То было странною порой... Правление «Никиты-кукурузника» закончилось, эпоха «бровеносца в потемках» еще не наступила. Как и 140 лет назад, в другое междуцарствие, в столице (правда, не в Петербурге, а в Москве) люди вышли на площадь
БРАНЬ ПЛОЩАДНАЯ
К 35-летию самой загадочной советской демонстрации
С конца 20-х в Москве не было других демонстрантов, кроме тех, что проходили в праздничные дни по Красной площади. Народ читал про них в газетах, слышал их гул по радио, смотрел на них по телевизору и ощущал себя в единой с ними колонне. 5 декабря тоже было праздником, Днем Конституции. Не зря в тот вечер на плакатах, развернутых у подножия памятника Пушкину, помимо требования гласности суда над писателями Синявским и Даниэлем (незадолго до того арестованными) и освобождения из психбольницы Буковского, содержался призыв: «Уважайте Конституцию!»
На площади с полудня дежурили милиция, дружинники, комсомольские оперотряды. Плакаты были на диво быстро вырваны из рук манифестантов, с ходу пресечены их попытки выступить с речами.
Задержали десятка три человек. Ближе к полуночи всех освободили.
ДОСЬЕ
Из воспоминаний участниковАЛЕКСАНДР ВОЛЬПИН:
— Валерий (В.Д. Никольский. — Ред.) говорит: «Вот праздник будет 5 декабря». — «День Конституции? Так сам Бог велел этот день использовать!» Стали перебирать разные места: здание прокуратуры, здание Верховного суда — все перебрали в уме. Но, как нарочно, все эти здания расположены так, что возле них большой демонстрации не организуешь. Выбрали площадь Пушкина, напротив газеты «Известия», поскольку газета, по идее, рупор гласности. <...> Лозунги писались на квартире у Лены Строевой. Ее муж, художник Юра Титов, мог лучше других изготовить плакаты. Про гласность он написал с моих слов, а от себя добавил: «Уважайте Советскую Конституцию — основной закон СССР!» Я бы сказал — «соблюдайте». Но уже не было времени менять. <...> Поскольку Буковского забрали, а накануне митинга Юлю Вишневскую упекли в психушку, в последнюю минуту добавили лозунги об освобождении Буковского и Вишневской. Минут в семнадцать седьмого развернули лозунги. Я тоже один взял, как раз про Конституцию. И второй — «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» — развернули. Каждый из этих лозунгов был в двух как минимум, а может быть, и в трех экземплярах, но не больше...
ВИКТОРИЯ ВОЛЬПИНА:
— Над толпой взметнулись белые пятна лозунгов. Это продолжалось буквально не больше минуты. Сейчас мне это уже видится, как в замедленном кино, а в тот момент все произошло мгновенно. Лозунги взметнулись, затем я увидела руки, тянущиеся к ним. Ничего не слышно — гул. Гул машин, тянущиеся руки, лозунги падают. Дальше была различима только слепленная куча, в которой происходило какое-то очень плотное движение. Потом эта куча на моих глазах начинает распадаться на маленькие кучки.
По моим понятиям, демонстрантов было человек шестьдесят.
У меня ощущение, что оперативников в толпе не было — они рванулись с внешней стороны. А у самого памятника стояла очень небольшая кучка тех, кто откровенно принимал участие в демонстрации. Кто-то стоял на той стороне Тверской, а кто-то — как бы за кустами. То есть вокруг этой небольшой группы стояли люди, которые пришли посмотреть, что будет. <...> И, конечно, там было огромное число стукачей. А вокруг, ничего не боясь, ходили корреспонденты со своими фотоаппаратами.
