ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СЕБЯ

Жизнь в Европе крайне скучная, поэтому там так много людей и стремятся ходить-бродить по свету. Хоть и достигли они там высокого уровня развития, хоть стали они богаты и почти всегда улыбаются, но вот жизни настоящей, веселой и радостной, там нет

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СЕБЯ

Чех Петр Майер с детства был чувствительным и крайне восприимчивым мальчиком.

Ему, например, сон такой часто снился: будто он один среди дремучего леса, вокруг волки воют, птицы страшные песни поют, темно в этом лесу, и всякий мальчишка маленький бы струсил, сел под деревом, заплакал бы, а потом заснул, а дальше — уж как получится... Но Петр в этом сне ничуть не боялся дремучего леса, а смело бродил по нему, пытаясь найти из него выход, и поиск тот был крайне интересен. Он всякий раз выходил к разным местам: то к речке какой, и искупается в ней, то на поле забредет, а один раз даже вышел к снежным горам. Как только лирический герой снов находил выход, Петр Майер просыпался в своей чешской кровати счастливым, наверное, вдохновляли его эти сны.

А сны такие, как понял позже Петр, снились ему не случайно. Всякому будущему путешественнику приходят в детстве во сне своего рода знаки-предзнаменования, которые помогают ему определиться в жизни. Юный Петька знаки эти понял правильно. В пятом классе учитель как-то проводил анкетирование школьников, и Петя честно ответил, что мечтает быть путешественником, писателем и моряком.

В 1997 году Петр Майер, почетный член чешской марафонской сборной, поехал в Голландию защищать цвет страны в стокилометровом забеге. Юнец 100 км пробежал, но призового места не занял. Расстроился немного, ушел из спорта, хоть тренеры и уговаривали остаться. Петькина голова в то время занята была вынашиванием грандиозного плана: кругосветного велопутешествия...

Петр готовился к реализации мечты своей жизни целый год. Нужно прежде всего четко распланировать свой путь — каждый город, каждую деревню, где и когда ночевать будешь, ну и всякое такое... Петр на многое не замахивался, первое путешествие все-таки, он решил пройти Россию, переправиться потом в Америку, а оттуда через Европу вернуться уже на родину. Ведь кругосветное путешествие вовсе не означает, что человек должен проходить все страны или хотя бы все материки и континенты, кругосветным путешествием может быть любой (даже самый маленький) полный проход по любой параллели.

Потом надо найти спонсора, который бы купил нормальный велосипед, палатку нормальную и авиабилеты для тех мест, где на велосипеде проехать невозможно. Потом Петр позаботился о том, чтоб постоянно быть с деньгами. Он заключил контракт с одной из чешских газет, что он будет регулярно посылать им свои дневники («Людям ведь интересно, — рассуждал он, — они как бы вместе со мной путешествуют!»), а они — гонорары, на те деньги он будет в дороге кушать. Потом были еще беседы с родителями, которые согласились отпустить Петра с тем лишь его заверением, что он после сего похода станет всемирно известным, а в киосках будут продавать футболки с его портретом. Родители, услышав такое, зауважали сына и благословили в дальний путь. «На все подобные приготовления ушел год, — грустно вспоминает Петр. — Меньше — никак». Жены у чешского романтика не было, а то бы выход его в поход задержался еще на полгода... «И вот, — вновь вздыхает Петр, — торжественный день, день, который я себе планировал еще с раннего детства, настал...»

Тут мы немного отвлечемся от нашего плавного и хронологически точного рассказа и поведаем немного о европейских нравах. Жизнь в Европе, по авторитетному мнению Петра, крайне скучная, поэтому там так много людей и стремятся ходить-бродить по свету. Хоть и достигли они там высокого уровня развития, хоть стали они богаты и почти всегда улыбаются, но вот жизни настоящей, веселой и радостной, там нет. Петра на родине всегда угнетал тамошний людской страх. Психология путешественника и психология стандартного европейца различаются вот как: если путешественник видит что-то новое и интересное, он радостен, он хочет узнать об этом новом поподробней и ничуть не боится. А соплеменники Петровы всего непонятного боятся и шарахаются. Вот, например, собирался один такой идти с Петром в путешествие, а как узнал, что тот по России колесить собирается, так сказал однозначно: «В Россию не пойду, там убийцы на дорогах стоят!» Петр между своим другом и Россией — выбрал Россию и, по правде сказать, правильно сделал.

