Наш читатель напуган — он прочитал интервью с Паршевым и теперь ждет голодной смерти в течение ближайших пяти лет. Но не все читатели такие слабые духом. Другие — слегка озадачены
AНТИПАРШЕВ
«ПАРШЕВИЗМ» — ЛЖЕНАУКА СОВРЕМЕННОСТИ!
Ну а теперь о самой изумительной фразе г-на Паршева: «...юго-западная граница распространения русского народа совпадает с январской изотермой, равной минус шести градусам». Так вот, к сведению г-на Паршева, жители современной развитой страны тем и отличаются как от животных, так и от жителей стран недоразвитых, что живут по преимуществу в городах. Россия — одна из самых урбанизированных стран мира, а у экономики мегаполисов свои законы. Здесь расходы на создание одного нового рабочего места растут уже пропорционально не смене климатических зон, а пропорционально размерам мегаполиса
«На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят...» Так должно быть в заснеженной и безлюдной России, когда с ее территории в соответствии с идеями пограничника-автоматизатора Андрея Паршева исчезнут 130 миллионов (!) «лишних» людей. Можно было бы вдоволь поиздеваться, спросив у г-на Паршева, с какой вероятностью он сам попадает в число этих «лишних». Элементарные подсчеты показывают, что она равна 90%. А можно было бы и недоуменно пожать плечами, вспомнив, что все эти «лишние» люди все-таки живут, и между прочим не хуже, чем 90% человечества, если производить расчеты уровня потребления не в денежном, а в натуральном выражении — сколько, например, потребляет средний россиянин килокалорий в год, сколько проезжает километров на собственном автомобиле, какой жилой площадью располагает...
Безграмотность г-на Паршева иногда умиляет, но, как ни странно, из его утверждений можно и пользу извлечь... если использовать их как учебное пособие по начетничеству и шарлатанству для студентов экономических факультетов. Итак, если вы хотите доказать какой-либо тезис, пусть даже самый абсурдный, сделайте вид, что на результат действует лишь один фактор, для вас самый удобный. Такой подход, собственно, не лженаучен, это целая область математической статистики — корреляционный анализ. Он применяется в том случае, если вас интересует собственно какой-либо экономический фактор, но ни в коей мере не беспокоит результат в целом. Например, вы исследуете эффективность нового вида оборудования или пригодность сырья из новой шахты. Здесь взаимозависимость фактор — результат описывается одним уравнением. Если же вас интересует в первую очередь результат, структура воздействия на него всех значимых производственных факторов, то применяется регрессионный анализ — целая система уравнений, решив которую, можно получить результат, интерпретируемый примерно так: «Увеличение на одну единицу значения фактора X дает увеличение значения результата Z, например, на 0,1; увеличение же на единицу значения фактора Y дает увеличение Z на 0,2 единицы». И сразу становится ясно, что эффективнее увеличивать натуральную величину фактора Y.
Заявляя, что «российское сельское хозяйство априори неконкурентоспособно в мировой экономике», г-н Паршев ставит урожайность зерна и картофеля в Европе и России в зависимость только от одного фактора — климатического, хотя даже простейшего корреляционного анализа не проводит. А между тем, хотя теплое время года в Европе продолжительнее, чем в России, разница среднегодовых температур не так велика, чтобы собирать по два урожая в год, как в тропиках. Высокая урожайность в Европе достигнута в первую очередь за счет капиталовложений. Если анализировать эффективность растениеводства даже на уровне курсовой работы средненького студента, то сразу же станет ясно, что вилка в урожайности (результат Z) — 20 центнеров с га в России и 80 в Европе — соответствует разнице в объеме внесения удобрений — до 500 кг на 1 га пашни в Европе и всего 50 в России.
А тысячу этих самых га пашни у нас обрабатывают около 20 тракторов, а в Британии и Швеции — 80, в Германии — вообще более ста. И самое главное, что для четырехкратного увеличения урожайности надо не только в четыре раза увеличить количество сельхозтехники, а следовательно, и расход топлива на единицу угодий, но в десять (!) раз увеличить расход удобрений и затраты на них! При этом мы не учли еще затраты на мелиорацию и многое другое. Так чье же зерно и картофель конкурентоспособнее?
