ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Семена белого, короля лилий Джона, а также цветочного народа Нидерландов

ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Весна. И цветы, конечно. Розы, лилии, гиацинты, тюльпаны и любые другие на любой вкус. Imported from Holland. Впрочем, теперь они в продаже круглый год, в любое время дня и ночи. Привезенная в чемоданах мимоза, лесные первоцветы, крымские ландыши, сирень и нарциссы с подмосковных дач кажутся уже далеким воспоминанием о чем-то милом и былом рядом с откалиброванным великолепием промышленного цветоводства. Так что цветы связаны с человеком не только нежными чувственными отношениями, но и жестокими законами рынка. И голландцам в свое время пришлось немало потрудиться, прежде чем они обрели свое «цветочное благополучие». Им пришлось научиться любить цветы как дорогой товар — как мы не умеем. И в этой корыстной любви вдруг открылось что-то удивительное и прекрасное — вспомним хотя бы, что первый праздник цветов был устроен в Гарлеме в 1673 году по случаю рождения тюльпана черного цвета...

А на старинных голландских гравюрах с подлинной любовью изображены наиболее выдающиеся по красоте тюльпаны. Их достоинство подтверждается их ценой, которая тоже указана. Вот красавица «Гуда», белые лепестки с красными разводами. 1500 гульденов. Такую цену не заплатит внезапный влюбленный. Да и вообще, чтобы выложить столько монет, надо ими обладать. А значит, иметь не только монетный двор, но и бойкое хождение монеты, которое в результате делает богатыми множество людей, что и огромную цену делает в конце концов доступной...

Давно, видно, по-разному живем мы с голландцами. Вряд ли в России середины XVII века был хоть один человек, способный купить цветок за такую сумму. Тогда у нас было разорение Смутного времени. Да и богатство наше чуть не до начала XX века высчитывалось натурально: мехами поштучно, пудами меда и сушеной рыбы, количеством вотчин, десятин, крестьянских душ и голов скота. Не до цветов нам было. Да и не до денег. Почему и тюльпаны — по природе своей и происхождению наши — завозят к нам из Голландии.

Когда в 1575 году в Голландию впервые были привезены луковицы Tulipa Gesneriana — того самого тюльпана, который весной обильно покрывает альпийские луга Армении и степи за Волгой, никто, конечно, и представить себе не мог, что спустя 350 — 400 лет именно это растеньице станет для Голландии, потерявшей все свои заморские владения, основой национальной экономики. А сами голландцы, позабыв времена морского разбоя и покорения Америки с Океанией, станут воплощением европейской оседлости, которой и требует кропотливое цветоводство.

Впрочем, степной тюльпан сразу наделал много шуму. Почему — загадка. В Европе ведь тоже росли тюльпаны, правда, другой, лесной разновидности. Но, видимо, в колониальную эпоху пришла мода на все экзотическое, поэтому привозной тюльпан — небольшой и недолговечный цветок в суровой дикой матери-природе, породившей его, пришелся прямо ко двору. К тому же выяснилось, что на культурной и хорошо удобренной почве он превращается в сильное, восхитительно правильных форм и ярких красок растение, мгновенно пленившее французов, создателей регулярных парков, в которых аллеи цветов выстраивались, как шпалеры войск. Не хотели уступать европейским аристократам и богатые голландские буржуа. У себя в колониях голландцы научились кое-каким навыкам работы с редкими растениями и быстро выяснили, что тюльпан — необыкновенно пластичная форма, дающая все новые и новые поразительные по цвету и формам сорта. И покуда Россию разоряли поляки, шведы, цари-временщики и взбунтовавшиеся крестьяне, Голландию и Францию трясла «тюльпаномания». Все бросились разводить тюльпаны. Состояния наживались и рушились в мгновение ока. Тогда за луковицы редких сортов платили от двух до четырех тысяч гульденов, но был случай, когда за три луковицы тюльпана в Амстердаме были отданы три каменных дома с пивной общей стоимостью в 30 000 гульденов. В общем, общественное спокойствие было расшатано, неудавшиеся цветоводы влачили свою жизнь в нищете (благо не ели березовую кашу и желудевые лепешки, как в одичавшей и разоренной Московии), и правительство Нидерландов приняло против «мании» свои меры: прежде всего были запрещены биржевые спекуляции тюльпанами. Однако последствия сказывались еще долго: в то время в Европе существовал даже особый вид помешательства, заключавшийся в острой ненависти к тюльпанам. Пораженный этим недугом человек, завидев тюльпан, уничтожал его беспощадно, мстя цветку за разорение. Тюльпаномания стала проходить только после Наполеоновских войн, когда в моду вошли английские парки, где главная роль принадлежала уже не парадным цветочным аллеям, а небольшим цветникам и альпийским горкам, где место заняли совсем другие растения. Однако, зарыв свои золотые в свои бесплодные ланды, голландцы, возможно, сделали самое выгодное вложение капитала. Ведь если уже в начале XVII века сделки на тюльпаны превысили десять миллионов гульденов, то как подсчитать, какие объемы «цветочных» денег стекаются в Голландию сейчас? Это невозможно. Ясно только, что деды завещали внукам правильное наследство, которое кормит их, и не только их. Сейчас, когда мы (порой тщетно) ищем основы для экономического процветания своей Родины, крайне интересно: как же это там, в Голландии, где ничего нет, кроме низкого неба и низкой под ним земли, им удается процветать? И хочется заглянуть за завесу цветочного рая.