...1 апреля 1998 года. Несчастный горе-путешественник вышел на путь свой в День смеха, а между тем то был торжественный день. Петра провожал весь его родной провинциальный чешский город.

Первые 1250 километров Петр шел пешком, а велосипед ему только к Минску прислали. Но Петру-то все равно, как ходить, ему ведь главное было — само путешествие. Вот ведь и нашел он в той дороге простое человеческое счастье: идешь себе потихоньку, песни родные чешские распеваешь, солнце печет — солнцу радуешься, дождь пойдет — и то благодать. В Польше повстречал себе попутчика по душе, и шли уже вдвоем до Минска.

Теперь следует коснуться важного вопроса — русского языка. В школе Петр его в коммунистическом детстве изучал, но к моменту путешествия коммунизм из Чехии ушел, а язык русский Петр весь забыл, зато выучил почти в идеале английский и полагал, что таким образом выкрутится в России. Но в русских диких деревнях с английским что-то не особо, Петр это сразу понял. «Мне повезло, — вспоминает, — с попутчиком. Он знал русский». Поляк много чего рассказал Петру о России. Он, например, очень удивился, когда в первую ночь на белорусской земле Петр начал около какой-то деревни расстилать палатку. «Ты что, — говорит, — а как же русское гостеприимство?» Петр похлопал в ответ глазами и сказал, что у него все свое. «Ничего не понимаешь, — сказал все понимающий поляк, — ты вышел из Европы, а попал в другой мир. Здесь все проще. Мы пойдем в дом, нас там и накормят, и напоят, и спать положат, потому что здесь людей не боятся, как у нас, а любят по-настоящему».

«Я потом уже понял, что в России, в местах, где обитают люди, человеку пропасть очень сложно, — рассказывает Петр. — Всегда найдется дом, где тебя примут, всегда найдется место, где можно переночевать. Мои знакомые в Чехии не любят всего этого. Они говорят: человек халявничает, хочет жить за чужой счет, бездельник. Они и к путешественникам-то плохо относятся. А в России, когда что-то просишь, могут даже не спросить зачем. Принято, видимо, так: если человек просит, надо дать... И не поворачивается язык сказать, что я живу на халяву. Я порой даже предлагал заплатить, а люди в деревнях на это только обижались, денег никто не брал...»

...В Минске друг-поляк ушел, и Петр один, смутно разбирая русский язык, начал покорять Россию. Первой его высотой была ночь с алкоголиком. Петр так считает: повезло. Алкоголик ничего не спрашивал, пустил к себе, посадил за стол и, время от времени засыпая, что-то такое бормотал, а хитрый Петька смотрел алкоголику в глаза и иногда даже головой кивал. Потом стал привыкать ко всем русским неожиданностям, выучил самые важные для путешественника слова («кушать», «вокруг света», «меня зовут Петр», «можно переночевать?» и прочие), так и дошел до Москвы.

А в Москве ему не понравилось, Петру вообще большие города не нравятся, на велосипеде там особо не поездишь, всюду машины, страшно. В Москве Петр встретился с русским 30-летним путешественником Володей, который горячо поддерживал его в отношении идеи. Этот русский путешественник обычно сидел, пил чай. Делал большой глоток и говорил:

— Поверишь ли, мой друг Петр, — говорил он громко, — а я с тобой сейчас бы — хоть на край света! Потому что души у нас с тобой родственные, путешественники оба, скучно нам жить в городах. Хоть прям вот сейчас бы! А вот не могу! Жена. Дети.

Петр понимающе кивал головой. Володя в доказательство своей горячей верности даже до Нижнего Новгорода проводил Петра и подарков много надарил. А вдвоем ехать, считает Петр, еще приятней, чем одному. Когда едешь днем по трассе, слова не приходят. Крутишь равномерно педали, впадаешь в какое-то блаженное безвременье, созерцаешь, я позволю себе предположить, величие человеческое и думаешь о высоком. Тут не до слов. Зато вечером в палатке вдвоем они с Володей долго не могли заснуть, делились впечатлениями за день. Володя говорил о России, Петр — о Чехии, потому что поначалу по дурной привычке он немного скучал по родным. Иногда выйдут среди ночи из палатки воздухом подышать, на звезды посмотреть. А на звезды посмотрят — и сразу поймут, что они счастливые, романтики потому что. А потом засыпали, счастливые и блаженные. Петр вспоминает: «Мы с ним договорились, что я к нему во время следующего путешествия заеду, и он со мной отправится. Но не смог. Умер. Его машина сбила в Москве, на дороге. И велосипеду конец, и Володе...»

