«МЭРИЛИН МОНРО — ПЛОХАЯ АКТРИСА. И СВОЛОЧЬ!»

Ведущий телепередачи «В поисках утраченного» Глеб Скороходов (кстати, единственный из телеведущих удостоенный звания «Заслуженный деятель искусств России») знает об актерах гораздо больше, чем говорит по телевизору

«МЭРИЛИН МОНРО — ПЛОХАЯ АКТРИСА. И СВОЛОЧЬ!»

— Вот, пожалуйста, угощайтесь «Черносливом в шоколаде», — Глеб Анатольевич Скороходов снимает хрустящую обертку с коробки. — Я их не случайно вам предлагаю попробовать. Ведь это любимые конфеты Клавдии Ивановны Шульженко. Но их в магазинах не было, и Клавдия Ивановна ездила на кондитерскую фабрику...

— Специально, чтобы ее одарили конфетами?

— Нет, ну что вы! Я спрашиваю: «Ну как, Клавдия Ивановна?» Она говорит: «Глеб Анатольевич, конечно, я им концерт дала». То есть, чтобы пользоваться блатом, Шульженко, народная артистка СССР, пела одно отделение — называлось это «рабочий полдень». Концерт давал ей возможность купить за свои деньги обожаемый «Чернослив в шоколаде». Представляете?

Клавдия Ивановна была человеком очень образованным. Она регулярно читала «Новый мир», кроме того, для души читала в подлиннике французскую классику, а над песней работала по меньшей мере месяц. А потом уже, как она говорила, можно «крестить» песню, то есть исполнить ее зрителям. Она так и говорила: «сегодня у меня крещение».

— Я слышала, что во время Великой Отечественной войны, спускаясь в бомбоубежище, Шульженко всегда брала с собой шкатулочку с французскими духами. Это правда?

— Вполне возможно, хотя я такой информацией не располагаю, но зная ее характер — возможно. Как-то перед выступлением на передовой Клавдия Ивановна прошла от Литейного по всему Невскому проспекту к Петропавловской крепости, где был ее дом, чтобы взять два концертных платья. Потому что солдаты просили ее выступить не в гимнастерке, а «как до войны», — в красивом платье. Возвращаясь, Клавдия Ивановна попала под бомбежку и лежала на мосту, прикрывая своим телом чемодан с нарядами. Она потом говорила: «Какая дура! Ведь надо было прикрывать себя чемоданом, а я наоборот, платья жалела». Женщина до мозга костей! И от Клавдии Ивановны я запомнил один завет. У нее было изумительное столовое серебро, я впервые в жизни от нее услышал слово «Фраже» — это фирма, которая делала потрясающие столовые приборы из серебра: вилки с тяжелыми ручками, увитые виноградной лозой, ложки, ножи. И кто бы ни приходил... вот даже я пришел, мы вдвоем с Клавдией Ивановной садимся за стол, и она говорит домработнице: «Шура, «Фраже» подайте». Я попытался возразить, зачем, ведь мы сидим так, по-простому... На что Шульженко резонно заметила: «Не мы существуем для вещей, а вещи для нас!» Кто бы ни приходил: ели на «кузнецовском» фарфоре и только «Фраже», пили из хрусталя. Не знаю, может быть, вдвоем на кухне они с Шурой пользовались и вилками из «нержавейки», но кто бы ни приходил в дом — на стол подавалось все самое лучшее. Это говорит не только о хлебосольстве, но и о большом вкусе Клавдии Ивановны.

— Для того чтобы поверили в подлинность рассказа, нужны детали...

— Это точно! Это я вам только что подсказал! Детали — как гарнир к мясу.

