилась удача — вышли на учительницу, которая хорошо его помнила и, более того, дружила с его семьей. У каждой учительницы в классе есть такой ученик... не то чтобы любимый, но как бы она через него пытается понять остальных. Он ей интереснее, что ли. Вот тут счастливо совпало, что мы вышли именно на такую женщину.

— А фильм «Известный Путин» вы не планируете снять?

— Вы угадали название.

— Ну, это на поверхности...

— К первой годовщине его президентства мы готовим третью часть «Неизвестного Путина», именно о Путине известном.

— А вы за него голосовали?

— Я за него не голосовал.

— То есть?

— То есть я вообще никогда не голосую, я далек от политики. Но тем, что страна выбрала его, я доволен. И что наша картина, возможно, в этом сыграла какую-то роль, тоже вполне меня устраивает.

Понимаете, я принадлежу к такому поколению... и получил такое воспитание... что если бы мне году так в восемьдесят шестом сказали, что к власти в стране придет офицер КГБ и я буду снимать о нем картину, — я бы плюнул предсказателю в морду и выставил не прощаясь. Но теперь, когда Путин фактически год проработал, я могу сказать, что не ошибся: в тогдашнем раскладе он был лучшим. И давайте назовем вещи своими именами: та оппозиция, которая выстроилась сегодня против него, — это оппозиция не идейная, не либеральная, а финансовая, шкурная, так сказать. Оппозиция на почве собственности и борьбы за интересы. Страна, собственно, никогда не получала настоящего выбора: ей предлагалось наибольшее и наименьшее зло. То, что Путин — наименьший риск для России, совершенно очевидно. И за этот год он... он разочаровал меня в гораздо меньшей степени, нежели я мог ожидать. У меня были вполне естественные опасения, но меня устраивает то, что он делает, процентов на девяносто. Я человек западный, понимаю, что без налогов государство не живет, — и меня устраивает налоговая реформа. И деление страны на округа — тоже своевременная вещь, Россия или укрепит свое государственное строение, или распадется. И мне, кроме всего, очень нравится его команда — Греф прежде всего. И даже слияние Госкино с Министерством культуры вполне разумно: то есть я ничего плохого не хочу сказать о людях, которые этому противостоят, мы выросли на их фильмах и все такое, но интерес-то у них опять-таки коммерческий! Хотя речь идет о таких ничтожных деньгах... Продаваться вообще нехорошо, но продаваться за малые деньги — совсем позорно.

— Что вы сейчас собираетесь снимать для этой третьей части?

— Сейчас запланирована домашняя съемка.

— Насколько справедлив, на ваш взгляд, миф о Путине-диктаторе?

— В окружении каждого президента, я считаю, просто обязаны быть люди, создающие мифы. И люди, эти мифы опровергающие. Без мифотворчества власть не живет.

— Вы создаете или опровергаете?

— И то и другое. Но если говорить серьезно, это к вопросу о диктатуре, — у меня есть съемки, которые, как бы сказать, не совсем выгодны по пиару, то есть время их еще не пришло. Потому что из них видно, до какой степени Путин сам не предполагал происшедшего. До чего он был...

— Растерян?

— Ну да, хватит птичьего языка, пусть будет растерян. А как иначе, елки-палки? Вот вы входите в гостиничный номер, вы приноравливаете его как-то к себе, от кровати до, пардон, унитаза. А тут человек восходит на вершину власти, российской власти, — то есть в тот еще гостиничный номер! Очень большой и очень неблагоустроенный.

— Вернемся к Ельцину: как все-таки договорились о съемке?

— Когда на государственный канал пришел Добродеев, он очень активно поддержал проект.

— Скажите прямо: Ельцин действительно сейчас лучше выглядит, чем во времена президентства?

