ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСКИМ ДОЛГАМ

Деликатный вопрос о задолженности России Парижскому клубу, вопрос, требующий дипломатической осторожности и дипломатической же келейности, был в январе с.г. с величайшей прямотой и смелостью взорван советником президента РФ по экономике А.Н. Илларионовым.

ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСКИМ ДОЛГАМ

С прямотой Ленина — Троцкого отвергая всякую тайную дипломатию, советник провозгласил, что вопрос о долгах вообще является недискуссионным. Платить надо все, что положено, министры же, ведущие разговоры о реструктуризации или даже частичном списании долга, по своей внутренней сущности ничем не отличаются от хулиганов, отправляющих в подъезде естественные надобности. При всей крайней привлекательности лозунгов либерального советника — «Земля — крестьянам! Долги — кредиторам! «Ауди» — к подъезду!» etc. — придется все же взять на себя интеллектуальную и даже моральную смелость по отправлению естественных надобностей в неположенном месте, ибо кристальная простота, так пленяющая советника и его слушателей, потому и кристальна, что базируется на принципиальном игнорировании некоторой непростоты окружающего мира. Если бы речь шла просто о крайней зашоренности и упертости некоторого теоретика, открывшего квадратуру круга и носящегося с этой квадратурой, ровно с писаной торбой, к этому можно было бы отнестись вполне философически: что же это за российский быт без уездного Сен-Симона? Но поскольку теоретические упражнения Сен-Симона оказывают прямое воздействие на мучительнейшую для России проблему долговой петли 2003-го, 2008-го и последующих годов и поскольку эти упражнения уже обошлись России, по оценке зампреда думского комитета по бюджету О.Г. Дмитриевой, в несколько миллиардов долларов, в хулиганском разъяснении долговой проблемы есть прямая необходимость. Лучше было бы подвергать проблему благоумолчанию, как это и делается в хорошем обществе, но поскольку вопрос уже все равно поднимается на эстрадных пресс-конференциях, некоторые грубые вещи необходимо говорить вслух, хотя они для того, повторяю, в принципе не предназначены.

Подход, согласно которому платить надо невзирая ни на какие обстоятельства и не добиваясь никаких послаблений, базируется на двух неопровержимых основаниях.

Во-первых, на категорическом императиве Иммануила Канта, предписывающим поступать с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Давая в долг, всякий желает, чтобы долг ему был возвращен, следственно, долги надо платить в полном объеме и в полном соответствии с договором.

Во-вторых, неуплата долгов сопряжена с различными санкциями против неисправного должника, как-то: арест имущества, финансовая блокада, а также иные средства, которые кредитор сочтет уместными к применению. Чтобы не подвергать себя таковым неудобствам, гораздо разумнее платить.

Против этих доводов, сочетающих в себе как моральные, так и прагматические соображения, возразить решительно нечего, и именно поэтому выступления Илларионова, взявшего на себя смелость напомнить согражданам об этих вечных истинах, были горячо поддержаны общественностью. Остался непроясненным лишь ряд мелких вопросов, хотя, возможно, именно в этих мелочах и кроется суть проблемы. Прежде всего: что это за Лондонский и Парижский клубы, что это за организации и для чего они нужны?

Организации же эти суть картели кредиторов, объединяющихся для того, чтобы в ходе переговоров с должником выставлять единую согласованную позицию. Прекрасно, но зачем вообще нужны переговоры и клубы кредиторов, если уплата долгов есть безусловная и абсолютная обязанность, поддерживаемая всею строгостью чувствительных санкций? Непонятно. Если большая часть должников придерживается общепринятых норм и платит сполна, а против отдельных отщепенцев с легкостью могут быть задействованы санкции, зачем вообще существуют два столь влиятельных международных картеля, смысл деятельности которых заключается именно в подрыве обнародованных Илларионовым вечных истин. Ведь оба клуба заняты именно этим: «Уклоняться от уплаты долгов ни в коем случае нельзя, но если очень хочется, то давайте договариваться об условиях реструктуризации». Вместо категорического императива — какой-то беспринципный оппортунизм.

Причина оппортунизма в том, что в обоих клубах представлены не теоретические доктринеры, но прожженные практики. Проще всего гордо возгласить: «Я думаю, что торг здесь неуместен», но практик тем отличается от доктринера, что ему свойственно порой задаваться вопросом: «А что будет дальше?» А иногда даже и вопросом: «А как оно было прежде?», т.е. обращаться к опыту практиков-предшественников.