ЛЮДМИЛА АЛЕКСЕЕВА:
— Мы пошли посмотреть на демонстрацию. Это оказалось так интересно! Мы боялись, конечно, но, когда подходили к площади, увидели, что дело обстоит так, как если бы мы шли в консерваторию или куда-нибудь на вернисаж. Каждую минуту мы говорили кому-то: «Здравствуйте... Здравствуйте» — столько было вокруг знакомых лиц. И каждый понимал, куда все идут. Но мы не собирались участвовать в демонстрации, и все, с кем мы здоровались, тоже не собирались участвовать. Им так же, как и нам, было страшно за демонстрантов и не хотелось в такой момент сидеть дома. Все мы были наблюдатели. Какое там участие в демонстрации! Все мы тогда думали, что не для демонстраций созданы...
ДМИТРИЙ ЗУБАРЕВ:
— Ощущение было крайне нервное: кучки незнакомых людей, кроме того, большая толпа, которая стояла еще на тротуарах, там был кинотеатр «Центральный», он сейчас снесен, там редакция «Известий». А с другой стороны, где сейчас «Московские новости», тоже довольно много народу стояло и просто смотрело на то, что делается около памятника Пушкину. А возле самого памятника выделялись следующие категории: активные участники, которые ходили с явно гордо поднятой головой и что-то громко говорили, и агенты наружного наблюдения — их было очень много, и они почти откровенно фотографировали всех присутствующих.
А еще и «с другой стороны» были студенты — комсомольские активисты, которые явились на площадь по заданию партбюро. Я помню двоих таких с нашего факультета: Здоровцова и Кудрявцева. Третьекурсники, как и я. Они фиксировали студентов филфака, которые явились на демонстрацию. Причем к некоторым они подходили и требовали, чтобы те удалились. Например, к Дранову они подошли и довольно бесцеремонно предложили идти домой, хотя он был аспирант, а они студенты. Он отреагировал резко: «А кто вы, собственно, такие, чтобы командовать?!» — за что потом и поплатился...
Митинг 5 декабря 1965 года, длившийся менее часа, для одних был попыткой добиться освобождения или смягчения участи арестованных. Для других — звеном в цепи выступлений нонконформистской творческой молодежи. Для третьих он стал переломом в истории политической оппозиции.
Главный инициатор митинга Александр Есенин-Вольпин, чей отец свел счеты с жизнью в северной столице 40 лет назад, к акции 5 декабря относился весьма оригинально: «Государство по определению правовой институт. Государство не может сказать, что оно неправовое. Это в метафорическом смысле говорится, что оно неправовое. Любое государство, соблюдает оно свое законодательство или нет, является правовым, коль скоро оно к чему-то обязывает людей. Без этого не может быть системы прав и обязанностей». По Есенину-Вольпину, задача заключалась в том, чтобы приучать государство соблюдать собственные установления.
Некогда состоялся с ним следующий диалог: «Вы хотите, чтобы большевики соблюдали собственные законы?» — «Да, именно этого я добиваюсь». — «Алик, но ведь если они начнут соблюдать законы, они перестанут быть большевиками!» — «Тс-с! Конечно, это так, но они об этом пока не знают!..»
Про большевиков чуть позже; что касается большинства пришедших в тот вечер на площадь — участие в митинге для них было актом самовыражения. В. Чалидзе назвал такой образ действий «реализацией прав и свобод личности явочным порядком».
А. Амальрик определил диссидентство как «поведение свободного человека в несвободной стране». В этом смысле инакомыслие как стиль жизни множества одиночек существовало в СССР всегда.
5 декабря 1965 года стало прецедентом коллективного поступка. Всего через два-три года и общество, и власть с удивлением обнаружили на общественной арене консолидированное оппозиционное движение, не влезающее ни в рамки политики, ни в рамки культуры, объединяющее на равных студентов и академиков, героев соцтруда и тунеядцев, либералов и радикалов...
Сама возможность публичного протеста поразила воображение миллионов. Как и всякому общественному феномену, правозащитному движению требовалась легенда. Демонстрация 5 декабря 1965 года стала такой легендой.