Когда Семен Белый в 1991 году окончил факультет журналистики МГУ, в России царило очередное разорение. Но в то же самое время в воздухе пахло волей, чего до этого не случалось ровно семьдесят пять лет. И Семен решил, что, пока он не связан семьей, ему нет смысла впрягаться в газетную работу, а есть смысл поглядеть мир и заработать денег. Он, как легко догадаться, был типичным представителем поколения, которое теперь мы называем «поколением тридцатилетних»: тем, кому посносило головы свободой и кто впервые за семьдесят пять лет не увидел ничего такого в том, чтобы списаться с друзьями из голландской школы журналистики и отправиться в Голландию по гостевой визе — работать нелегально. Тогда ведь никаких агентств по международному трудоустройству еще не было, никаких «рабочих виз», «джоб офферов» и «гарантов». Тогда даже коммерческие киоски в Москве со всех сторон были обварены решетками и железными листами на случай внепланового рэкета или хулиганского налета за выпивкой.

Из этой обстановки Семен с другом уехал и попал в уютнейший голландский городок Зволле, где друзьям по школе журналистики они и объяснили, что ищут работу. Никто из друзей не умыл руки, ведь если человек ищет работу, значит, это серьезно — так считают голландцы. И нашли. Правда, не в самом городе, а на острове неподалеку. В газете было объявление, что фермеру нужны сезонные рабочие. По счастью, на острове у голландцев жил знакомый, у которого и решили поселить будущих нелегалов. Йорст ван-дер-Хук был не против. Дело в том, что Хук был типичной жертвой социального обеспечения, многие годы живя на пособие по безработице и ничего не делая. Однажды он съездил в Венгрию и сделал там несколько фотоснимков, которые висели потом в местной церкви. За это в деревне ван-дер-Хук считался фотографом. Но если у Хука время текло очень медленно, то у фермеров оно летело быстро. «Нас двое русских, видели объявление в газете», — сказал Семен фермеру. Фермер никогда прежде не видел русских, но на следующий день в семь утра прислал за ними машину. Проезжая по острову, Семен думал, что увидит море цветов, но ни одного цветка не было, хотя плантации тянулись до горизонта под низким небом по плоской земле. Сезон цветения прошел.

Затем — ангар, огромный стол, драгоценные луковицы...

— Все просто: берешь луковицу, отрываешь от нее корешок. Иначе она на следующий год не прорастет. Вот, у меня во весь указательный палец длиной осталась твердая мозоль от этих луковиц. Это я к тому говорю, что главное ощущение от работы было — что работа эта тяжелая. Кроме нас, там нелегалами были поляки и один иранец. Он работал с бешеной скоростью. Восток. Дело тонкое. Приходили голландские дети, которых родители приучают к труду. Ребенок делает одну коробку в день, допустим, и зарабатывает себе на учебники или игрушки. Но без поляков голландское сельское хозяйство давно загнулось бы.

Так проходит неделя, другая: оторвал — бросил в коробку. Оторвал — бросил в коробку. В день мы делали... я не помню сколько. Коробок по пятнадцать. А коробку размером с металлическую авоську в супермаркете наполнить можно за тридцать пять минут. Надсмотрщик следит, чтоб насыпали доверху. Платили за коробку четыре гульдена. Однажды неизбежно наступает момент, когда начинаешь думать, что вся твоя жизнь исчисляется количеством коробок или кружек пива (пиво тоже стоит четыре гульдена). То есть ты выпьешь свое пиво, а это тридцать пять минут твоей работы... В конце концов от этих мыслей меня спасло сознание того, что я получаю в день пятьдесят, а то и шестьдесят долларов — столько, сколько получает мой отец в месяц. И конечно, помогал ван-дер-Хук — потому что он страшно завидовал нашей активности. Мы приезжали, готовили ужин, мылись, ложились спать, иногда смотрели вместе телевизор, выпивали по кружке пива, конечно.

