Я БОРЮСЬ ЗА НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ!

В июне уже в двенадцатый раз в Сочи пройдет «Кинотавр». Его отца-основателя Марка Рудинштейна недаром называют акулой отечественного кинобизнеса. Он не просто сделал очередное киношное мероприятие. «Кинотавр» — уже восемь лет как международный фестиваль, которым впору гордиться. Поневоле задаешься вопросом: по какому почину создается такой бизнес? Рудинштейн говорит, что дело вовсе не в его безграничной любви к родине и не в страстном порыве вывести отечественный кинематограф из кризиса. Да, Рудинштейн не поэт. Он философ...

ТradeМарк РУДИНШТЕЙН:

Я БОРЮСЬ ЗА НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ!

— Я просто спасаю свою жизнь. Когда-то решил, что уезжать из страны не хочу. Ну а поскольку в этой жизни нужно чем-то заниматься, чтобы нравиться женщинам...

— Ах вот в чем движитель?!

— Да-да! Вовсе не на любви к абстрактной родине строятся карьеры. Настоящий мужчина делает все ради любви к родинке на лице женщины. А еще — к парадному, где впервые обнял девушку или распил с друзьями бутылку портвейна, к улочке, где кому-то дал в морду или где тебя самого побили...

— Естественно, напрашивается вопрос: что за такая судьбоносная женщина рядом с вами?

— ...Семья у меня не сложилась. Ну, не сложилась... Я в общем рассуждаю. Сейчас меня, например, очень беспокоит глобализация гомосексуализма. Между прочим, в противовес этому я и сделал фестиваль «Лики любви». Как-то сидели с Сергеем Соловьевым в Германии в баре за кружкой пива. А вокруг одни голубые. Я сказал тогда Соловьеву: «Вот сейчас они показывают на нас пальцами, говорят, что это мы сексуальное меньшинство. Но мы им покажем!» Посидели, поговорили, так пришла идея фестиваля. Боюсь, если этим делом не заняться серьезно, человечество скоро просто вымрет. (Cмеется.) Надо срочно бороться за нормальных людей! От искусства обязательно должно что-то рождаться. Поэтому я очень рад, что на «Кинотавре» рождаются семьи. А после фестиваля — дети! Уже пять детишек. Последний — у Ларисы Гузеевой.

— Да вы просто дежурный по демографической ситуации в стране!

— Да-да! Я искренне переживаю.

— Рассказывают, «Кинотавр» тоже возник после очередных ваших посиделок с друзьями за кружкой пива. Хороший рецепт для всяких начинаний, как в известной рекламе: надо чаще встречаться! Хотя напоминает все это хорошо исполненную авантюру.

— Да, я авантюрный человек. Но есть авантюризм, приносящий вред, и другой — приносящий радость. Я думаю, что приношу радость. На самом деле все хорошие идеи рождаются за чашкой кофе или рюмкой водки. В этом смысле «Кинотавр» — биржа идей. При мне на прошлом фестивале Михаил Мишин показал Володе Машкову новую американскую пьесу, которая даже не была еще переведена. Обсудили, решили делать спектакль. И вот не прошло и года — недавно был премьерный спектакль «№13» Машкова во МХАТе.

— Валерий Тодоровский, один из ярких наших режиссеров, сейчас держит долгую паузу. Пошел в продюсеры. Он как-то рассказывал, что режиссер — бог, ведь в кино создается особый мир со своим народцем, образами, звуками, целая орда людей на это работает. Но даже не в этом предел тщеславия. Продюсер, условно говоря, дает возможность многим «божкам» реализовывать свои миры. Так что, получается, продюсер — уже мегабог. Согласны?

— Валера правильно говорил. Да, я то же самое чувствую. Одна из вещей, которые мне нравятся в моей профессии, — я могу, что называется, родить, высветить новую звезду. При том, что я себя считаю кем-то вроде официанта. Гениальных людей мало. Все остальные — обслуживающий персонал. Нечего этого бояться. Кто такой президент? Это человек, который должен обслуживать народ. Для американцев это норма. Мы пока этого не понимаем. У нас все царьки, которые правят народом. И только когда эта психология будет выбита из наших голов, тогда, может быть, в стране что-то и изменится к лучшему.

