НА ЕНИСЕЕ

Я бывал четырежды: три раза в Сибири и один раз на Кубе. В Сибири лучше

НА ЕНИСЕЕ

Всякому человеку, вернувшемуся с Кубы, задают два вопроса: видел ли он Фиделя Кастро и испытал ли на себе преле-сти местной проституции. Сейчас, правда, прибавился третий: ты что, с Путиным там был? Путин, вслед за Кастро и проституцией, в декабре стал главной достопримечательностью Острова свободы. Отвечаю: летал не с Путиным, Кастро видел по телевизору. Самые большие трудности вызывает у меня вопрос с проституцией: на него, как вы сейчас увидите, мне трудно ответить однозначно.

Естественно, о кубинской сексуальной свободе я был наслышан достаточно. «Как выйдешь на Маликон, они сами тебя за все схватят», — предупреждали знающие люди. Что такое Маликон, я понятия не имел — решил обнаружить опытным путем, гуляя по Гаване и ожидая, пока схватят. Правда, из разговоров в самолете выяснилось, что Кастро взялся за проституток всерьез — не подумайте плохого, стал преследовать, — и оттого по Маликону стало можно ходить спокойно, зато все окраинные перекрестки прямо-таки запружены смуглым женским телом, причем полудетским, самого возбудительного и дешевого свойства. «Пять баксов — и твоя», — предупреждали одни. «Кусок мыла», — попросту говорили другие. Ближе к приземлению я уже не сомневался, что они там сами приплачивают.

Поймите меня правильно: я счастлив в браке, и вовсе не планировал изменять жене. Более того, я отнюдь не уверен в своей способности захотеть профессионалку. Я так устроен, что партнершу мне надо хоть немножко любить или уж она должна быть очень хороша собой, но бесплатность, то есть непосредственность чувства, является для меня серьезным требованием. В силу этой же причины я никогда ничего не написал за сверхгонорарные деньги, по политическому заказу или просьбе властей. Что поделать, он (талант) у меня капризный и действует только полюбовно.

Но в стране, где из всех достопримечательностей наиболее знамениты домик Хемингуэя, Кастро, Путин и вот это самое, после осмотра Путина, Кастро и домика Хемингуэя хочется посмотреть на то, о чем столько говорят. В первые два дня мне везло: я ходил себе по Маликону и вокруг, глазел по сторонам, покупал фрукты, заходил в пустые магазины, и никто меня ни за что не хватал. Вечером третьего дня, воротясь в гостиницу, я обнаружил в холле ее двух крепких хозяйственников из нашей группы — они прилетели на Кубу по каким-то крепким хозяйственным делам и явно находились в затруднении. Одному было чуть за сорок, другому — явно за шестьдесят, но именно он больше всего рассказывал о своем местном опыте: опыт был удачный, местные красавицы к старику так и липли. Я сам люблю таких веселых стариков, опять же не подумайте плохого: мне нравится их советская деловитость, умение везде найти выпить и закусить, их неувядаемая бодрость и непотопляемость, благодаря которой они при любых формациях чувствуют себя прекрасно.

— Э, э! — позвали они меня к себе. — Бабу надо?

— А вы что, партию закупили?

— Да понимаешь, она на нас бросилась... ну, в магазине тут... но в номера идти не хочет категорически! Может, у нее подруги есть? Ты спроси, она по-английски ничего болтает.

Поодаль ждала их вердикта довольно симпатичная, но, явно не нимфетского возраста кубинка, смуглая, но не мулатка, худощавая, но задастая (отличительная черта местной красоты вообще, здесь как-то специально отращивают большую попу, считающуюся признаком духовного аристократизма). На меня она смотрела со смутной надеждой.

— Ты понимаешь, я на ночь глядя абы куда не поеду, — робко сказал сорокалетний.