Но если так, почему не весь мир живет дешевым русским зерном, а, наоборот, Россия зерно импортирует? Сразу скажу, что Россия — и в составе СССР, и как самостоятельное государство — ВСЕГДА была брутто-экспортером зерна, то есть зерна больше ПРОДАВАЛА, чем ПОКУПАЛА. Термин «брутто-экспортер» нуждается в пояснении. В пивоваренной, хлебобулочной, комбикормовой промышленности используются разные сорта и виды зерна, не все из которых растут в данной местности и в данном климатическом поясе. Поэтому и США, и Канада, и Австралия, и Аргентина какие-то сорта экспортируют, а какие-то импортируют. Разница и называется брутто-экспортом или же брутто-импортом.
Так вот, в СССР внутренними брутто-экспортерами были Украина, Россия и Казахстан, а брутто-импортерами — республики Средней Азии и Закавказья с их бурно растущим населением. Украина специализировалась на кукурузе, Россия — на кормовом ячмене, ржи и рисе (Кубань), Казахстан — исключительно на пшенице продовольственных, твердых сортов. Да и весь СССР вплоть до 1972 года был брутто-экспортером зерна. Начало массированного его импорта вызвано не действием климатических факторов, а политическими и экономическими ошибками политбюро.
Вообще, обсуждать экономику растениеводства, и производства зерна в частности, квалифицированно могут очень немногие специалисты, и, конечно же, это не современные политики и парламентарии. В 1997-м, самом неурожайном году одна парламентская дама говорила о валовом сборе в 46 миллионов тонн — меньше, чем в голодном 1946 году. Так вот, она перепутала сбор и закупки, СССР и Россию. На самом деле 46 миллионов — это были закупки! В чем разница? В том, что товарность зерна составляет не более 42%, а остальные 58% остаются в хозяйствах на корм скоту, семена. Для 200-миллионного СССР валовой сбор в 46 миллионов тонн — это голод. Для 145-миллионной России закупки в 46 миллионов тонн — это валовой сбор, равный 110 миллионам тонн. От голода весьма далеко.
Оценочные цифры правительства на тот «голодный» год поменьше — 96 миллионов тонн. Но валовой сбор и урожайность и в советские-то времена было трудно учесть, их рассчитывали по так называемым контрольным гектарам, то есть на основании выборки. А сейчас из севооборота выведены в первую очередь худшие земли, система контрольных сборов нарушена, поэтому занижение официальных цифр, рассчитанных по старой методике, на пятнадцать-двадцать миллионов тонн вполне вероятно. Но пусть даже 96 миллионов тонн! Это — 650 кг зерна на одного жителя в год. В СССР было 500. То есть в холодной России после отпадения южных теплых краев зерна на душу населения стало больше!
Да и нужен ли этот «юг» вообще для обеспечения так называемой продовольственной безопасности, даже на уровне праздничного стола? Между Абаканом и Минусинском (Сибирь — мертвая зона, по Паршеву) спокон веку растут арбузы и дыни не хуже узбекских, а сейчас фермеры выращивают там абрикосы и виноград. И не в рамках натурального хозяйства, а для продажи... даже не продукции, а саженцев и черенков в Иркутскую, Новосибирскую, Кемеровскую и Омскую области! В Сибири стали делать вино из винограда, виданное ли дело! Лет через восемь будем пить не только шипучее цимлянское, но и шампанское «Абакан» и не только красное «киндзмараули», но и «миндальное бийское». Почему? Потому что резко континентальный климат характеризуется пусть не очень длинным, но жарким летом, вызревать в которое успевают даже субтропические культуры. Не удивлюсь, что при постепенном потеплении из-за «парникового эффекта», который, кстати, г-н Паршев не учитывает, в Приморье (широта Крыма) какой-нибудь оборотистый дядька акклиматизирует мандарины и ананасы (дикий виноград там просто так растет).