Когда я веду занятия во ВГИКе, всегда стараюсь показать студентам, насколько убедительно действует деталь... Я очень люблю Москву, ее историю, Петровский парк. Знаете где это? Никто не знает! Это в районе гостиницы «Советская», в которой когда-то размещалась студия «Межрабпомфильм», там были сняты отечественные шедевры: «Аэлита», «Процесс о трех миллионах» и другие. Так вот, вырубили половину Петровского парка и стали строить стадион «Динамо». Это было в 1928 году, когда меня принимали в пионеры. Нас, человек тридцать, выстроили в шеренгу на только что построенной Северной трибуне, а галстуки нам повязывал Владимир Владимирович Маяковский. Маяковский все время курил, не вынимая изо рта папиросу. Кажется, «Нашу марку» он курил. И вот Маяковский наклонился ко мне, чтобы повязать галстук, и едкий папиросный дым попал мне в глаз. По щеке покатилась скупая слеза... А Владимир Владимирович похлопал меня по плечу: «Мальчик, ты теперь пионер, плакать нельзя!»

Так вот, я рассказал эту историю во ВГИКе, и тогда никто из моих студентов не сообразил, что это фантазия. Мог ли я в 1928 году быть принятым в пионеры? А студенты поверили. Потому что я украсил рассказ деталями, а детали всегда убеждают.

А на телевидение я попал благодаря одному своему бывшему студенту Алексею Гиганову. Он привел меня на АТВ, познакомил с Кирой Прошутинской и Анатолием Малкиным. Для начала я написал два сценария: Леонид Утесов и Марика Рекк. Кира посмотрела, сделала небольшие замечания и доверила начать съемку двух программ. Мне, человеку, который пришел со стороны! И у нас сложилась замечательная бригада — Кира Прошутинская, режиссер Елена Смелая, оператор Марк Глейхенгауз, директор Наташа Астахова...

— А как вы выискивали детали из жизни Марики Рекк, ведь другая страна?

— Дело в том, что Марика Рекк — одна из моих любимых актрис. Я в нее влюбился, когда в конце 40-х годов в Москве в кинотеатре «Ударник» показали трофейную картину «Девушка моей мечты». Работая над сценарием, я перечитал массу материалов о Марике Рекк, сам переводил с немецкого (благо я им неплохо владею), расспрашивал друзей, работавших в Германии... Я узнал, что фильм «Девушка моей мечты» вышел на экраны Германии в 1944 году, когда немцам уже было не до «кина». Еще узнал, что фильм снимался в Праге... И вот как все цепляется в моих поисках — когда я рассказывал Любови Петровне Орловой о Марике Рекк, она спросила: «А вы знаете, что в кинофильме «Весна» я отбиваю чечетку на том же самом полу, что и Марика Рекк в «Девушке моей мечты»?» Я изумился. Оказывается, фильм «Весна» тоже снимали в Праге, и, когда съемочная группа Григория Александрова приехала туда, в павильоне еще были декорации «Девушки моей мечты».

Мальчишкой-школьником я стоял в гигантской очереди, тянувшейся от «Ударника» до Каменного моста. В ту пору в одной из газет была разгромная статья, которая называлась «Девушка не нашей мечты». Кстати, само название фильма переведено не совсем правильно, дословно — «Женщина моих грез». И ведь Марика Рекк совсем не претендует на девушку, она роскошная женщина «моих грез».

— Глеб Анатольевич, хочу спросить про Любовь Петровну Орлову — я слышала, что она была женщина стервозная, а у вас в передаче она ангел небесный...

— Я не приукрасил, она такой была на самом деле. Она была человеком редкой внутренней культуры, великолепно знала французский язык и очень сдержанна в общении. А Фаина Георгиевна Раневская ее называла «буржуазкой».

— В каком смысле?

— Любовь Петровна всю жизнь скрывала свое дворянское происхождение, и уже только поэтому ей приходилось быть замкнутым человеком. Я несколько раз приходил к ней на квартиру в доме на Большой Бронной улице, где сейчас висит мемориальная доска и где находится Макдоналдс, а раньше там было популярное кафе «Лира», и Любовь Петровна всегда очень любезно, очень радушно принимала. Другое дело, что о каких-то вещах она со мной не говорила.