— Да у них тут преступности нет, ты не бойся, — уговаривал старик почему-то именно меня. — Но, ты понимаешь, устали мы... Если бы в номер, вопросов нет, — и он похлопал кубинку по ее национальной гордости, а заодно щипнул за грудь. Гордость ему понравилась больше.

Видя на лице кубинки простоту и дружелюбие, я особенно стесняться не стал и перевел насчет подруг. На бойком, даже слишком бойком английском, в котором клокотал испанский темперамент, она сообщила, что подруги есть, но искать их надо в диско, куда теперь переместился центр сладкого кубинского бизнеса. За промысел на улицах и тем более за появление в отелях среди ночи могут запомнить, оштрафовать, донести по месту работы, а на фиг ей это надо.

Услышав про диско, хозяйственники заметно оживились:

— Тут рядом музыку по ночам слыхать...

— Ты сходи, сходи. Тебе надо. Ты журналист, впечатлений подкопишь...

— Товарищи, я и в юности туда не ходил!

— Ничего, ничего...

Уговаривали они меня, как пугачевцы Гринева, которого собираются вешать. Собирались всего-навсего кинуть, но это я понял не сразу.

— Только для диско вы должны переодеться, — вступила кубинка на своем бойком школьном английском. — Туда нельзя в коротких штанах.

— Ну, побежали переодеваться! — воскликнули хозяйственники. — Через десять минут здесь!

— Товарищи, я почитал бы лучше...

— Да ладно тебе! Хоть диско ихнее посмотришь, окунешься в восьмидесятый год!

С отвращением надев длинные штаны (ночами в декабре на Кубе запросто может быть двадцать семь градусов тепла), я спустился вниз и обнаружил кубинку во внутреннем дворике отеля.

— Внутрь не зайду, — сказала она, глядя на меня в упор огромными черными глазами. — Отельная обслуга меня вычислила уже. Еще раз зайду — и спросят документы. Ты не знаешь, что у нас тут делается.

— Да ладно, они нас не найдут... друзья-то мои...

— Захотят — найдут. Подождем.

Мы подождали минут пятнадцать, которых хватило бы для надевания штанов и самому крепкому хозяйственнику в состоянии самого бурного радикулита.

— Твои друзья не придут, — сказала она решительно. — Они испугались. Пойдем в диско.

Идти туда без компании мне совершенно не улыбалось — это означало уже принять на себя какие-то обязательства.

— Тебе же, по-моему, старик нравился?

— Мне совершенно все равно, — сказала она без малейшего энтузиазма.

Я несколько оскорбился.

— Мне надо денег с собой взять, — использовал я последнюю уловку, но она уже вцепилась в мою руку:

— Не ври, кошелек у тебя с собой. Поехали.

— Как тебя зовут хоть? — спросил я уже в такси. Ехали мы не в ближайшую, а в какую-то дальнюю и явно более крутую дискотеку.

— Обычно я называю себя Дженни, — сказала она мрачно. — Но родители назвали меня Енисей. С этого имени пошли все мои неприятности.

— За что ж они тебя так назвали-то?

— Они думали, что если Лена — имя, значит, Енисей тоже имя. Я уж не знаю, как мне избавиться от этого проклятия. Была, ты понимаешь, мода на все русское, мальчики — сплошные Ленины. Ну а потом русские нас кинули в девяностом году, это позор... — про позор она рассказывала уже у дверей дискотеки. Я прикидывал расходы: пять баксов на такси (на Кубе бакс ходит наравне с основной валютой), по пять за вход, понадобится угощение... Да потом — сколько она запросит? Останется ли у меня расплачиваться за гостиницу? Она заметила перепад в настроении клиента и потянула меня за руку:

— Пошли, пошли. Э, да тут у нас обручальное кольцо! Ты женат?

— Женат.

— А я была замужем, и мне не понравилось. Выскочила, как дура, в семнадцать с половиной лет. А сейчас мне двадцать четыре, и мне не нужен никакой бойфренд.