Опыт же этот сильно противоречит категорическому императиву. Образцово-показательные страны правильного экономического развития были нимало не чужды хулиганскому отправлению естественных надобностей в подъезде. Польша, например, с большой мощью отправила эти надобности в 1993 году, когда долг в 40 млрд. долларов был списан ей наполовину. В еще большей степени это относится к стране, которая породила само понятие «экономического чуда», т.е. к Германии. Репарационные выплаты ФРГ западным державам-победительницам были прекращены в 1952 году, и тогда же подверглись фактическому обнулению прежние, еще довоенные обязательства Германии. Версальского договора никто не отменял, а сумма версальских репараций оценивалась в 31,5 млрд. долларов по состоянию на 1921 год. На протяжении 20-х гг. она была частично погашена, но по преимуществу за счет американских кредитов, в ходе же экономического кризиса 1932 года Германия в одностороннем порядке прекратила как версальские выплаты, так и платежи американцам. ФРГ, претендовавшая на то, чтобы быть преемницей германской государственности, просто обязана была, по логике Иллиарионова и его последователей, возобновить выплаты по Версальским соглашениям — благо предусмотрительные союзники еще в 1921 году составили график выплат, тянущийся аж до 1955 года. Однако благодаря усилиям канцлера Аденауэра и министра экономики Эрхарда Германии удалось избежать послевоенной долговой петли, и экономическое чудо состоялось. Поведи себя Аденауэр с Эрхардом в соответствии с новейшим российским императивом — «Никакого списания, никакой реструктуризации, сколько скажете, столько и заплатим!», — понятие немецкого экономического чуда могло бы иметь несколько другой смысл, более иронический, нежели хвалебный.

Бесспорно, гибкость, т.е. беспринципность кредиторов, которую они явили по отношению к посткоммунистической Польше и послевоенной Западной Германии, была связана с рядом практических соображений. Из всех бывших советских сателлитов Польша была, во-первых, самым крупным государством (одна Польша = трем Венгриям или трем Чехословакиям), во-вторых, наиболее обремененным долгами. Последовательное проведение в жизнь принципа «платить, несмотря ни на что» означало бы, что экономическое, а значит, и политическое будущее крупнейшей державы, находящейся в коридоре между Россией и Западной Европой, оказывалось весьма гадательным. Этого допускать было нельзя, этого и не допустили. Случай с ФРГ отчасти схожий — тогда вместо Польши роль стратегического предполья исполняла как раз Западная Германия, а кроме того, все помнили, чем закончилось применение долгового императива к Веймарской Германии. Немцы платили-платили, а потом взяли и заплатили так, что никому мало не показалось. Повторение версальского опыта мало кого воодушевляло.

Но мы в данном случае говорим не о политической подкладке, а об экономических чудесах и об элементарной научной честности, ибо замалчивать ту благотворную роль, которую сыграло списание долгов Польши и ФРГ, и делать вид, что облегчение долгового бремени не имеет никакого отношения к последующим хозяйственным чудесам — признак либо необразованности, либо недобросовестности. Если бы пропагандисты императива открыто сказали: «Заплатить любой ценой, а там хоть трава не расти», это было бы по крайней мере честно — не интересует нас, что будет дальше, и не интересует, чего пристали?

Отчасти это может быть связано с большой научной недобросовестностью президентского советника по экономике. Ученые экономисты весьма разных направлений, в том числе и те, что весьма критически оценивают опыт посткоммунистического реформирования, достаточно единодушны в своем отношении к Илларионову ввиду склонности последнего к подтасовкам и передержкам, имеющим целью подогнать результат расчетов под единственно верное учение об экономической свободе. Но кроме этого дело, возможно, еще и во вполне добросовестной некультурности. То, что экономическая свобода вообще и кредитное дело в частности, склонны порождать непримиримые противоречия, демонстрировать быстрый переход от абсолютной свободы к абсолютной же несвободе, было хорошо известно еще во времена классической древности, но нынешние адепты экономического либерализма гимназиев не кончали, и уж эта-то проблематика для них совсем темный лес.

Антиномия же долга в том, что, с одной стороны, никакой законодатель не поощряет неисполнения договорных обязательств. Оно и странно было бы поощрять, ибо к чему тогда и сам законодатель? С другой же стороны, требования кассации или по крайней мере реструктуризации долгов являются постоянным сюжетом всемирной истории и, более того, являются неотъемлемой частью деятельности величайших законодателей. В законе Моисеевом установлен семилетний срок, по истечении которого надлежит прощать долги и отпускать рабов на волю. Солон, почитавшийся греками за величайшего мудреца, уничтожил в Афинах долговое рабство. Так что и Моисей, и Солон также погрешили насчет дерзкого отправления естественных надобностей там, где не надо.

