НЕ ЛЕЗЬ В БУТЫРКУ

НЕ ЛЕЗЬ В БУТЫРКУ

В Бутырку меня отправила родная редакция. Надеюсь, не с целью от меня избавиться, а с целью освещения выставки московских художников, проходившей в стенах тюрьмы. Честно говоря, я не знала, где находится Бутырка. Ситуация довольно глупая. Накануне я стала обзванивать друзей и знакомых. Оказалось, что и они не сильно разбираются в этом вопросе. Мне дали целых три возможных местонахождения этого учреждения. Посылали меня и на «Краснопресненскую», и на «Маяковскую», и на «Савеловскую». Но поверила я своему папе, поклоннику архитектуры Казакова. Папа велел «плясать» от «Менделеевской» во дворики. И просил обратить внимание на красоту казаковской постройки. Когда-то Бутырская тюрьма стояла на пустыре вдали от Москвы, возле Бутырской солдатской слободы. Потом Москва начала расти, и Бутырка оказалась практически в центре города. С Новослободской улицы ее было прекрасно видно. Но, видимо, перед Олимпиадой или еще перед каким международным событием ее постарались спрятать от глаз мировой общественности и застроили домами. В XVIII веке жители слободы старались обойти Бутырку стороной, чтобы, не дай Бог, не навлечь на себя несчастье. Мне тоже было не по себе, когда я взбиралась по каменной лестнице в башню. В башне за стеклом и решетками сидела симпатичная женщина в форме и открывала металлические двери-решетки. Еще она забирала паспорта, а вместо них выдавала металлические жетоны. Мне достался номер 19. И все время, пока мы находились в «застенках», я сжимала этот заветный номерок в кулаке.

К нашей делегации журналистов вышел охранник и повел нас внутрь. В коридоре нам встретилась кошка. Выглядела она вполне довольной, но мне почему-то все равно стало ее жалко. Мы куда-то поднимались и спускались, шли какими-то облупленными коридорами с табличками на дверях. Это не камеры, а кабинеты, догадалась я. Интересно, когда же начнутся камеры? Но мимо камер нас так и не провели. В коридорах пахло столовкой советских времен, во многих институтских столовых до сих пор пахнет так же. Наверное потому, что обед заключенного и обед студента рассчитывается примерно из одной суммы — десять рублей на день. Мы вышли в небольшой зал с «обезьянником» (клетка, куда помещают предварительно задержанных) с одной стороны и конторкой — с другой. Из зала вели множество дверей в камеры допроса. Телекамер там было больше, чем камер. Я стала высматривать, кто же тут заключенные, коим было разослано 150 пригласительных билетов на выставку. Заключенных, не равнодушных к искусству, оказалось трое. Их разрывали на части журналисты, которых оказалось раз в тридцать больше.

И мне удалось с одним поговорить. Он был самый интеллигентный и застенчивый. Лет 40. У него была милая улыбка, испорченные зубы.

— Для журнала «Огонек» пару слов не скажете?

— А что, есть вопросы?

— Есть конечно. Температура у вас там в камерах какая?

— Нормальная. Чуть пониже. Потому что здесь жарко. Ночью не холодно. А я вообще в хозотряде нахожусь, а не в тех камерах, где сидят подследственные, а там, может быть, и похуже. И народу побольше. А летом жарко. Это точно. А в хозотряде хорошо.

— Вам выставка понравилась?

— Я еще не все посмотрел, зашел поздно.

— А просто само начинание понравилось?

— Тут же... не так на выставку приходишь, как людей посмотреть. Уже соскучился.

— А кино вам тоже показывают?

— Кино?! Кино сейчас нигде не показывают. А у нас в отрядах есть видеомагнитофоны и телевизоры «отрядные». Есть определенное время — смотрим.

— А библиотека есть?

— Тоже в отряде — своя. И фантастика есть, и рассказы, и романы — все есть.

— А компьютер есть?

— Есть один, в кинобудке.

Люди изучают иностранные языки. Самоучки. Некоторые чего-то конспектируют.

— А работа здесь какая?