— В политику не тянет?

— Да никогда в жизни! Для этого нужно быть богатым человеком. Меня приглашали баллотироваться в Думу. Стал рассуждать. Я бедный человек, если пойду в Думу, обязательно что-то украду или пролоббирую какого-нибудь мерзавца. Но таким образом я потеряю главное, за что себя уважаю. Во-первых, независимость, во-вторых, возможность дружить с тем, с кем хочется, а не с кем надо. Хорошо сказала Таня Догилева о Меньшикове: «Он счастливый человек, может общаться с тем, с кем ему нравится». Я еще не могу себе этого позволить.

— Значит, вокруг вас в основном только люди нужные?

— Общаться приходится со всеми. Работа такая. У меня есть один друг, вместе в армии служили. Он сейчас работает главным художником в нашей компании. С годами вообще трудно приобрести друзей, а в актерском мире просто невозможно. Здесь не дружат, здесь такие потемки!.. Потом, в дружбе, как и в любви, должна быть какая-то одинаковость, совпадение на уровне генов, что ли. А как иначе? При том, что я по натуре, конечно, кот, гуляющий сам по себе.

— У вас ведь вся семья эмигрировала в Израиль...

— Все до одного.

— А вы-то чего остались?

— Я жил в Израиле. Аж четыре месяца. Так измучился! Как сказал Жванецкий: «Государство замечательное, только на каждом шагу евреи». (Смеется.) Евреи хороши тогда, когда они рассредоточены по миру. А когда они собираются вместе — это опасно. Они становятся агрессивными, горланят о своем превосходстве над всеми.

Не смог я там жить. Как не смогу в любом другом месте. Я недавно был в Америке. Встречался с теми, кто там вроде бы хорошо устроился. А они все равно плачут. Все равно чувствуют себя людьми второго сорта. Да, и у нас житье не подарок. Я удивляюсь, что в свое время отсюда так мало народу уехало. Но сейчас ведь возвращаются. Или непрестанно мучатся двумя вопросами: правильно ли сделали, что уехали, и как вернуться? В любом случае все кончается ностальгией. Я рад, что у меня есть цельность по отношению к тому месту, где родился. Для меня вопрос выбора — где жить? — просто не стоит. Я не понимаю, как можно самого себя отрезать, что называется, от пуповины. При том, что мое поколение появилось на свет, когда в стране вовсю шел дурацкий эксперимент. Потому сорок лет жизни у меня просто отняли. Может быть, лучше было бы родиться в другой части света. Но родину, как и маму, не выбирают. (Хохочет.)

— Значит, злость на прежние времена осталась?

— Нет. Скорее, от прошлой жизни осталось ощущение некоторого отчаяния. Потому что жалко потерянного времени, впечатлений. Допустим, музыка Малера у нас долго считалась сумасшедшей. А тут я не так давно послушал, и не было никакого отторжения, наоборот, остались незабываемые ощущения. Вот так открываешь, что, кроме Пушкина, есть Бодлер и многие-многие другие. Догоняешь, догоняешь, а уже пятьдесят пять...

— Вообще-то многие слушали Малера, читали Бодлера и тридцать лет назад. При желании все было доступно.

— Да, у меня запоздалое развитие... Теперь как? Приезжаешь за границу — масса развлечений, возможностей хорошо отдохнуть. Но организм уже не всегда поддерживает такие активные планы на жизнь. И в одиннадцать вечера ложишься спать. Другое дело — лет тридцать назад! Сел бы в лодку, прокатился по Ниагаре! А сейчас на это можно только смотреть. Хотя ведь удовольствий не меньше! Наоборот, как ребенок радуешься открытиям, которые нынче, правда, все делают уже лет в двадцать...