Однако ж после Володи у Петра случился душевный, а заодно и языковой перелом. По неведомым законам он стал говорить на русском языке практически без ошибок!

...Добрался до мелкого городка Цивильска, а там впервые в жизни сходил в баню и познакомился с русским учителем. Учитель физкультуры Геннадий оказался крайне странным типом. В свободное от физкультуры время он напоил до того практически безгрешного Петра водкой! Юноша Петр наутро проснулся, а Геннадия уже нет, в школу ушел детей делать физически культурными. Тогда Петр и решил: больше пить нельзя, особенно в бане, путешествие все сорвется. С тех пор чешский странник пьет только по рюмке и только за встречу.

Почему-то именно Поволжье и Приуралье запали в чешскую душу. А вот Казахстан, например, не особо понравился. «Страшен Казахстан, — вспоминает Петр. — Я там ехал-ехал двое суток, никого не встречаю, ни милиции, ни гаишников, только жара ужасная и пыли много. Ночевал в заброшенных деревнях. Там дома стоят настежь, никого нет, только неряшливые следы хозяйства остались, как будто все сбежали в один день, вещи все собрать не успели. В одной такой деревне остался пожить несколько дней. И ни единой души не повстречал. Тоскливо было и даже немного скучно. И вот однажды утром выхожу, как обычно, к колодцу воды взять, запрокидываю ведро и за спиной стальной такой старушечий голос: «Не пей эту воду, она грязная!» Я уронил со страху ведро, настолько от голоса человеческого отвык за несколько дней, что просто его испугался! А старуха оказалась нормальной бабкой, она, оказывается, все это время в соседнем доме жила, только лень ей выходить было. Она и рассказала мне, что сейчас не только их деревня, но и все люди сбегают из Казахстана, потому что какое-то на них проклятье напало, а остаются только старики немощные помирать... Показала мне путь дальше, сказала, в каких заброшенных деревнях могу остановиться, еще адреса дала некоторые... Я и сбежал быстрей с того места».

В дороге романтик Петр стал даже немного философом и начал трезво глядеть на жизнь. Ему, например, пришла в голову идея о гибкости человека и его вживчивости. «Вот ведь, — думал он. — Если бы кто сказал мне пару лет назад, что буду жить где придется, что буду по душам разговаривать с каждым встречным, я бы и не поверил. А так оно и случилось ведь!» — подводил итог Петр и крутил педалями пуще прежнего. На Север он ехал, к Магадану...

В Чите же застрял он. В Чите в начале августа 98-го случилось какое-то наводнение, и путь его дальнейший был перекрыт на многие дни, наводнение, обещали, продолжится как минимум недели две. Он за то время, пока тусовался в городе, успел стать знаменитостью местной. «По телевизору выступал, говорил о России все, что думаю, а думаю только самое хорошее, а мне читинский ведущий прямо так в эфире и говорит: мол, оставайся у нас жить, пристроим тебя куда-нибудь. Я там в студии чуть не упал. Рассказал в эфире, кстати, и о беде своей. Дело в том, что в Магадане мне нужно было быть к 28 сентября, самолет вылетал тогда на Америку, а не успел бы — кранты всему моему кругосветному путешествию. Все меня пожалели в эфире. А потом, после окончания передачи, звонок в студию, какой-то военный начальник предложил мне лететь с ним либо в Якутию, либо во Владивосток. Бесплатно, естественно, по доброте ведь он мне то предложил».

Петр не бесплатно добрался до Якутска, а за три бутылки водки, так как «у них там в кабине три рулевых сидели». В этот момент раздобрел Петр окончательно и превратился в русифицированного чеха. Историческое событие произошло.