«Как это было?» — вопрос, на который в нашем и в других подобных случаях был в последнее десятилетие дан исчерпывающий ответ. Сегодня гораздо интереснее понять, почему демонстрация 5 декабря 1965 года вообще состоялась?
В течение ноября по столице гуляла размноженная в десятках машинописных копий листовка под заглавием «Гражданское обращение» с призывом к участию в «митинге гласности». Распространялась она в основном в гуманитарных вузах. В результате на площадь, кроме студентов МГУ, вышли питомцы Школы-студии МХАТа и Историко-архивного института.
ДОСЬЕ
Гражданское обращение«Несколько месяцев тому назад органами КГБ арестованы два гражданина: писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства. Общеизвестно, что при закрытых дверях возможны любые беззакония и что нарушение закона о гласности (ст. 3 Конституции СССР и ст. 18 УПК РСФСР) уже само по себе является беззаконием. Невероятно, чтобы творчество писателей могло составить государственное преступление.
В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола.
У граждан есть средства борьбы с судебным произволом, это — «митинги гласности», во время которых собравшиеся скандируют один-единственный лозунг «Тре-бу-ем глас-нос-ти су-да над...» (следуют фамилии обвиняемых), или показывают соответствующий плакат. Какие-либо выкрики или лозунги, выходящие за пределы требования строгого соблюдения законности, безусловно, являются при этом вредными, а возможно, и провокационными и должны пресекаться самими участниками митинга. Во время митинга необходимо строго соблюдать порядок. По первому требованию властей разойтись — следует расходиться, сообщив властям о цели митинга.
Ты приглашаешься на «митинг гласности», состоящийся 5 декабря с. г. в 6 часов вечера в сквере на площади Пушкина, у памятника поэту.
Пригласи еще двух граждан посредством текста этого обращения».
Госбезопасность была прекрасно осведомлена и о подготовке к митингу, и о распространении листовки, и о местонахождении зачинщиков. Технически очень несложно было задержать инициаторов, если не на подходах к площади, то непосредственно у памятника. Семичастному ли, совсем недавно сыгравшему ключевую роль в свержении грозного «кукурузника», бояться подобной публики? Да и откликнется ли кто-нибудь на безумный призыв чокнутого математика — выйти на площадь?
Может, КГБ попросту не придавал значения затее нескольких чудаков, связавшихся с юнцами из скандального литературного кружка с фельетонным названием «СМОГ»?
ДОСЬЕ
СМОГ (аббревиатура слов «Смелость, Мысль, Образ, Глубина» или «Самое Молодое Общество Гениев) — неофициальное творческое объединение молодых поэтов и художников, существовавшее в Москве в 1965 — 1966 годах. Ядром группы стали члены поэтической студии при Московском городском дворце пионеров: Леонид Губанов, Владимир Батшев и Юлия Вишневская. Весной 1965 года СМОГ издал два самиздатовских поэтических альманаха. В годовщину смерти В.В. Маяковского (14.04.1965 г.) группа провела демонстрацию в защиту левого искусства, в стиле футуристических или имажинистских акций начала века. Смогисты, собравшись у памятника поэту на площади, читали свои стихи, а затем прошли в сопровождении толпы зевак к Центральному дому литераторов, около которого были развернуты лозунги: «Лишим соцреализм невинности!», «Спорем пуговицы цензуры со сталинского френча советской литературы!» и др. Смогисты намеревались вручить руководству Союза писателей требование об издании собственного литературного журнала. При попытке войти в ЦДЛ Владимир Батшев был задержан милицией.
Возникновение СМОГа и его первые шаги вызвали резкую критику в официальной прессе, несколько газет откликнулись «издевательскими» статьями и фельетонами. Однако тактика противодействия смогистам не была жесткой, и группу решили нейтрализовать внесудебными методами: Союзу писателей было поручено «работать» со смогистами.
В конце 1966 года СМОГ практически прекратил свое существование.