Но хватит издеваться над безграмотным, но настырным Паршевым. Резюмирую: современная Россия — брутто-экспортер зерна, даже если не учитывать структуру товарооборота со странами СНГ. Хотя и немного, но 1,5 — 2,0 миллиона тонн мы продаем в дальнее зарубежье, в основном в Южную и Юго-Восточную Азию. Это пшеница, рис и ячмень. Почему не продаем больше? Почему при наших низких затратах не выдавливаем конкурентов с других секторов рынка?
Со времен Адама Смита и Карла Маркса известно, что сельское хозяйство отличается от промышленности (обрабатывающей) наличием ренты. Рента — это сверхприбыль, получаемая от производства продукции на лучших землях по сравнению с худшими, ведь земельные ресурсы ограниченны, и растущее население вынуждено оплачивать издержки производства и в худших условиях. Конечно же, экономичнее производить все зерно на черноземах Кубани, под Воронежем, в Провансе и Арканзасе. Но земель таких мало, а едоков на планете много, поэтому спросом пользуется и канадская пшеница (урожайность там, кстати, всего восемь центнеров с га), и аргентинская, и австралийская. Их земли не лучше наших, а просто удобнее. С Кубани зерно в Индию надо везти вокруг Африки или через платный Суэцкий канал, а Австралия — вот она, рядом. Вообще, и мировая и российская экономика много сложнее, чем ее представляют себе дилетанты типа г-на Паршева. Взять хотя бы ту же нефтедобычу.
В добывающей промышленности тоже есть рента — ресурсы-то ограниченны. И поэтому спрос находит и качественная аравийская, и сернистая татарская, и добываемая на шельфах Норвегии и Сахалина и на вечной мерзлоте Сибири и Аляски. Причем здесь преобладает значение второго типа ренты как сверхприбыли, которая может быть получена и на худших участках за счет массированных капиталовложений в геологоразведку, к примеру, или в тот же подогрев нефти в трубопроводах.
Кстати, влияние климатического фактора на структуру наших затрат г-н Паршев более чем преувеличил. Еще в середине 80-х исследование влияния климата на размер ВНП было темой диссертаций нескольких моих аспирантов. За точку отсчета были взяты самые комфортные условия Средиземноморья и островов Карибского моря. Выяснилось, что климат дурно влияет на экономику и к северу и к югу от зоны субтропиков. Севернее цеха нужно отапливать, а южнее... очищать и опреснять воду для технических нужд. Примечательно, что и Россия, и Саудовская Аравия теряют на борьбе со своим климатом — и арктическим, и пустынным — по 12% ВНП. А те из штатов США, что лежат на «аллее торнадо» недобирают целых 16% из-за необходимости чуть ли не ежемесячно восстанавливать разрушенное ураганами коммунальное хозяйство.
Чтобы обеспечить жизнедеятельность Москвы или Парижа, нужно делать примерно одно и то же — строить и эксплуатировать сотни километров метрополитена, тысячи километров дорожного покрытия улиц, десятки тысяч фонарных столбов, сотни тысяч километров водо- и газопроводов, канализации... Спору нет, в Сибири всю зиму боролись с замерзанием труб, а в Москве весь февраль воевали со снегом, чего в Европе быть просто не может, но существует закономерность — чем больше город, тем меньше в коммунальных сетях удельный вес аварий, вызванных климатическим фактором, и больше доля техногенных аварий, а их количество на 1 000 000 жителей во всех мегаполисах мира практически одинаково — 10 — 12.
Кроме того, жители мегаполисов производят продукцию, потребительские качества, а следовательно, и рыночная цена которой зависят по преимуществу не от вложений в отопление или расчистку от сугробов заводского двора, а от вложений в современное, порой уникальное оборудование, обучение и повышение квалификации персонала. Это всем известный эффект концентрации производства. Если вы ремонтируете автомобиль в боксе своего гаражного кооператива, то стоимость ремонта сложится из стоимости запчастей, прибыли, недополученной вами от частного извоза, которую вы упустили, ковыряясь со своей «Ладой» несколько суток, и стоимости отопления гаража. Если же вы ремонтируетесь в автосервисе, то вы заплатите за сам ремонт, за запчасти, но сэкономите на времени простоя — несколько часов вместо нескольких суток, да и размер накладных расходов, в том числе и на отопление и освещение, в расчете на каждый ремонтируемый в цехе автомобиль будет значительно меньше, чем в вашей металлической или каменной «будке».