Спивающийся Хук! Он был очень колоритным персонажем. Молодой, лет двадцати девяти, он завидовал нам, но если бы он стал работать, он перестал бы получать пособие, а он к нему уже привык. Привык, что никто не разбудит его и не скажет: «Пора». Да и пить привык. Во дворе у него росли два здоровенных куста конопли. Мы спрашивали его: «Йорст, а что будет, если увидит полиция?» Он отвечал: «А я скажу, что ничего не знаю. Ветром занесло семена, а что это — бог знает...» Объяснение было очень простое, и оно бы там проканало. Надо добавить, что у Йорста отец работал в тюрьме надзирателем. Так что, я думаю, в любом случае ему были бы обеспечены самые льготные условия.

— А свободное от работы время у вас было?

— Не было. Потому что встаешь в шесть, умываешься, готовишь завтрак, в семь тебя забирают на остановке (все эти две недели за нами на машине приезжал старик, отец фермера Нико). Там народ либо работает, либо отдыхает, на этом острове: два раза в день приходит крутой лайнер, забитый машинами швейцарцев, голландцев богатых, итальянцев, немцев, которые там оттягиваются. В глубине острова — кемпинг и прекрасный центр с дискотеками и клубами. Все остальное — это плантации тюльпанов и лилий. И крошечный лесок, в котором по земле ходили фазаны. И у нас мелькала мысль поймать хотя бы одного и сварить...

— На еде экономили?

— Конечно. Картошку с полей брали забесплатно или покупали, сосиски, огурчики, гамбургеры покупали — это самое дешевое. Иногда позволяли себе яблоки. То есть мы экономили на всем, чтобы заработать. Тем более что работа не постоянная, мы шесть или семь ферм сменили за полгода.

— Была разница?

— Разница была. Скажем, после тюльпанов мы попали на лилии. Хозяин не очень-то хотел нас брать, как нелегалов. Но мой друг не отставал от него, говорил, что, если полиция придет с собакой, он отвлечет ее куском мяса, и т.д. В конце концов это рассмешило хозяина, и он нас взял. Но спрос с нас был самый строгий. В результате мы там очень долго проработали. Там платили хорошо. Лилия — она как осьминог. У нее тоже надо оторвать самый большой желтый корешок. Луковицы вываливают на транспортер: они идут, ты берешь, отрываешь этот корешок, если ты не успел — оторвал другой работник, на каре увозят коробку с готовыми луковицами, она запаковывается, вечером отвозится на склад. Там, кстати, работал и фермер со всей своей семьей. С двумя сыновьями, невестками и женой. Несколько голландцев наемных и мы.

— Достает такая работа психологически?

— Страшно. Но вообще они старались как-то разрядить обстановку. Есть такое понятие «джус» — веселое настроение. Они стараются его создать. Каждые два часа перерыв на кофе. Сам фермер — он не ходит во фраке, он в комбинезоне и настоящих деревянных сабо, и, когда настает время перерыва, он заходит, включает телевизор (MTV, у нас тогда его еще не было), старается поднять настроение. За эти полчаса я даже умудрялся прочитать одну страницу «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Потому что другого времени читать не было. Ну, и общались с голландцами по-английски, шутили. Однажды у меня заболел зуб, а жена фермерского сына работала в зубной поликлинике. Отвезла меня в рабочее время, и зуб мне вырвали совершенно бесплатно, только врач долго возмущался, какие у славян плохие зубы. А у меня врачиха из трех каналов вырвала нерв, а из четвертого забыла, он и дал воспаление.

— А ты понял, кто они, эти люди, которые обеспечили цветами весь мир?

— Это суровые фермеры с суровыми лицами, с огромными, как лопаты, мозолистыми руками, которые очень уважают труд и уважают людей, которые трудятся. Они отдыхают две недели в году — в конце февраля едут кататься на лыжах в Альпы. Потому что это единственное время, когда они могут позволить себе не работать. Все остальное время они вкалывают. Возвращаются с курорта, начинают готовить грунт, ремонтировать машины или в складчину покупать какой-нибудь дорогой аппарат. И очень ценят труженика, который приходит им на помощь: они готовы платить. Воспользоваться твоим нелегальным положением, обсчитать тебя не придет им в голову. Каждую неделю, выйдя из конторы, хозяин с голландской пунктуальностью выдавал зарплату в конвертиках. В конторе у него был журнал, где все было учтено... Я говорю «голландская пунктуальность» не случайно. Голландская пунктуальность похлеще немецкой будет. И я понял, что это значит, когда однажды нагрянула полиция...