Потому что по доброте своей русско-чешской совершил он большую ошибку в Якутии: раздарил палатку и практически все хозяйство путешественника. А потом жалел, но об этом позже.

Пока же жизнь разморенного Россией Петра была как в сказке. Для прочей сказочной убедительности он, путешествуя по якутским селениям, даже медведя встретил на дороге.

Тем временем случился в России кризис, а чех тому только и рад, потому что деньги хранил в валюте. Он радостно приехал в Магадан и начал продавать товары на доллары. Ждал самолета две недели, на рыбалку с друзьями магаданскими ходил, на охоту, а в один день они ему даже тюрьмы ходили показывать, долго рассказывали об этих местах, а потом еще заставили Солженицына читать, чтоб Петр еще больше русским стал. 28 сентября разморенного Россией Петра Майера посадили в самолет до Сиэтла, и пожелали всех благ, и сказали, чтоб приезжал к ним еще.

...По правде сказать, Петр хотел в своем кругосветном путешествии посетить и Канаду, но ему не дали визу по политическим причинам — в это время из Чехии много цыган приехало в Канаду (таким образом, чешский романтик-путешественник стал жертвой мировых политических катаклизмов). Зато Америка путешественников принимает со всеми объятиями теплыми, они, американцы, «пускают к себе всех, кого не боятся, а уж путешественников они за безобидных дурачков держат», так что Петру дали визу аж на десять лет! «Ну, — думал Петр, — раз они такие добрые, то уж не пропаду я!»

И, по простоте души своей путешественнической, ошибся. Милая и приятная Америка задушила доброго чешского романтика, вселила ему в почку камень (Петр страшно заболел) и сделала его крайне несчастным. Красивый и яркий аэропорт в Сиэтле вдохновлял, но как только Петр вышел из него, так понял: это не Россия уже, и даже не Чехия. Для начала он там с дорогами запутался. Есть там high-way, это еще терпимо, по ней велосипедист может ехать более-менее свободно, а чаще там free-way, так по ней велосипедистам ездить воспрещается. Петр попробовал было, но чуть не помер со страху, мчатся ведь машины там в среднем под 200, а велосипедиста порой и не замечают... Для велосипедистов отдельные трассы, и очень легко запутаться!

Трассы — ерунда по сравнению с теми бесчисленными бедами, которые обрушились в грозной и свободной Америке на русифицированного чеха. Например, приходит он вечером в деревню, заходит в дома на ночлег проситься, а ему все показывают с милыми улыбками на мотели. А мотели очень дорогие, а палатку Петр, как вы помните, оставил в России! Вот тут-то и пригодились чеху качества богатой русской души. Он встал на краешке трассы и взвыл. Стал он голодать, а ночевал порой на стройках или в разрушенных домах, просыпался пораньше, чтоб американцы его не заметили. И страшно было жить, и горестно...

Помог Дейвид, милый велосипедист из Орегона, который совершал путешествие по Америке в положенный отпуск. Дейвид ехал медленно, вдыхал воздух глубоко, а выдыхал с чувством отдыхающего человека и в глубине души надеялся, что за месяц активного отдыха у него наконец исчезнет ненавистный живот. Дейвид Петру понравился, он ему и рассказал многое про Америку.

«У нас, — говорит, — многие люди так отпуск проводят, потому что в городах жить всем осточертело, там и отдохнуть невозможно, вот и катаемся по стране, физических сил набираемся. Америка — это великая страна!» — на этих словах обычно Дейвид поднимал гордо правую руку вверх, таким образом показывая, что может управлять великом одной левой.

О деньгах они с Дейвидом не разговаривали, но Дейвид сам почувствовал, что у его чешского друга их мало. Иногда даже кормил его, но с этим делом был крайне осторожен. Дейвид все выпытывал, что за работа такая — путешественник, и какой у путешественников заработок в месяц, а когда узнал, что заработка нет, долго удивлялся и, почесывая голову, говорил, что без денег-то оно худо...

В Орегоне они распрощались. Дейвид — домой, а Петр — дальше, в Калифорнию.