— То есть вы пытались о чем-то спрашивать, а она тут же закрывала тему?

— Да. Она обычно говорила: «Это не интересно».

— А какие темы были запретными?

— О родителях. Например, в разговоре со мной она обмолвилась, что когда-то с родителями жила в этом районе. Я тут же подхватил тему: «Любовь Петровна, а кем были ваши родители?» — «Они никакого отношения к кино не имели», — резко ответила она. Все, тема закрыта.

Я несколько раз ездил на выступления вместе с Любовью Петровной. Однажды ей за выступление недоплатили, и она написала заявление: «Вы мне заплатили 15 рублей, а ведь Народной артистке СССР полагается еще 7.50 — пятьдесят процентов за мастерство. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы мне выплатили эту разницу».

— Ой, да неужели для Любови Петровны Орловой 7.50 — деньги?

— Поверьте, что да. Она в это время не снималась, немного работала в театре. Она была очень пунктуальным человеком. И зря говорят, что архив ее не сохранился. Гриша, внук Александрова, все сохранил. Орлова не выбрасывала даже квитанции — где когда выступала и сколько ей за это заплатили.

— Зачем, тогда же не было налоговой полиции?

— В какой-то статье, после того, как она отказалась куда-то в тмутаракань ехать, появилась статья, что Орлова гребет деньги лопатой и за свое выступление «ломит» баснословные суммы. В ответ Любовь Петровна продемонстрировала квитанции: сколько и где и за что ей платили. «Никогда чужих денег в руки не брала, — обиделась она. — Я получаю свою ставку, и не больше». Может быть, из-за того, что никогда «не больше», она и считала, что не стоит терять того, что ей положено. Бережливость — это ее психология.

Об Орловой ходило много легенд. И прежде всего о ее возрасте. Сама Любовь Петровна свой возраст никогда не афишировала. Помню, как Фаина Георгиевна Раневская сетовала: «Одна я такая идиотка. Когда впервые выдавали паспорта и можно было назвать любой год рождения — документов никто не спрашивал, скостила себе только три года, что провела на «курортах»! А Любочка — сразу десять!»

— Орлова с Раневской часто вздорили, распускали друг о друге слухи-небылицы?

— Никогда! Они очень дружили. У Фаины Георгиевны характер был еще тот! Но к Орловой она очень трогательно относилась. Они познакомились на «Мосфильме», когда Раневская снималась в «Пышке» — это ее первый фильм. Орлова тоже появилась на «Мосфильме», это было еще до «Веселых ребят». Она была в ту пору очень хороша собой. Фаина Георгиевна рассказывала, как Орлова тогда у нее спросила совета: «Как мне быть: навсегда уйти из театра и ехать на съемки фильма «Веселые ребята» или остаться в театре?» Раневская ответила не раздумывая: «Снимайтесь в кино, пусть как можно больше людей увидят, какая вы роскошная. Вас будут боготворить!» Орлова воскликнула: «Спасибо, вы моя добрая фея!» Раневская поправила: «Скорее, уж я добрый фей».

Однажды Любовь Петровна мне показала рисунок Раневской — она очень любила рисовать, — сделанный во время съемок картины «Весна». Раневская изобразила себя в валенках, шапке-ушанке, в варежках (тогда на «Мосфильме» стоял ужасный холод), а рядом стоит Любовь Петровна в шубке. Фаина Георгиевна подписала что-то такое типа: «Хороша «Весна»! Как мы мерзли, когда снимали этот фильм». А внизу: «Все равно я вас люблю. Ваш добрый Фей — Ф. Раневская».

— Глеб Анатольевич, а все же, если вы не были лично знакомы с персонажем своей передачи, где берете «детали»?