Версия о неадекватно спокойной реакции госбезопасности на готовящуюся акцию косвенно подтверждается отсутствием сведений о каких-либо информационных материалах КГБ, направленных в ЦК КПСС в дни и недели, предшествовавшие демонстрации. Только 6 декабря Семичастный сообщает об уже состоявшемся митинге. Для того, кто изучил привычку ГБ запрашивать мнение ЦК по любому поводу, отсутствие подобных запросов может значить лишь одно: чекисты считали предстоящую затею настолько чепуховой, что готовы были принимать решения на свой страх и риск!
Не исключено, что идея демонстрации была воспринята властью как продолжение экстравагантных выходок творческой молодежи. Хотя Есенин-Вольпин и рассматривался как «антиобщественный элемент», «антиобщественность» его относилась, скорее, к литературно-художественной, а не к идеологической сфере. Почему, собственно говоря, Семичастный должен быть умнее, чем виднейшие представители творческой интеллигенции, подозревавшие, что выход «протестантов» на площадь закончится чтением стихов и распитием спиртных напитков? Чтобы по-настоящему оценить последствия «митинга гласности», Владимиру Ефимовичу Семичастному нужно было бы быть не самим собой, а Александром Сергеевичем Есениным-Вольпиным.
Допустим и такой взгляд на произошедшее.
Во все времена и при всех режимах за спецслужбами водится грешок — время от времени демонстрировать политическому руководству страны свою необходимость.
ДОСЬЕ
Записка Председателя КГБ В.Е. Семичастногои Генерального Прокурора СССР Р.А. Руденко в ЦК КПСС
8 июня 1966 г.
Секретно
В последние годы органы госбезопасности усилили профилактическую работу по предупреждению и пресечению особо опасных государственных преступлений. <...> В процессе этой работы органам власти приходится сталкиваться с проявлениями, которые представляют значительную общественную опасность, однако не являются наказуемыми по действующему уголовному закону.
К таким проявлениям относятся в первую очередь изготовление и распространение без цели подрыва или ослабления Советской власти листовок и других письменных документов с клеветническими измышлениями, порочащими советский государственный и общественный строй, а также попытки некоторых антиобщественных элементов под различными демагогическими предлогами организовать митинги, демонстрации и иные групповые выступления, направленные против отдельных мероприятий органов власти или общественных организаций.
Так в ноябре и начале декабря 1965 г. в гор. Москве было распространено большое количество листовок, призывающих граждан принять участие в массовом митинге протеста против ареста Синявского и Даниэля. В результате этих подстрекательских действий 5 декабря 1965 г. на площади Пушкина собралась группа молодежи, пытавшаяся провести митинг с требованием «гласности суда» над Синявским и Даниэлем. Принятыми мерами митинг был предотвращен. <...>
Наше законодательство не предусматривает ответственности за подобные умышленные действия, совершаемые без цели подрыва или ослабления Советской власти. <...>
На практике эти действия квалифицируются или как антисоветская агитация и пропаганда, или как хулиганство, хотя для такой квалификации в большинстве случаев отсутствуют достаточные основания. По нашему мнению, перечисленные антиобщественные действия не могут оставаться безнаказанными, однако их целесообразно рассматривать не как особо опасные государственные преступления, а как преступления, направленные против порядка управления и общественной безопасности.
В целях дальнейшего укрепления законности и правопорядка Комитет госбезопасности и Прокуратура СССР считают необходимым рекомендовать Президиумам Верховных Советов союзных республик внести в уголовный закон дополнения, предусматривающие ответственность за общественно опасные действия, указанные в настоящей записке.
Проекты Указов Президиума Верховного Совета РСФСР прилагаются. Просим рассмотреть. <...>
(РГАДНИ, ф. 3, оп. 80, д. 433, лл. 75 — 77)
Не прошло года, как в уголовное законодательство были введены печально известные статьи 190/1, 190/2, 190/3. Они использовались против инакомыслящих до последних лет режима.