А погрешили они потому, что экономическая свобода, в частности свобода кредитных договоров, стремительно сделалась источником абсолютной личной несвободы. Возникла проблема долгового рабства, заключающаяся в том, что юридически безупречный документ, составленный сторонами без внешнего понуждения, гарантированно лишал одного из участников договора личной свободы. Проценты нарастали снежным комом, в обеспечение платежей семья должника, а затем и он сам порабощались, и в итоге абсолютной экономической свободы число субъектов этой самой свободы начало стремительно сокращаться, ибо раб никаким субъектом никакой свободы являться уже не может. И реформы Солона, и семилетний Моисеев срок были направлены на сохранение хоть какой-то свободы и хоть каких-то свободных граждан, ибо тотальная экономическая свобода в духе тогдашних древних илларионовых приводила к тотальной же долговой кабале.

Логика долговых реструктуризаций, списаний etc., будучи безусловным и откровенным отступлением от принципа святости договорных обязательств, та же, что и у Солона с Моисеем, различие ее лишь в том, что применяется она не к физическим лицам, но к субъектам международного права. Беспрепятственное развитие долговой кабалы приводит к тому, что попавшие в долговую петлю государства либо впадают в окончательное экономическое и политическое ничтожество, балансируя на грани выживания, либо, как Германия в 30-е гг., по выражению г-на Гитлера, «сбросившая путы версальского рабства», пополняют собой список так называемых ревизионистски настроенных стран. Выражение мягкое, но очень неприятное, ибо так принято называть страны, готовые к насильственному пересмотру сложившегося международного равновесия. Когда количество стран коллапсивных, а также агрессивных переходит некоторый предел, может начаться очень большая международная свалка, в которой, по большому счету, никто не заинтересован. Оппортунизм парижских и прочих клубов основан именно на том, что лучше смягчать условия долговой кабалы на основе келейных договоренностей, чем дожидаться, когда с проблемой станут разбираться без всяких договоренностей и явочным порядком.

Другое дело, что такие договоренности — дело тонкое, никакому заимодавцу не хочется идти на уступки, а если уж он на них идет, то старается их минимизировать. Поэтому страна, попавшая в долговую кабалу, должна в совершенстве использовать все приемы дипломатического искусства: искать противоречия между партнерами противостоящей коалиции, искусно эти противоречия разыгрывать, иметь набор запасных позиций, на которые можно отходить, в случае переговорного тупика предлагать нестандартные решения etc. Хорошо или плохо занимались этим делом Касьянов с Кудриным, можно судить, лишь владея всей полнотой информации по переговорам, по тактическим ходам российской стороны, по запасным позициям etc., что в силу специфики предмета затруднительно, хотя, конечно, допустимо предположение, что дела можно было вести и успешнее. С позицией советника Илларионова все гораздо яснее. Это позиция, направленная на фактический срыв переговоров. Во-первых, предметом переговоров всегда является неоднозначная ситуация: если ситуация однозначна, тогда о чем, собственно переговариваться? Своими абсолютно однозначными категорическими императивами «платить всегда, платить везде» советник вообще выбивает у переговорщиков почву из-под ног. Во-вторых, лишать своих переговорщиков запасных позиций, заранее объявляя: «Заплатим все до копейки», — это примерно как стрелять в спину своим солдатам. Довольно подлое дело.

В-третьих, переговорщики с той стороны тоже несвободны в своих решениях, им нужно убедить правительства и общественное мнение своих стран, что достигнутые результаты — это максимум того, что можно было выжать из данной ситуации. Но довольно трудно убеждать, когда советник президента противной стороны публично объясняет, что выжать можно было гораздо больше.

Видит Бог, долговые проблемы России и так не блестящи, и долговая петля — серьезнейшая угроза будущему России. В том, что дело сложилось таким неудачным образом, виноваты и очень многие лица, и ряд объективных факторов — да все мы прямо или косвенно виноваты. Это долги нашей страны, и все мы несем за них ответственность. Но когда к этим объективно тяжким обстоятельствам присоединяется еще и субъективный фактор в лице изобретателя perpetuum mobile, избравшего для реализации своих личных комплексов и сверхценных идей проблему, от которой зависит будущность России, это уже перебор. В нынешней долговой петле и без непризнанных гениев довольно тошно.

Максим СОКОЛОВ