— Я работаю в инструментальном, кладовщиком. Чиним картофелечистки, обслуживаем механические ворота. Те же двери, замки — они же ломаются. Я тоже был замочником, но мне надоело.

— Сидеть много осталось?

— Много. Только начал. Много дали.

...На стенах зала висели работы художников. Борис Жутовский, например, выставил портреты современников, многие из которых еще живы. Интересно, каково это «висеть» в тюрьме?! Свой выбор Жутовский объяснил так: «Отбирал работы попонятнее».

Мне же послышалось — «по понятиям»...

— А не страшно было отдавать сюда работы? — поинтересовалась я у Жутовского.

— А чего тут страшного? Тут уж точно никто не украдет.

— А каково вам было в первый раз сюда входить?

— Любопы-ы-тно. Жутковато, конечно, но любопытно. А потом, это вас ведь тут провели по «парадному входу», а мы-то проходили по другим «ходам», через двор, через хозблок, вот что мы там видели...

— И что вы там видели, расскажите, раз уж нам не показали?

— Решетки. Грязь. Зеки. Из окон высовываются — малявы передают, это записка на ниточке, с этажа на этаж. Там целая почта. На ниточке — узелочки, мы все разглядели.

Фотограф Владимир Мишуков, также предоставивший свои работы для Бутырки, показался мне знакомым. Оказалось, действительно знакомы. Владимир учился на актерском в ГИТИСе, на курсе замечательного педагога Левертова, на их дипломный спектакль «Чудесный сплав» я ходила, наверное, десять раз. И вот сменил профессию. Хотя, стоит признать, фотографирует он не хуже, чем играет на сцене. Надо же нам было встретиться именно в Бутырке!

— Мне позвонил Жутовский, — объяснил он свое пребывание в тюрьме, — и сказал: угадай с трех раз, где мы будем выставляться? Я начал угадывать с Кремля, потом — Манеж, потом — все ниже, а он говорит: еще ниже. Я так и не угадал.

— И что, это был шок? — поинтересовалась я.

— Вы знаете, я в армии был. А там все очень похоже. Когда я пришел сюда вывешивать картины, смотрю — все идентично. Я служил в Германии и тоже два года был в четырех стенах.

— Германия, по-моему, сильно отличается...

— Это все женщины так думают. Там был наш контингент — миллион человек, но на улицу выйти было невозможно, тебе не могли прислать посылку или деньги. Мы ели мясо 54 — 55-го года выпуска, замороженных свиней. Это было в конце восьмидесятых, значит, сейчас, по идее, в армии доедают «шестидесятников». Если не растащили. Так что здесь... Как говорят, первый раз — не...

— Надеюсь, что в последний.

— Не-а. А чего же? Представляете, попал я сюда, в тюрьму, и мне начальник: «Я тебя знаю, ты у нас выставлялся!» И мне — отдельную камеру какую-нибудь. Хорошую.

Тем временем началось открытие выставки. Официальная часть мероприятия. Говорили о гуманизме и любви к ближнему. Очень порадовал своим обещанием начальник тюрьмы: «Мы с вами еще встретимся здесь, и не один раз».

Культурную программу продолжили барды. Пели «для себя», потому что заключенных по-прежнему было человек пять, не больше. Потом слово взял Олег Попцов: «Я бы хотел, чтобы мы воспринимали эти события не как сенсацию, а как прикосновение жизни к жизни. И очень важно, чтобы это прикосновение не кончилось вот этим коридором. Цивилизованность общества определяется тем, как оно относится к изгоям. Сейчас эту жизнь разделяет черта: мы — там, они — тут. Мы никогда не должны забывать, что в наших силах стереть эту черту. И помочь им стать частью нас».

Я продолжила осмотр выставки.

Художник Юрий Медаков выставил живопись — сплошные зонтики и всадники...

Фотограф Юрий Рост выбрал работы, которые могли бы порадовать зеков. Так он и сказал. На фото — деревенские старушки, дети.

Наконец официальная часть закончилась, и начальник тюрьмы скомандовал: «В этих стенах, возможно, прозвучит кощунственно... все свободны!»