— Да, про детали. У меня каждый герой, вернее героиня (как-то больше про героинь получается), — это исследование. Вот сейчас я работаю над сценарием передачи про Аллу Константиновну Тарасову. Если пользоваться опубликованными материалами, то складывается образ истинной сталинистки, монументальной женщины. Но, изучая ее биографию, я начинаю понимать, что не от гордости она ограничивала круг знакомых. Она ни в одной анкете не упоминала брата, который был начальником контрразведки у Деникина. Не упомянула, что поддерживает связи с сестрой. Алла Константиновна, как правило, писала про сестру: «живет за границей, никогда не виделись, и жива ли она — не знаю». Я смотрел анкету. А потом выясняю, что ее сестра была женой командира «Дикой дивизии» белой армии. И она никогда не упоминала о том, что ее бабка по материнской линии — польская княгиня. Вот ответ на ваш вопрос. Никогда я не был знаком с Аллой Константиновной, но когда начинаешь копать...

Очень важно найти связи, узнать, есть ли родственники, семейные архивы, знакомые, друзья. Или вот еще в этом году у меня будет передача о том, как создавался знаменитый фильм Александрова «Цирк». Ужасно интересно. В нем участвовали Ильф и Петров, репризы писал Бабель. Этого никто не знает. Так вот, я собираю материал по Тарасовой, и мне говорят, что про нее много рассказать может жена Павла Массальского. Массальский умер, а они с Аллой Константиновной очень дружили. Я звоню вдове, говорю про Тарасову, и в какой-то момент у нас зашел разговор о «Цирке». Она воскликнула: «Ну как же! Я была ассистентом режиссера на этой картине. И именно тогда, прямо на съемочной площадке, увела Пашу. Мне он так понравился! А до этого у него была другая семья». Вот так иду по цепочке.

— Глеб Анатольевич, а правда ли, что вы переписывались с Диной Дурбин?

— Правда. Я и сейчас с ней переписываюсь. Она жива-здорова. У меня хранится целая папка ее писем. Могу показать.

— А с чего вдруг вы написали ей письмо?

— Когда я должен был читать лекцию о Дине Дурбин, мне сказали, что у меня будет выступать актриса. Я удивился: «Сама Дина Дурбин?» — спрашиваю. «Нет, — говорят, — Смирнова. Она была на премьере фильма «Сто мужчин и одна девушка», и у нее вообще очень много впечатлений связано с Диной Дурбин». Так я познакомился с Лидией Николаевной Смирновой, которая про каждого моего героя знает массу историй. Спрашивает как-то: «Глеб, кто у тебя следующий?» Я говорю, что Тарасова. «О! — восклицает Смирнова. — Я тебе расскажу! Ты знаешь, когда снимались «Без вины виноватые» была страшная холодюга. На «Мосфильме» ничего не работало, это 1944 год, только вернулись из эвакуации. Тарасова в своем роскошном туалете снималась в валенках». Я потом нашел подтверждение этому в архивах. Смирнова может о каждом порассказать.

— Давайте все же вернемся к Дине Дурбин.

— Я работал в ДЗЗ — Дом звукозаписи, — брал интервью у авторов, отрывки из чьих произведений читали на радио. С Шукшиным беседовал. Договорились мы с Василием Макаровичем. Он не позволял, чтобы его Васей называли, только по имени-отчеству. В этот раз по радио должен был прозвучать отрывок из его романа «Любавины». Мы договорились о встрече, и перед тем, как ему прийти в студию, раздается телефонный звонок: «Я жена, меня зовут Лида Шукшина. Пожалуйста, выпишите мне пропуск, мне очень надо там присутствовать». Я немножко удивился, но она настаивала. Пришла, села в аппаратной, а после передачи подошла ко мне. «Не удивляйтесь, — говорит, — я пришла, чтобы не пустить Васю в ЦДЛ. А то выйдя от вас, перейдет улицу и на весь день выйдет из строя». Так вот, работая в ДЗЗ, я писал аннотации к пластинкам. В том числе написал аннотацию к пластинке Дины Дурбин, которая называлась так же, как известный фильм «Сестра его дворецкого». И вдруг после выхода пластинки на студию «Мелодия» приходит письмо. Секретарша мне говорит: «Глебушка, тебе письмо от Дины Дурбин». Дина Дурбин писала приблизительно так: «Уважаемый, — мне перевели, потому что я английским не владею, — я приятно удивлена, что в вашей стране помнят меня. Скажите, были ли когда-нибудь у вас в прокате мои картины, шли они дублированные или просто с переводом, как поступали с песнями», и еще много вопросов. Я подробно ей ответил. В общем, у нас пошла переписка. И в каждом письме она присылала свою фотографию.