В дискотеке по причине относительно раннего времени — всего-то полночь — было пустовато, но уже стекался народ. Не танцевал никто — большая часть гостей сидела по углам и о чем-то спорила.

— Знаешь, — сказала Енисей, — я бы выпила «Бейлиса», пожалуй...

Дело Бейлиса, подумал я. Шестнадцать баксов порция. Видит Бог, не собирался ничего с тобой делать, девочка, но учитывая твои аппетиты, поимею по полной программе, пропадай моя телега. Себе я взял рому. Под «Бейлис» (бармен поглядел на меня сочувственно — влип ты, малый) она рассказала мне всю свою жизнь и даже показала идентификационную карточку.

— У меня все чисто, видишь? Я не то что эти с Маликона! (Да что ж такое этот Маликон, подумал я, что за волшебный край!) На Маликоне ты можешь поймать и СПИД, и герпес — у нас везде герпес, — и все что хочешь. Я учительница начальных классов. То, что нам платят, — это ничего, совсем ничего. Пятнадцать долларов моя зарплата, а цены у нас, знаешь, какие?

Цены я знал, знал и то, что в местной валюте все значительно дешевле, только обменивать ее надо на «черном рынке», а это большая головная боль. В конце концов на доллар можно купить мешок маленьких зеленых бананов. Купила бы себе мешок маленьких зеленых бананов и ела по килограмму в день...

— Мне тут недавно один мексиканец, — сказала она хрипло и доверительно, — подарил шестьсот долларов. Знаешь, за что? Всего-то я с ним тут потанцевала. Ты представляешь?

Это была то ли рекламная пауза, то ли — что несколько вероятнее — прямой призыв не жидиться.

— Сколько вы платите русским девушкам? — в упор спросила она.

— Баксов сто за ночь, — назвал я такую цифру, чтобы не слишком посрамить своих.

— Значит, и мне ты заплатишь сотню, — заявила она безапелляционно.

— Нет уж, Дженни, — обрадовался я предлогу прикрыть всю эту лавочку еще в зародыше. — Мы сейчас выпьем, потанцуем, и я пойду себе в гостиницу. Серьезно.

— Но чем я хуже русских девушек? У тебя была когда-нибудь иностранка?

— Были, — сказал я. — Бывали дни веселые.

— А кто конкретно?

— Ну, все тебе расскажи... Немка была. Китаянка. Американка.

— Черная?

— Нет. А ты что, можешь организовать черную?

— Нет, что ты. Я не люблю черных. То есть не подумай, что я расистка (она прочла мне небольшую лекцию о том, что на Кубе расистов нет, тут интернационализм), но все-таки черный — это черный. На Маликоне много черных. (На Маликон, на Маликон!) У меня тоже никогда не было русских, ты первый. У тебя ведь не было кубинки, ты еще не знаешь, что наши девушки — лучшие в мире!

— Да я тебе верю, но сто баксов — это не разговор.

— Но в России ты платишь столько!

— В России, Дженни, меня любят бесплатно. Пей давай.

— Хорошо, — она смягчилась. — Слушай, кто ты по профессии?

— Журналист.

— Ты приехал сюда делать бизнес? Или с вашим президентом?

— Я сюда приехал по своим делам.

— Если ты приехал с президентом, у тебя должно быть много баксов! Я читала, что в президентском окружении у русских все воруют, у всех куча денег!

Это карма, подумал я. Приехать на Кубу и попасть в лапы такой политически подкованной девушки. Выучить такую по-русски — и можно запускать в «МК». Черт меня дернул написать когда-то статью «Коллеги»!

Ее веселый и напористый селф-промоушен (во время которого она не забывала разнообразно тискать мою руку) заставлял меня испытывать что-то вроде профессиональной солидарности.

— Ну так сколько ты дашь? — не отставала она. — Смотри: комната на ночь у нас стоит тридцать долларов.

— Че-го? Она у нас-то столько не стоит! — Я вошел во вкус, торговаться мне понравилось, я и в Эмиратах на базаре так не торговался.