И кто-то добавил с облегчением: «С вещами — на выход».

После слов «все свободны» нас почему-то повели кружным путем, долго водили по каким-то лестницам и коридорам, пока не вывели в пугачевскую башню. Оказалось, в программу входила экскурсия по тюремному музею. Музей в Бутырке замечательный. Сделан с любовью сотрудниками тюрьмы и заключенными. Будет возможность и желание — обязательно посетите, можно узнать много чего интересного.

С момента открытия Бутырской тюрьмы в ней был заведен жестокий режим содержания для заключенных. Связан он был с тем, что в то время на Руси шло крупное крестьянское восстание под предводительством Пугачева. Бунтовщики после подавления восстания попали в Бутырскую тюрьму, в том числе и Емельян Пугачев. Его заковали в цепи, посадили в металлическую клетку, сделанную по его росту, и привезли сюда на телеге. Он содержался до казни в этой башне, где мы находились, в подвале. Здесь Пугачева пытали и отсюда отвезли на казнь на Лобное место. Все заключенные, которые попадали в Бутырскую тюрьму, обязательно заковывались в цепи. Цепи надевались на руки и на ноги, при необходимости заключенный приковывался цепью к стене. Помимо этого использовались такие «средства отягощения», как металлические ошейники и рогатки. Когда человеку надевали такой ошейник, он спать не мог, потому что вставленные в ошейник штыри не давали ему возможности ложиться. Кроме этого, использовались деревянные хомуты и так называемые деревянные стулья — кусок бревна был окован металлом и цепью приковывался к шее заключенного. И с этим бревном весом в 25 — 30 килограммов заключенный постоянно ходил — в туалет, в баню, спал с ним и никогда не расставался. «Для удобства» к нему приделывались ручки, чтобы заключенный мог его носить. А «стулом» он назывался потому, что заключенный иногда мог на нем сидеть. Назначение двоякое: причинить дополнительные мучения и затруднить побег.

Уфф... Орудия пыток, наручники и ошейники были представлены на витринах во всей красе и многообразии.

Работая над романом «Воскресение», Бутырскую тюрьму неоднократно посещал Лев Толстой. В тюрьме были случаи бунтов заключенных не довольных суровыми условиями содержания. Бунтовщиков вешали прямо на территории тюрьмы.

В 1908 году Бутырскую тюрьму посетил всемирно известный фокусник-иллюзионист Гарри Гудини. Он демонстрировал здесь свои уникальные возможности: мог открыть любой замок, снять любую цепь, проникнуть в любое помещение, а также из него выйти. В то время в Бутырской тюрьме для особо опасных преступников существовали такие ящики: с цельнометаллической крышкой, очень прочные, сделанные в рост человека. В таких ящиках особо опасных преступников отвозили на каторгу — в тюрьме закрывали на замок, а открывали где-то через три месяца уже в Сибири. Гудини одели в цепи и кандалы, посадили в ящик, закрыли на замок, ящик придвинули крышкой к стене... и очевидцы пишут, что через 28 минут Гудини стоял возле ящика. Как он это сделал, остается его тайной.

На стенде тюремного музея я увидела примерную схему избавления Гудини от пут. Ничего я в ней не поняла.

А в 1920 году сюда приезжал Федор Иванович Шаляпин и выступал с концертом перед заключенными. Гудини по своей тематике здесь был значительно интересней.

Да что там Гудини? Некоторые заключенные Бутырки в знак протеста глотают различные предметы. Потому что, может, их незаконно арестовали, другие — чтобы не ехать в суд, к следователю чтобы не идти, попасть в больницу и оттуда совершить побег. Один заключенный за раз проглотил фишки домино — все 28 предметов, 450 грамм веса. Удаляли все это хирургическим путем. Глотали и другие предметы: ложки, ножницы, стекла, гвозди, шайбы всякие. «Выходит» это все, в основном, естественным путем под наблюдением врача.