Обратим внимание на мотивировку законодательной инициативы. Дело даже не в упоминании «митинга гласности», хотя оно само по себе символично, даже забавно: прошло несколько месяцев, и трактовка произошедшего «слегка» изменилась. Митинг обещал быть массовым, но был «предотвращен». Существенно то, что в предложениях шефа КГБ и Генпрокурора недвусмысленно была выражена потребность в правовом обеспечении чистки авгиевых конюшен, выполнять которую требовала от них партия.
КГБ уже не раз становился заложником политических игр высшего руководства. Кроме груза старых обид, был актуальный повод — в связи с падением Хрущева начался внеочередной пересмотр карательной политики. Были приостановлены массированные преследования верующих, многие политзаключенные «хрущевского набора» вышли на свободу в ходе так называемого малого брежневского реабилитанса. Надо ли пояснять, что ответственность за «неправильные» репрессии политическое руководство брать на себя не торопилось. Но как же репрессировать «правильно»?
Не потому ли «митингу гласности» и дали состояться?
Разборки между ЦК и КГБ — отдельная тема. Нас она занимает лишь своей правовой подоплекой. Вот почему упоминание «митинга гласности» в предложениях КГБ и Прокуратуры (как бы в подтверждение тезиса Александра Вольпина!) столь символично.
Год, прошедший после «митинга гласности», усугубил взаимное отчуждение власти и общества. Система, столкнувшись с новой для себя проблемой, предпочла решать ее привычными методами.
Но, строго говоря, основное требование демонстрантов было удовлетворено: Синявского и Даниэля осудили с соблюдением норм процессуального права. Подсудимые имели адвокатов и могли сами выступать в свою защиту. Слушания были объявлены открытыми, в Союзе писателей можно было получить пропуск в зал суда. Благодаря многочисленным публикациям в прессе народ в кратчайшие сроки узнал своих героев. Но торжество правосудия и гласности не удовлетворило общественное мнение. Многочисленные индивидуальные и коллективные протесты доказали: гласность, даже в форме официальных партийных документов, не идет на пользу режиму — скорее, наоборот.
Вечером 5 декабря 1965 года площадь Пушкина всего на один час превратилась в место небывалого футурологического действа. На площади был сыгран спектакль «Советский Союз образца 1985 года». Смущать нас, видевших демонстрации времен Горбачева, может тот факт, что действо, юбилей которого мы сегодня отмечаем, не было массовым. Весьма велик разброс оценок численности демонстрантов: от 50 человек до 300. В действительности никакой точной цифры не существует в природе — поскольку не существует формального критерия, кого считать участником демонстрации.
ДОСЬЕ
Лица, игравшие заметную роль в подготовке митинга:
Владимир Семенович БАТШЕВ, поэт, участник литературной группы СМОГ (осужден в 1966 году «за тунеядство» на пять лет ссылки).
Владимир Константинович БУКОВСКИЙ, общественный деятель, в 1960 — 1970-е годы активист движения в защиту прав человека в СССР, политзаключенный, впоследствии высланный из страны.
Юлия Иосифовна ВИШНЕВСКАЯ, публицист, поэт (в 1965 г. школьница, ученица 10-го класса, участница СМОГ).
Александр Сергеевич ВОЛЬПИН (ЕСЕНИН-ВОЛЬПИН), математик, философ, поэт. Неоднократно подвергался психиатрическим репрессиям (впервые в 1949 г. за написание и чтение «антисоветских» стихов).
Виктория Борисовна ВОЛЬПИНА, искусствовед, преподаватель (в 1962 — 1972 годах жена А. Вольпина).
Юрий Тимофеевич ГАЛАНСКОВ (1939 — 1972), поэт и публицист (арестован в январе 1967 г., приговорен к семи годам лагерей, умер в лагерной больнице в Мордовии).