— Да, значительно лучше. Во всяком случае, во времена наших контактов — весной и летом — это было так. Но тут, понимаете... Это все деликатный вопрос для меня. Помните анекдот — идут навстречу друг другу две демонстрации. Коммунисты несут лозунг «Ленин жив», демократы — «Ельцин здоров»... Но сейчас нет смысла поддерживать мифы. Меня интересует человек, в одночасье сваливший огромное бремя. Ситуация, ровно обратная путинской. Я считаю невозможным делать «человеческий» фильм о Ельцине, обходя тему здоровья. Я убежден, что такому фильму не только не поверят, но он и навредит самому герою. Человек, ушедший добровольно на пенсию, имеет полное право болеть чем захочет, а народ (читай — зритель) может ему прощать все, что пожелает.

— А вы полагаете, что Ельцина-человека можно отделить от Ельцина-политика?

— Безусловно. Вот мы сейчас с вами сидим и пьем — я надеюсь, эта аналогия не будет понята в дурном смысле. Водку можно отделить от бутылки?

— Да. Но в чем смысл рассматривания пустой бутылки?

— Все сложнее. Он — не только оболочка для власти. Я думаю, как раз власть была для него способом осуществить свою программу — разделаться с коммунистами в частности. Он человек с убеждениями, инстинкт власти — не единственный его инстинкт... Вообще не дело документального кино — лезть в политику, расставлять точки над i. Тем более что, как мы знаем, все точки над i в истории оборачиваются запятыми, кто-то приходит и их переставляет... Анализ эпохи Ельцина — не задача моей картины, все против этого.

— Что конкретно?

— То, что картина делается на государственном канале. И сам я там работаю и понимаю обязательства, которые это налагает. Затем: история слишком свежа. Ельцин присутствует в нашей жизни — и физически, и, возможно, политически, если осуществится его идея клуба бывших президентов. Во власти множество людей его команды. Хотите расставлять акценты — подождите лет двадцать... Но вот, скажем, тридцать шесть лет назад на пенсию ушли Хрущева. Кого сейчас волнуют политические перипетии заговора? Волнует состояние человека, который плакал на том пленуме. Который потом доживал свою жизнь в замкнутом мирке, изолированный от страны, — и не осталось ни единого визуального свидетельства, кроме немногочисленных фотографий: как он жил, что делал? Это величайшее упущение тогдашних документалистов; хотя у них легальных возможностей не было — но была же, я не знаю, любительская съемка...

— Ладно, но что вас толкнуло к Горбачеву? Вот фигура, по-моему, давно отошедшая от власти, резко измельчавшая после этого...

— Я очень давно хотел сделать картину о Горбачеве. Прежде всего потому, что мне нравится моя жизнь, как она сложилась, а сложилась так она только благодаря Горбачеву. Очень косвенно, очень опосредованно, но тем не менее. Вы правы: он был интереснее. Мне кажется, даже в прошлом году он был интереснее, — он очень зависит от отношения к нему, а сейчас это отношение скорее мемориальное. Он уже вошел в историю бронзовой фигурой масштаба, может быть, Черчилля, если не больше. Три-четыре личности такой величины были в двадцатом веке, кроме него. Надо понимать, что его нынешнее земное существование ничего уже в этом не изменит, он уже — легенда. Но я рад, что базовые интервью с ним, в частности о распаде Союза, записал вовремя. Когда Горбачев был еще не только исторической личностью, но и персоной, изолированной от отечественных СМИ.

— Не уболтал он вас?

— Вообще эта проблема из главных. Раньше на съемки детей и животных выделяли в восемь раз больше пленки, чем на обычные: их поведение непредсказуемо, пока заставишь, пока уговоришь... На то, чтобы снять молчащего Горбачева, нужно было, наверное, раз в двадцать больше пленки против обычного расхода.

— Но сняли?

— Снял.

— Сколько он молчал? Три минуты?

— Меньше. Но говорит он интересно, темпераментно. Меня никогда не утомляли разговоры с ним.

— Я вам задам довольно прямой вопрос, но мы договорились обходиться без птичьего языка. Вот перед вами Горбачев, он на год старше Ельцина, но при этом крепок, бодр, свеж...

— Да, он в отличной физической форме.

— А ведь жизнь страны при нем была весьма катастрофична! И возьмите Ельцина. Он пришел во власть исключительным здоровяком, просто веяло от него решимостью, он когда-то этим и пугал меня больше всего... То есть он все-таки принял на себя все катастрофы, все болезни страны. И раскаивается, по-моему, куда больше, чем Горбачев...