Кроме того, мегаполисы вдвойне выигрывают при идущей сейчас в России структурной перестройке промышленности, так как в больших городах всегда есть достаточное количество квалифицированных рабочих рук — безработных или не удовлетворенных нынешним местом работы, при этом уже обеспеченных жильем и всеми коммунальными сетями. Для них не нужно строить заводские поселки вокруг металлургических комбинатов, да и сами эти комбинаты, закрыв устаревшие крупнотоннажные производства, как забросили колхозы и фермеры худшие земли, стремятся использовать свой потенциал по максимуму. Бывшие пашни превращаются в экологически чистые пастбища, а прокатные цехи — в сборочные.
Кстати, о металлургических комбинатах. Никто не зовет г-на Паршева их осматривать, но прочитать советские производственные романы 50-х годов он мог бы. Из них бы он узнал, что пар, подогревающий воду, используемую при охлаждении доменной печи, — та же вода, только уже испарившаяся при охлаждении. Она греет не только сама себя, но еще и несколько цехов и общежитий. Домна не нуждается в теплоцентрали, она сама себе теплоцентраль.
Можно, конечно, как Паршев, сказать, что доставлять даже отечественные комплектующие для новых, реструктурированных производств по нашим железным дорогам гораздо дороже, чем, например, по морю из Кореи в Малайзию, но... Узбекистан вообще выхода ни к одному морю не имеет, а собирает вполне конкурентоспособные в СНГ и Восточной Европе автомобили из корейских деталей. А детали везут в Узбекистан по нашим же железным дорогам! Все дело в том, что эффективность водного транспорта в современных условиях вызывает большие сомнения. Во-первых, постоянно растет стоимость фрахта. Мировые извозчики — Панама, Либерия, Греция — сами мало что производят, но в их портах приписки — самые льготные налоговые условия для судоходных компаний. Правительства этих стран берут количеством налогоплательщиков, а не размером налогов, а судовладельцы, естественно, выкачивают сверхприбыль, вступая в сверхмощные картельные пулы — при концентрации более чем половины мирового тоннажа морского транспорта в Панаме, Монровии и Афинах прийти к соглашению проще простого. Кроме того, на цену морских перевозок влияет страховка. Каждый день в мире тонут несколько кораблей. Если ты везешь уголь или зерно, страховка терпимая, а если у тебя на борту контейнеры с электроникой? Сравните стоимость килограмма зерна и килограмма компьютера, и все станет ясно. А попробуйте что-нибудь утопить, перевозя по железной дороге! Между тем крупные железнодорожные аварии происходят раз в неделю, а корабли тонут по три-четыре раза в день! Недаром наши японские партнеры настаивают на строительстве паромной переправы с Хоккайдо на Сахалин. А что такое паромная переправа как не часть железной дороги? А китайцы достроили железнодорожную линию Инин — Дружба: возить в Европу телевизоры и компьютеры через Казахстан и Россию дешевле, чем морем.
Так что, я думаю, «паршевизм» не придет на смену развитому социализму и дикому капитализму в России. Он вообще никуда не придет, ни к нам, ни в ту же Японию, где климатические условия — как в нашем многострадальном Приморье. Вот, кстати, Япония — хороший пример для подражания! Сельхозугодий — воробышек какнул, полезных ископаемых — практически ноль, Хоккайдо в снегах, на Хонсю, Сикоку и Кюсю — перманентные землетрясения и цунами, все дома приходится возводить сейсмостойкими, а японцы живут себе. Не так уж чтоб очень богато, но вполне сносно и «запаршеветь» не собираются.