— Слушай! — после каждого «Лисн, лисн» ее бархатные решительные глаза приобретали все более трагический вид, отвернешься — пырнет. — Слушай, ты не знаешь жизнь на Кубе. Жизнь туриста тут очень сильно отличается от прозябания местного народа...

— Уверяю тебя, друг мой, у нас до всех дел было ровно так же.

— Ты не знаешь, как мы живем. Заработать нечем, и все за всеми шпионят. Единственный способ для девушки выжить — это дружить с иностранцами. Видишь всех этих девушек?

Я огляделся. Девушек было навалом, куда более приличного качества, чем моя.

— Ты думаешь, они пришли сюда танцевать? Нет. Ты видишь, почти никто не танцует. Они договариваются.

— Что, все?

Она кивнула.

— И ни одной... это... просто так?

— С какой стати им после работы торчать тут ночью! — взорвалась она. Я, правда, не поверил, что они тут на Кубе очень устают. Увидеть работающего кубинца — вообще большая удача. Но, может, девушки и днем работают? Тогда, конечно, ноги не будут держать...

— Ладно, — сказал я. — За комнату плачу двадцать, тебе тоже двадцать, и уговорились.

— Ты не знаешь кубинских девушек! — взвизгнула она и пошла на второй круг, но тут уж я перехватил инициативу. Я в деталях рассказал ей, как мы у себя свергли советскую власть, и как много появилось у нас возможностей легально заработать, и каким отсталым, каким убогим выглядит сегодня их общество на наш взгляд, и как обязательно надо сместить коммунистов...

— Слушай! — воскликнула Енисей и окончательно оскалила глаза, сжимая мою руку. — Если ты так хорошо понимаешь всю нашу ситуацию... почему ты не дашь мне тридцать долларов?!

Я вспомнил, как сходными приемами, чередуя шантаж и жалобы, добивался многих интервью, ощутил еще один приступ профессиональной солидарности, расхохотался и согласился.

— Что ты смеешься? — обиделась она. — Чему ты вообще все время смеешься, что тут смешного, я не понимаю?!

— Еще немного, Дженни, — сказал я, — и я тебя полюблю.

Она спросила еще «Бейлиса», потом мы вышли курить во внутренний дворик, я оглядел бетонный парапет набережной (под ним во множестве гнездятся морские ежи) и поинтересовался, действительно ли эти ежи так вкусны, как описано у Евтушенко.

— Да ты что! — расхохоталась она. — Кто же их ест! У нас их используют только как наживку!

Так флер романтики спадал постепенно со всего — с братской Кубы, продажной любви и даже морских ежей.

— Тут гнилью пахнет, — сказала она. — Поехали, наверное? Я уж вижу, тебе не терпится. Но ничего. Это близко.

До нашего скромного гнездышка оказалось еще баксов семь на такси — другой конец Гаваны, как я смекнул. Шел третий час ночи, но из некоторых окон лилась музыка. Видимо, за день эти несчастные устали до того, что теперь не могли уснуть.

Мы вошли в какой-то домик, я как раз в таком останавливался однажды в Геленджике, — те же занавесочки, этажерочки, что-то вьющееся оплетает веранду... Хозяйка обрадовалась Енисею и ничуть не удивилась мне. Моя девушка что-то быстро произнесла по-испански, показывая на меня. После рома я был весел и беззаботен, так что уловил только неоднократное «руссо». Путин не упоминался. Потом она обратилась ко мне, как Троцкий к Ленину:

— Это очень надежная квартира.

— Да мне-то чего бояться...

— Тут есть кондиционер, — сказала она веско. — В других квартирах нет кондиционера. И тут есть душ.

Дженни потянула меня в заднюю комнату размером примерно с хрущобную кухню. Во всю стену был написан портрет красотки в одних трусах. По кубинским меркам это был предел сексуальной раскрепощенности. За картонной стеной послышался громкий неразборчивый разговор — мужчина бранил женщину.