— Была проверка?

— Мы не видели, как они подъехали, просто прибежал человек, сказал, что шухер и надо прятаться. Мы убежали и залегли в поле. И с того дня хозяин нам привозил лилии прямо домой, к Хуку. Ночью привозил и ночью увозил, чтобы никто не догадался. Он обеспечивал нас работой, раз уж взял на работу. Там есть операция «пиллинг» — очищение. Недели две мы занимались этим пиллингом. Я думаю, соседи знали, что мы работаем, но ничего не говорили. Там три-четыре дома подряд стоят, все известно. Но у голландцев не в привычке стучать.

Когда тревога улеглась, фермеры пригласили нас на обед. И я, набравшись духу, произнес единственную фразу, которую знаю на голландском языке. Воспроизвести я ее могу, но переводить не берусь: «Ik been betenlander, maar vi been ik? Maar veel neuken — fanafont, nu et hratis!» Мой друг от смущения за меня бокал выронил из рук, а они искренне радовались такому взрыву эмоций.

— Я знал нескольких голландцев. Они произвели удивительное впечатление. Никакой рисовки.

— Я видел короля лилий, его зовут Джон. Это был худощавый мужик в синем рабочем комбинезоне, с впалым лицом и безумными глазами. Я запомнил одну его фразу: «Я не удовлетворен жизнью, но я не знаю, что мог бы делать еще». У него семеро детей и герлфренд-ирландка. В Голландии ему не хватает земли, поэтому у него плантации в Бельгии. Он пытался начать дело в Польше, но там у него ничего не получилось. Там он не мог вырастить нормальных цветов. Все побеги из Польши были очень плохие.

— Почему, почему? Я все время слышу разговоры, что голландские луковицы — они чуть ли не заколдованные, что из них нигде, кроме Голландии, не вырастишь цветка...

— Я не знаю. Я несколько луковиц отобрал, но забыл перед отъездом в холодильнике. Разных луковиц. Не знаю, что бы я с ними делал, потому что они действительно не выросли бы.

— Но почему?

— Потому что для этого надо принять это дело всерьез. Положить на это жизнь. Свыкнуться с жизнью на этом крохотном острове, с тем, что руки у тебя будут как лопаты и ты будешь ходить не в ботинках, а в голландских деревянных башмаках. За исключением тех двух недель в году, когда будешь кататься на горных лыжах...

— Я знал фанатов-садоводов, которые выращивали прекрасные тюльпаны.

— Дело, видимо, еще и в количестве. Мы работали на острове, где плантации цветов тянутся до горизонта. Но последняя ферма была на материке, а там уже остров казался нам микроскопическим. А сам материк показался, особенно поначалу, натуральным пейзажем из фильма ужасов: песчаные холмы без растительности, плантации и фермы — и больше ничего. Еще ветряные мельницы. Когда вся земля вокруг обработана, ты понимаешь, что это серьезно.

— А ты, как работающий нелегал, вывез из этой поездки что-то серьезное для себя?

— Да. Несколько жизненных максим, которые, вероятно, были бы другими, если бы я работал не в Голландии. 1) Надо всегда быть готовым исчезнуть. 2) Никогда не признаваться, что ты работаешь нелегально, и не закладывать своего хозяина. 3) Быть готовым к любой работе и делать ее хорошо. Ибо их от нас отличает только одно: те из них, кто выбрал по жизни работать, не умеют делать плохо свою работу. Поэтому у них и цветы такие получаются...

С тех пор прошло десять лет. Семен пробовал торговать, работать с туристами, сейчас на телевизионном канале М 1: берет на улицах шуточные интервью, делает авторские репортажи. В Голландию он согласился бы и снова поехать по гостевой визе, но взаправду гостем. Или туристом. В жизни у него было время понять, что ничто не дается просто так. Но представить себя на острове тюльпанов, где с тех пор и по сей день каждое утро с неотвратимостью законов природы король лилий Джон, облачившись в синий рабочий комбинезон, своими узловатыми пальцами очищает луковицы, похожие на осьминогов, или пробует землю, перед тем как высадить в нее новую рассаду на бескрайних полях, распростершихся под низким небом, Семен не может...

Василий ГОЛОВАНОВ