Альберт КАГАН,
доктор экономических наук, профессор, г. Прага
Я всю жизнь занимаюсь крестьянским бытом. И точно могу сказать: что касается сельского хозяйства, Россия ВСЕГДА будет в проигрыше! Судите сами, в Европе сельскохозяйственный период десять месяцев, а в России пять. Разница в два раза! Россия — очень холодная страна с плохими почвами. Речь идет не о вегетационном периоде созревания растений, он везде одинаков, а о возможности работать на поле. В Европе не работают в поле только в декабре и январе. В ноябре, например, можно сеять озимую пшеницу, об этом знали английские агрономы еще в XVIII веке. В феврале — проводить другие работы.
Если просчитать, то получится, что русский крестьянин имеет на пашенные работы, кроме обмолота зерна, сто дней. И тридцать дней уходит на сенокос. Что получается? А то, что он жилы рвет и еле управляется. Глава семьи из четырех человек (однотягловый крестьянин) физически успевал вспахать две с половиной десятины. А в Европе — в два раза больше. О том, что в России беспашенный период семь месяцев, писали в государственных документах тоже еще в XVIII веке. Это я как историк очень хорошо знаю.
Средний урожай, например, в XVIII веке был сам-третей. То есть из одного зернышка вырастали три. Из двенадцати пудов — тридцать шесть. Минус пуд на семена, получается двадцать четыре пуда — чистый сбор с десятины. С двух с половиной десятин — шестьдесят пудов. Это на семью из четырех человек. А семья из четырех человек, учитывая, что женщины и дети едят меньше, равна 2,8 взрослого. При том, что годовая норма потребления — двадцать четыре пуда на человека. То есть нужно без малого семьдесят пудов. А есть только шестьдесят! Причем из них еще нужно вычесть часть для прокорма скота — овес лошади, подсыпка корове. Поэтому вместо двадцати четырех, положенных по биологической норме, россиянин потреблял двенадцать-шестнадцать пудов. 1500 килокалорий в сутки вместо потребных организму 3000.
Поэтому в России хлеба ВСЕГДА не хватало. И жизнь была ВСЕГДА на пределе возможности. Страна НИКОГДА не могла прокормить себя хлебом. Я называю это мобилизационно-кризисным образом жизни. Это вечная борьба, вечный страх голода. И при этом страшная работа на износ с привлечением женщин, детей, стариков... Да, изменилась техника — в Европе трактора и в России трактора, — но соотношение пахотного времени осталось прежним, и результат тот же. Да, по сравнению с XVIII веком производительность труда на селе увеличилась в сорок-пятьдесят раз. Но природа-то осталась неизменной! Поэтому себестоимость российской сельхозпродукции ВСЕГДА будет дороже западной. По тем же самым причинам у нас в два раза меньше времени на работу в поле.
Вот еще маленький пример. В том же XVIII веке полная обработка десятины стоила 7 рублей 60 копеек ассигнациями. Такова была рыночная стоимость рабочей силы. А рыночная цена продукции с той же десятины — в два раза ниже! И это еще при баснословно высоком урожае сам-шест. А если обычный урожай, сам-третей, то себестоимость в четыре раза ниже рыночной цены! Таковы исторические данные. И сейчас то же самое. В России ничего не выгодно делать.
Леонид МИЛОВ,
профессор исторического факультета МГУ
C большим удовольствием прочитал интервью с Паршевым. Проблема совершенно ясна и даже не требует доказательств. В книге все изложено правильно! К сожалению, Паршев допускает большую ошибку, призывая к изоляционизму. Это немедленно отвращает любого молодого россиянина от справедливой теории Паршева. Я говорил со многими. Молодежь просто не хочет ничего слышать о том, что придется быть закрытыми от мира. Однако проблема мотивации решается просто.
1. Необходимо ввести мировые цены на нефть.
2. Всю выручку от продажи нефти и других сырьевых ресурсов необходимо тратить только на высокие технологии, а не на еду и ширпотреб. Так уже давно делает Китай.
Если ввести в предложения Паршева эти коррективы, то шокирующий изоляционизм исчезает, а суть остается та же.
Александр МИРОНОВ, Италия
Когда я прочитал это интервью, у меня как у человека, что-то в экономике соображающего, возникли два вопроса и один вывод.