Камеры в Бутырке бывают общие, маломестные и карцер. Обычная камера рассчитана на тридцать мест. Сейчас содержится по 50 — 60 человек. А раньше было 90 — 120. В маломестные помещаются наиболее опасные преступники: убийцы, насильники, рецидивисты, за которыми нужен более тщательный надзор. В карцер сажают за различные нарушения на срок до пятнадцати суток. Одиночное содержание. Койка здесь специальной конструкции, откидная, спать можно только с десяти до шести, после чего постель забирают, койку пристегивают к стене, и остается только стол и стул. А в остальном содержание такое же — трехразовое питание, прогулка не менее получаса ежедневно. Прогулочный двор — это точно такая же камера, только вместо перекрытия натянута сетка.

Я спросила у офицера, сопровождавшего нашу «экскурсию»:

— А побеги у вас бывают?

— Да. В этом смысле все нормально, все как у людей. В 96-м году женщина «ушла» путем подмены, в камере их было две, похожих между собой, они договорились, и одна вместо другой ушла. Но задержали ее быстро. В 92-м году двое мужчин совершили дерзкий побег, физически крепкие и отчаянные, на них были серьезные преступления. Они находились на прогулочном дворе, умудрились прорвать металлическую сетку, вылезли на крышу, спрыгнули с высоты третьего этажа и ушли. Потом их долго искали, но позднее задержали.

А вот поделки заключенных: из электробритв они умудряются делать приспособления, чтобы наносить татуировки на тело. Даже радиоприемники собирали. Радиоприемник в следственном изоляторе запрещен, потому что можно «установить связь». Из кружки умельцы зеки делают ключи от камеры — увидят в руках у постового и на глаз изготовляют. Вот ножи из консервных банок и алюминиевых кружек, палки для рукопашного боя, а недавно изъяли самодельный пистолет, который стреляет железкой за счет того, что в него набивают серу от спичек, вполне можно причинить увечье, а вот самодельные игральные карты... Игра в карты в Бутырской тюрьме запрещена, потому что считается азартной, потому что зеки в нее играют «на интерес» — на жизнь, честь или достоинство. В шахматы можно, в домино, в шашки, в нарды. В карты — нельзя.

Койки, которые на протяжении десятилетий находятся в каждой камере, — это металлические трубы, приваренные металлическими пластинами, койка жестко заделана в пол и забетонирована. Места в Бутырке мало, поэтому все койки двухъярусные. На сегодняшний день «минимум наполнения» — 2190 «персон», а года три назад было около семи тысяч. Но коек было столько же. Спали по четыре смены. А сейчас в две укладываются. Койка стандартная — метр девяносто. «Лягте сами», — это мне посоветовали.

— Щас! (Это я остроумно ответила.)

В особом корпусе содержатся туберкулезные больные, душевнобольные, бывшие сотрудники органов и иностранные граждане.

А до революции, между прочим, работа надзирателем в Бутырке была престижной и почетной. Конкурс — сто человек на место. Но и спрос с надзирателей был соответствующий.

...После экскурсии нас проводили на выход. Женщина обменивала жетоны на паспорта. Я с ужасом стала копаться в рюкзаке. Где же он, этот жетон, где?! Только что был близко, где-то здесь. Где же? Нашла.

На выходе из Бутырки на глаза попались два объявления:

Тюремное кафе «Уют». Меню: салат — 35 руб., балык — 130 руб., ростбиф — 85 руб., мясное ассорти — 110 руб., маслины — 60 руб., лимон с сахаром — 15 руб.

Зубоврачебный кабинет «Дентал Легус». Цены: анестезия — 150 руб., лечение кариеса, пломба — 700 руб., химические отверждения — 350 руб., лечение пульпита — 400 руб., лечение парадентита — 250 руб., удаление зубного камня и отбеливание одной челюсти — 150 руб., удаление зуба — 400 руб., металлокерамика — 2000 руб.

Довольно кусачие цены, учитывая полное отсутствие конкуренции и свободы выбора!

Решетка закрылась за моей спиной. «На воле» сгустились сумерки. Небо и звезды.

Наталья ДЮКОВА