— Это проснулся друг хозяйки, — шепнула Дженни.

Я окончательно уверился, что нахожусь в Геленджике.

— Сейчас я пойду в ванну, — сказала она. — Но лисн! лисн! Хозяйка сказала мне важную вещь. Во-первых, деньги за комнату вперед.

Я вынул двадцать баксов — отступать было некуда. Енисей выбежала в соседнюю комнату и сунула хозяйке. Мужчина за стеной тут же заткнулся. По-видимому, подействовало.

— Во-вторых, сейчас на Кубе очень большой наплыв туристов, — продолжала Дженни голосом экскурсовода. — Просто не продохнуть. Поэтому через три часа сюда может прийти другая девушка с другим другом. И тогда нам придется уйти. Но уверяю тебя, мы все успеем.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Но мы договаривались на всю ночь.

— Лисн, лисн! Ты сможешь в эти три часа делать со мной все, что захочешь...

— Не знаю, чего я тут захочу, — сказал я, кивнув на хозяйскую комнату, где продолжалась ночная брань. — Но я заплатил двадцать долларов за ночь. Отдай, старуха, мои деньги, ведь я зарезанный купец, — последнее я спел по-русски и этим напугал ее окончательно. В комнате горел яркий свет — поярче, чем в нашем баре и в ихней дискотеке, — и при нем я различил, что ей действительно двадцать четыре года, а то и побольше, и жизнь ее была нелегкая, действительно нелегкая социалистическая жизнь, год за полтора. И мне не хотелось ее, этой нелегкой жизни. Мне надоело, что чуждая логика ведет меня каким-то странным путем, и я встал с жесткого дивана, намереваясь скандалить.

— Лисн! — заорала она, сверкая глазами. — Все, я беру у нее твои двадцать долларов, и мы едем ко мне! Но помни, ты сам этого хотел.

Видимо, для нее это была серьезная жертва. «Что ж у нее там такое?» — подумал я. Мы вернулись в хозяйскую комнатенку, где стоял телефон, и хозяйка, с ненавистью вернув двадцать долларов, вызвала такси. Потом она разразилась громкой тирадой в мой адрес.

— Что она говорит?

— Она говорит, — перевела Енисей, — что у нас очень трудная жизнь, что честной женщине на Кубе совершенно не выжить, а некоторые не хотят этого понимать!

В голосе ее звучали родные коммунальные интонации. Как сказал другой хороший поэт, я стремился на семь тысяч верст вперед, а приехал на семь лет назад. Это тоже карма, думал я. Всю жизнь в России мне было негде, всю жизнь друзья уступали мне комнату. Теперь, когда я решил свой квартирный вопрос в России, он догнал меня на Кубе. От судьбы не уйдешь, господа.

Подошло такси, мы опять поехали на другой конец города и наконец затормозили в каком-то древнем, очень католического вида квартале. Здания, как и почти во всей старой Гаване, были приземисты и полуразрушены. Осыпалась роскошь времен диктатора Батисты. Она долго возилась с замком и наконец отперла облупленную дверь. За ней было темное, кисло пахнущее помещение.

— Я здесь живу с теткой, — сказала она. — Мать на окраине Гаваны, а я у тетки.

Я представил место, в котором должна жить мать. Передо мною нарисовался беженский лагерь. Надо было бежать, но во мне уже включился профессиональный интерес — чем все это кончится. Одновременно с интересом включилась безабажурная лампочка под потолком (абажур-то она могла бы купить с шестисот баксов своего мексиканца, которого никогда не существовало в природе) — и из кислой темноты навстречу нам выступила с заискивающей улыбкой классическая героиня латиноамериканского сериала, потрепанная жизнью женщина после сорока, в ночной рубашке. Она сказала на нормальном сериальном языке и даже с теми же интонациями длинную фразу, которую с равным успехом можно было перевести и как: «Мой дом — твой дом, Луис Альберто», и «Какая ты добрая, Мария!», и даже «Синьор Хуан все еще не вышел из комы».