— Это интересный ракурс, хотя лично мне чуждый. Мне такая мысль даже в голову не приходила. Но вы неправы, что Горбачев не раскаивается. Он очень многое в стране считает своей виной. Распад Союза. Путч. И потом... вот Рейган сегодня — руина. А при нем страна цвела.

— Рейгану под девяносто лет, и у него болезнь Альцгеймера.

— Да, тоже верно... Но, знаете, инфаркты ведь далеко не всегда случаются от угрызений совести.

— Интересно, а Ельцин не раскаивается в своем выборе? Он как-то обсуждает Путина?

— Ну, а кто в России сейчас не обсуждает Путина?

— И кто вам интереснее всего из этой тройки?

— Мой ответ никак не отражает их истинного соотношения, он касается только меня: мне интереснее всего Ельцин, поскольку с ним я общался меньше всего, и сегодня он очень закрытый.

— Перейдем, однако, к вопросам более приятным и материям более человечным: вы, я знаю, запускаете беспрецедентный проект «Россия — Начало».

— В принципе да, можно сказать, что его запускаю я. Но делать это будут двадцать шесть режиссеров, снимая двадцать шесть российских новорожденных.

— Двадцать шесть — это священное для вас число?

— Нет, это число, что называется, слотное. Двадцать шесть минут — минимальный формат телефильма, и иногда мне кажется, что это оптимальный его формат. Правда, в каждой семье снимается материала часов по тридцать. Ведь эти кадры должны стать фундаментом для создания летописи не просто одной семьи, а для написания летописи среды, где живут наши герои.

— Вы начали снимать, как я понимаю, еще до рождения ваших персонажей?

— Да, уникальность проекта именно в том, что снимается кино не только про жизнь наших будущих героев, но и про то, что предшествовало их появлению. Было намечено двадцать шесть социальных типов: у нас рожают жена «нового русского», бомжиха, чеченка, дворничиха, рожает девушка-фотограф из Канады — Хайди Холлинджер... Про нее как раз снимаю я.

— Не вы ли отец ребенка?

— Нет, тут, к сожалению, успели до меня.

— И что, сами роды тоже будете снимать?

— А как же. Обязательно. Но только с согласия матерей. И потом каждые два года возвращаемся к проекту, снимая новые двадцать шесть серий.

— Но ведь уже был такой фильм — «Контрольная для взрослых»? Режиссер — Игорь Шадхан, Ленинградское телевидение...

— Вот Шадхан приехал на наш семинар, посвященный этому проекту, будет выступать, — там вы его и спросите, есть заимствование или нет... А серьезно говоря сам акт рождения ребенка тоже вторичен, вы не находите? Люди рожали и будут рожать, но никому это не кажется ни заимствованием, ни подражанием. Документалисты снимали и будут снимать мыльные оперы из жизни простых людей. Вот еще я сейчас на РТР запускаю проект «Настоящие менты». Название приблизительное. О жизни нескольких милиционеров и их семей. Но, пардон, жанр «документального мыла» существует в Штатах многие годы — что ж мне, не снять теперь про наших ментов?

— Что, скрытой камерой будете снимать?

— В том числе.

— Смелые люди... Скажите, а пример Косаковского, его знаменитая «Среда», вас не останавливает?

— Косаковский снял картину о тридцати своих сверстниках, то есть о людях, родившихся с ним в один день. Это не летопись эпохи, это совсем другая задача — поколенческий срез; и с этим он справился блистательно. Мы же снимаем большой развернутый портрет общества, причем в развитии. Всю жизнь нескольких людей в двадцать первом веке.

— А он будет сильно отличаться от двадцатого?

— Очень сильно. Это я вам обещаю. Наше время потому и великое, что знаменует собою порог, — от нас зависит только зафиксировать его величие. В документальном кино, по счастью, для этого почти ничего не нужно. Кроме техники, честности и жажды увидеть все.

Дмитрий БЫКОВ