Петр закатывает мечтательно глаза вверх, потом их прикрывает и говорит ласковым голосом: «В Калифорнии красиво, ничего не скажешь... Пальмы, кактусы всякие цветут на обочине трассы, и все ярко-зеленые, как будто искусственные, но настоящие. И солнца много, тепло там и уютно путешественнику». А Потом Петр почесывает голову и говорит поникшим голосом: «Только жить там, я полагаю, невозможно. Люди там злые и какие-то ненастоящие». В таких зверских условиях жизни, не имея ни пищи материальной (голодал он в то время частенько, потому что еда в Америке дорогая), ни интеллектуальной подпитки для своей русифицированной души, Петр начал потихоньку хиреть. Сходить с ума и дичать начал. И произошел с ним тогда показательный случай. Проезжает он как-то мимо одного из мелких калифорнийских городишек. Видит — большой красивый дом. Подумал, что мотель, и решил шикануть по-американски — переночевать там. Заходит в открытые настежь двери. На первом этаже никого нет. Поднимается по шикарной мраморной лестнице и попадает прямо в столовую благополучной и крайне воспитанной американской семьи. Жена, естественно, в обморок, а муж — с вопросами. Петр все и рассказал честно. Муж посмотрел на велик и говорит сентиментально: «Да, — говорит, — у меня сын в «Тур де Франс» участвует иногда...» И настолько понравился ему велик Петра, что он сжалился над ним и пригласил в свой ресторан, отлично накормил, а потом дал официант счет: 20 баксов за ужин.

У Петра в Америке началась русская хандра. Он ехал на велике и пел грустные чешские песни, доехал до Сан-Диего, а деньги кончились, дальше и ехать не хотелось никуда. Петр нашел чешских людей в Сан-Диего, они над ним долго смеялись, а потом совершенно серьезно посоветовали езжать домой. Чехам в то время запрещалось в Америке работать, вот Петр и побоялся за свою визу на десять лет, ценная штука все-таки, не каждому дают. «Кругосветное путешествие подождет», — с русской беззаботностью махнул рукой Петька. И вернулся путешественником-неудачником в Чехию.

Свое первое неудачное путешествие Петька родным и знакомым не назвал «вокруг света», а назвал «путешествием вокруг себя», потому как познал он в нем не столько свет, сколько себя. И еще захотелось. Путешественников-неудачников горе ведь никогда не ломает, потому что путешественникам вообще важен не итог путешествия, а сам процесс, сильно напоминающий, по сути, наркотическую зависимость. У Петра все еще усугубилось тем, что он вернулся в Чехию русифицированным. И вместо того чтобы зажить себе спокойно и счастливо, вместо того чтобы найти нормальную чешку на роль жены, он начал грустить по России.

Так загрустил, что через год вновь придумал себе кругосветное путешествие. Самое удивительное, что Петр, несмотря на один провал, смог снова найти спонсора, смог опять договориться с газетой (правда, на сей раз с другой) по поводу гонораров и — это уже на грани фантастики — снова смог собрать весь город к себе на проводы. Все как в первый раз. Петька даже мать не поцеловал — пошел быстрей в Россию, на сей раз пешком. С Россией он уже знаком, ходит теперь, колориту ее радуется, но совершить кругосветное путешествие вновь не сможет, потому что «судьба у меня такая, быть мне неудачником!» Для начала газета разорвала контракт с гневными словами: «Мы договаривались на сатирические заметки о русской деревенской жизни, а ты все бред нам какой-то сентиментальный пишешь!» А потом случилось самое страшное. Петр просто стал жертвой чьего-то политического заговора: на середине пути по России ввели визовый режим, и Петьку хотят теперь из его любимой страны выгнать. Петька скрывается в одном из городов России и через журнал попросил всем сильным мира сего передать просьбу выдать ему гражданство российское. Захотелось ему у нас остаться.

В доказательство Петькиной политической благонадежности привожу несколько мудрых его изречений. Первое: «Не деньги созданы для человека, а человек для денег. Но нигде этого понять не могут, только в России». Второе: «Я не могу жить в Чехии, вообще не могу жить нигде, кроме России. Потому как люди там ненастоящие, кривляются что-то, играют в какую-то игру, а счастливыми никак быть не могут».

Я, сидя напротив Петьки, засмущался даже немного и пробубнил себе под нос: «Ну, это вы слишком...» А Петька понимающе улыбался, типа, он меня со всем русским народом раскусил, и кивал головой.

Александр ИВАНСКИЙ