— А вы ей свою послали?

— Послал. А знаете, я ведь когда-то увидел Дину Дурбин на коробке конфет. Наверное, классе в седьмом за какие-то успехи родители подарили мне коробку конфет, на которой была изображена Дина Дурбин с поленом под мышкой. Я долго хранил эту коробку: Дина потом написала мне, что на самом деле это не полено, а фрагмент мостика, на котором она стоит, облокотившись о перила.

— Дина Дурбин получила музыкальное образование или по природе своей голос так поставлен?

— Она начала петь в 14 лет. За два года прошла консерваторский курс, пела блистательно. Потом вышла замуж за режиссера, который снял ее в главной роли в своем фильме. Это был музыкальный детектив, где Дина Дурбин много пела. Хорошо, когда убийца поет. Но роль получилась неудачная, и в 26 лет Дина приняла решение уйти с экрана.

Недавно я ее поздравил с днем рождения — 78 лет. А узнав о нашей с ней переписке, в Киноцентре предложили пригласить Дину Дурбин приехать на фестиваль ее фильмов. Но она ответили деликатным отказом, сославшись на то, что многие годы не встречалась с журналистами и «было бы бестактно по отношению к тем, кому я столько лет отказывала, принять ваше приглашение». «Не хочу нарушать правила, которые я сама установила».

— А вы не предлагали ей тайно посетить Москву?

— До этого я не додумался. Думаю, она бы отказалась.

— Глеб Анатольевич, я поняла, что вы делаете передачи про людей прежде всего любимых.

— Может быть, «любимых» слишком громко, скорее всего о тех, кто мне дорог. Вот недавно меня спросили, почему я не сделаю программу об Элизабет Тейлор. Потому, что мне она не симпатична как человек, это во-первых. Во-вторых, я считаю, что она «минус актриса».

Пока она была рядом со своим мужем Ричардом Бертоном, он ее вытягивал. Когда она попадала к режиссеру Майку Николсу, который снял «Кто боится Вирджинии Вулф?», я понял гениальность режиссера: в самых сложных сценах, где она должна сыграть, он показывает крупным планом реакцию Ричарда Бертона, и о том, что происходит с ней, мы догадываемся по его реакции. Мне не интересно рассказывать об этом и об ее девяти браках.

— И о бесконечных пластических операциях...

— Кстати, есть фильм «Пепельная среда», после которого я не могу воспринимать Элизабет Тейлор: она продала свою пластическую операцию за большие деньги — показывают, как ей подтягивают кожу. Это просто научпоп, хотя фильм игровой. В наш прокат, разумеется, его не взяли, а в Доме кино показывали. Так вот, я не хочу делать передачу про женщину, которая продает себя оптом и в розницу. И никогда в жизни я не буду делать о Мэрилин Монро.

— А она-то чем вам не угодила?

— Тоже плохая актриса. И сволочь! Приехала в Лондон, увидела Вивьен Ли и Лоуренса Оливье, которые готовились сниматься в «Принце и хористке», и сказала, что фильм будет сниматься на ее деньги и что она исполнит главную роль. После первого съемочного дня она стала спать с Оливье. Вскоре Вивьен Ли и Лоуренс Оливье развелись. Потом Монро снималась с Ивом Монтаном и его в постель затащила. Говорят, Симона Синьоре, его жена, набила Монро морду и увезла мужа. По материалу я мог бы сделать передачи и о той, и о другой, но вот...

— Душа не лежит?

— Да, не лежит.

Ольга ЛУНЬКОВА