— Дженни нашла своего потерянного брата, — объяснил я по-русски. Ром все еще действовал, меня разбирало хихиканье. — Нас разлучили в роддоме. Здравствуйте, тетушка.

Енисей долго что-то объясняла ей (я скисал от смеха в углу), после чего обернулась ко мне и сказала:

— Тетушка требует двадцать баксов за комнату.

— За пользование твоей же комнатой?

— Да, да! Дай ей сейчас, я потом сделаю тебе скидку.

Я вынул двадцать баксов. За такой цирк было бы не жалко и большего. Дженни сунула тетке деньги (та с поклонами задом отпятилась назад во тьму), а моя девушка решительно потащила меня по скрипучей лестнице, какие бывают на наших средней руки дачах, на второй этаж. Второй этаж состоял из комнатушки размером метра два на три, посередине которой на раскладушке спал и раскатисто храпел абсолютно голый юноша лет пятнадцати.

— Это что, бесплатное приложение? Подарок фирмы?

— Тшш! Это тетушкин сын, мой, как это... (Слова «племянник» она по-английски не знала.) Ну, я в ванную, а ты иди туда, — она указала на дверь в углу, и за этой дверью оказалась совсем уж крошечная каморка, уже в половину хрущобной кухни. На стене висел плакат «АВВА». Из мебели наличествовали кровать, будильник и зеркало. Я посмотрел в зеркало, и мне стало стыдно своей сияющей рожи. Отчего она сияла, я и сам не взялся бы объяснить: просто все это уж очень было смешно и почему-то трогательно, а жадность моей девушки жалобно искупалась ее нищетой (не может же быть, чтобы эту убогую декорацию вместе с теткой и племянником она специально наняла в целях вымогательства, а где-то на Маликоне жила в роскошных апартаментах, снятых на деньги бесчисленных мексиканцев).

Вскоре она вернулась из ванной, целомудренно одетая в какой-то сарафан.

— Иди в душ, — сказала она. — Я пока разденусь. Учти, по ночам в Гаване нет горячей воды.

Я зашел в совмещенный санузел — метр на метр, явно забитый и потрескавшийся унитаз, — потрогал ледяную чахлую струйку из душа, постоял для виду в помещении и пошел обратно.

Енисей лежала на диване, раскинув руки, как для объятия. Выражение ее смуглого лица, чуть подсвеченного бледным фонарем с улицы, передать было сложно. Доминировало на нем, однако, некоторое злорадство: вот видишь, словно говорило оно, ты этого хотел. Вот мы и у меня. Делай теперь все, что можешь, если что-нибудь сможешь.

— Курить можно? — спросил я.

— Кури, — разрешила она.

Я выкурил любимую кубинскую сигарету, стоя у окна, достал еще двадцать долларов и положил на столик.

— Дженни, — сказал я, — я поехал. Все было очень хорошо.

— Крейзи? — спросила она, приподнимаясь на локте.

— Руссо, — ответил я. — Извини, не думай, что все русские парни такие. Но все, что мне было от тебя нужно, я уже получил. А для остального у меня жена есть.

Она фыркнула, натянула на себя одеяло и, кажется, мгновенно заснула. Ей завтра рано надо было вставать к своим первоклассникам.

Осторожно, стараясь не разбудить сначала племянника, а потом и тетку, я выбрался из дома, отпер наружную дверь, выполз на улицу и поймал такси. Внутренний калькулятор, ни на секунду не выключавшийся, выдал мне окончательную сумму: на такси в общей сложности двадцать, в дискотеке сорок, двадцать ей и столько же тетке... Сотня, не страшно.

Я улыбнулся на заднем сиденье. Я уже знал, какой рассказ я про все это напишу, во сколько мест продам и сколько за него получу.

Дмитрий БЫКОВ