Александр Ильич ГИНЗБУРГ, редактор самиздата, журналист, общественный деятель. Трижды подвергался арестам по политическим мотивам, в 1979 г. выслан из СССР.
Валерий Дмитриевич НИКОЛЬСКИЙ (1938 — 1978), математик.
Елена Викторовна СТРОЕВА (1930 — 1975), в конце 1960-х — начале 1970-х гг. была близка к правозащитному движению (в 1972 г. с мужем Ю. Титовым эмигрировала из СССР).
Юрий Васильевич ТИТОВ, художник, участник правозащитного движения.
Виктор Александрович ХАУСТОВ, рабочий, поэт (в 1965 г. участник СМОГ, дважды был осужден по политическим мотивам).
Итак, на площади в тот вечер, кроме сторонников власти, были: собственно митингующие; те, кого хватали оперотрядники; те, кто плакатов не держал (не хватило), но отбивал схваченных; наконец, те, кто «наблюдал» (двести-триста человек). Но не исключено, что именно последние сыграли в той истории самую значительную роль.
В тот вечер началась — нет, конечно, не агония, — но прелюдия к агонии режима. Правда, ни режим, ни его противники об этом еще не подозревали. Прелюдия затянулась на двадцать лет. Прелюдией к агонии стало противостояние власти. И, как это ни парадоксально, в первую очередь не тех, кто обступил памятник поэту, но тех, кто стоял поодаль, «за кустами» (как выразился один из очевидцев). Власть не приняла их во внимание, похватав тех, кто посмелее, кто подвернулся под руку, на кого указали стукачи. Власть не захотела (не смогла, не могла) увидеть (разглядеть) в тех двух-трех сотнях «наблюдателей» («за кустами» ли стоявших или на противоположных сторонах площади) тех, кто вскоре сознательно укроется от «системы» в своих кухнях, или эмигрирует, или уйдет в сторожа и в котельни, кто будет читать самиздат и слушать по ночам «вражьи голоса», кто станет религиозными неофитами, кто навсегда с отвращением выпадет из родных партии и комсомола...
Непонимание происшедшего 5 декабря приведет спустя 20 лет к полному непониманию «перестроечным» ЦК тех, кто будет скандировать на многолюдных митингах столь неблагодарные лозунги («Пусть живет КПСС на Чернобыльской АЭС!»)...
Конечно, понять тех, кто пришел в середине 1960-х на смену Хрущеву, можно. Им хотелось спокойно «доправить». Но желания хватило только на одно поколение. Власть выбрала то, что выбрала, то, что оставалось выбрать: арестовывать самых смутьянистых, огрызаться, кого-то гладить по головке, кого-то грозно одергивать и беспробудно шаманить, колотя в идеологические бубны — авось пронесет.
Не пронесло. Получилось «как всегда».
Все же потрясающая была эпоха.
Полеты в космос еще вдохновляли. Продолжался спор между физиками и лириками. В кино ходили толпами, на последние сеансы попасть было весьма затруднительно (в том числе в только что отстроенный кинотеатр «Россия», на той же «Пушке»). Еще печатался в «Новом мире» Солженицын. Летом 65-го в серии «Библиотека поэта» вышел том Пастернака с предисловием Андрея Синявского... Был период смутного «коллективного руководства» и не менее смутной косыгинской экономической реформы... «Хрущобы» обживали счастливые новоселы, добывая румынские гарнитуры (с боем) и магнитофоны «Яуза» (из окон уже доносился хриплый голос Высоцкого)... Девушки были молодыми и красивыми. «Коллективное руководство» хотело любви подданных. И никак не могло нащупать механизмы, приводящие в действие «коллективную» любовь. Но коллективной любви не бывает. Коллективной бывает лишь нелюбовь...
Борис БЕЛЕНКИН, Александр ДАНИЭЛЬ, Василий МОРОЗОВ (общество «Мемориал»)