Вывод такой: видимо, проклятые большевики испортили не только почву, землю, людей, но и климат. Поскольку до 1917 года, т.е. при царе, сельское хозяйство было вполне прибыльным, а пшеница и рожь растут одинаково и в условиях глобализации, и без оных. Они не растут только тогда, когда этого не хотят люди.
А что касается вопросов, то вот первый: отчего инвесторы не торопятся вкладывать деньги в Африку и Южную Америку, уж там-то климат — лучше не придумать? Да и вторая, попутная задача была бы решена — от производства наркотиков людей в этих регионах отучать надо, чтобы их в Штаты тоннами не везли.
Вопрос второй: а что Паршев вообще делает в России? Подобную паршевской точку зрения я все время слышу в Нью-Йорке от наших эмигрантов, причем из числа самых неудачливых. Им просто психологически легче так жить, с мыслью, что они вовремя слиняли. Но Паршев-то зачем выдумал себе все это? Ведь известно, что человек придерживается той точки зрения, к которой наиболее близок психологически, по складу своего характера и умонастроений... Видно, не любит Паршев Россию.
Юрий ВИНОКУР,
Business analyst for SolomonSmithBarney, New York
Можно, конечно, обозвать Андрея Паршева националистом, автаркистом или как-нибудь еще похуже, однако нельзя не признать, что он все-таки дал свой ответ на вопрос: «Почему Россия не Америка?» И этот ответ вполне здрав, по крайней мере обошлось без разговоров о генетической лени русского человека или, наоборот, о вечных происках Уолл-стрит.
Как бы то ни было, лучше нам все же смириться с мыслью, что Россия не вписывается в эту самую глобальную экономику. Да и так ли уж она хороша и устойчива, как кажется многим?
Первые тревожные сигналы уже прозвучали, причем затрещало на стыке промышленности и природы.
Сельское хозяйство Западной Европы, которое и глобализированное и индустриализированное, пребывает нынче на больничной койке из-за бесконечных эпидемий. Тут и коровье бешенство, и свиная чума, и ящур... И что там еще вскрытие покажет, можно только гадать.
Житель западного общества приучен потреблять избыточно много, но даже он не хочет потреблять ценой собственной жизни. Поэтому и переходит на продукцию так называемых экологических ферм, от которых, кстати, не так уж далеко стоят натуральные хозяйства, пропагандируемые Паршевым.
Болезни перепотребления коснулись и компьютерного бизнеса. И если еще год назад у нас в Германии «Пентиумы-3» расхватывались в универсамах, как пирожки в базарный день, то сегодня средний бюргер уже задает себе вопрос: ну а на кой черт мне сдался «Пентиум-4»?
В то же время китайские и малайские рабочие, кто, собственно, и мастерит эти «пентиумы», имеют гораздо меньшую зарплату и куда больше рабочих часов, чем немцы и американцы, которые только упаковывают готовые изделия и наклеивают на них гордые этикетки: «Сделано в Германии» или «...в США».
И, кстати, те, кто разрабатывает новые лекарства, новые программы, новые процессоры в лабораториях западных корпораций, — это все те же китайцы, индусы, русские и другие представители «недоразвитых» стран. Вот тут-то и собака зарыта. Наращивая потребление, западный мир одновременно теряет в образовании. Однако решает эту проблему с людоедской простотой — выкачивая интеллектуальные ресурсы из прочих миров, обрекая их на вечную роль сырьевых, промышленных, сельскохозяйственных и прочих придатков.
Конечно, встает вопрос: а нужны ли интеллектуальные ресурсы России после ее перехода к натуральному хозяйству?
Однако я могу представить себе натуральное, или, лучше сказать, экологическое, хозяйство более высокого уровня. Если на каждой скотине будет висеть вместо колокольчика микрокомпьютер с сетевым чипом, работающим на частоте 433 Мгц. Если весь скотный двор будет представлять единую сеть с сервером, спрятанным где-нибудь в курятнике. Вот тогда и интеллект нам понадобится, чтобы, к примеру, написать интерфейс к какой-нибудь особо бодливой буренке.
А. ТЮРИН, российский писатель-фантаст
и заодно немецкий программист