Когда-то я хотел, чтобы меня любили женщины. Думаю, сейчас я им интересен. Хотя в былые времена было совсем не так... А вообще я понял одну важную вещь. Когда любишь себя, хорошо к себе относишься, ты и другим интересен. А вот самонеуважение отторгает окружающих. Другой момент: что такое любовь к себе? По-моему, это когда занимаешься своим делом. Мне в этом смысле повезло. Так что какие тут могут быть обиды?!

— Но ведь актерская судьба не сложилась. Вы же окончили Щукинское училище.

— Лицедействовать хочется. Впрочем, я недавно снялся в картине «Курортный роман» и в сериале «Идеальная пара». Сейчас начинается работа над «Ромео и Джульеттой». Там большая роль. С Янковским будем играть отцов семейств двух мафиозных кланов. И хочу продолжать это делать. А еще — слушать музыку, влюбляться! (Гогочет.) Возможность видеть красоту всего, что создал мир, — это для меня сегодня самое большое счастье.

— Так же, как новые бизнес-проекты?

— Меня все принимают за бизнесмена! Но это абсолютно не так. Я не умею делать деньги. Даже для себя.

— Минуточку. У нас нынче непременный атрибут крутого бизнеса — всяческие угрозы, нападения. Два года назад и с вами случилось нечто подобное — в подъезде на вас напали, избили.

— Тогда мэрия передала нашей компании права на кинотеатр «Мир», а там размещалось казино. Ребята не хотели оставлять насиженное место. Ну, и, чтобы я вел себя попокладистее, начали запугивать. Но меня только тронь. Я после этого еще больше зверею. (Усмехается.)

— Хорошо, так за кого вас прикажете принимать?

— Я нормальный администратор. Кто знает главного администратора Каннского фестиваля? Никто. У нас в стране на виду либо одни гении, либо бездельники. Поэтому среднее звено — работяги, которые нормально выполняют свое дело, не вызывают пристального интереса. Когда только организовали «Кинотавр», все были шокированы: как хорошо расселяют, кормят... Фестиваль вызывал гастрономический интерес! А что, обязательно должны плохо кормить? Перевернутая, идиотская психология.

— Вывели для себя формулу успеха?

— Как-то у знаменитого гонщика Феррари спросили: «Почему вы все время побеждаете?» Он сказал: «Во время аварии все тормозят, а я жму на газ». Так же и я.

— И что срабатывает в качестве «газа»?

— Как человек маленького роста, я страдаю комплексом Наполеона. Хороший адреналин. На себя нужно уметь смотреть как бы со стороны. Иначе — паранойя, мания звезды.

— Как же не заноситься?

— Для меня лакмусовой бумажкой человека является самоирония. Человечество и выживает только за счет чувства меры и чувства юмора. А у меня врожденный одесский юмор. Я же на Слободке родился, в самом хулиганском районе Одессы. Свой первый рубль заработал на мухах. В Одессе было много мух. Мы с братом убивали их газетой, каждая стоила у мамы копейку. Сто мух — рубль. Мне было семь лет.

— А вы уверяете, мол, не бизнесмен...

— Ну, это каждый может рассказать историю о том, как был заработан первый рубль. Кроме того, чего санитаром города было не поработать? Нет во мне этой бизнесовой жилки. Случайно все вышло. Ведь мое поколение воспитывали в духе антисемитизма. Я всегда понимал, что, допустим, директором, вообще руководителем никогда не буду. Это потом достаточно неожиданно все стали президентами. И у меня появилась своя компания. А вот психологии хозяина нет по сей день.

— Так как сейчас живется еврею в России?

— Сейчас нет того идиотизма. И слава богу. Потом, есть «евреи» и есть «жиды» — это разные понятия. Еврей — это человек, который не мешает людям жить. А у жида отсутствует чувство родины, ему абсолютно на все плевать, в нем довлеет лишь чувство зависти. Причем жидом может быть человек любой национальности. Вот есть такая птичка, ее называют жид. Она везде клюет, во все вмешивается, повсюду мельтешит, у нее одно желание — урвать. Нет ощущения своего кусочка. У меня оно есть. Поэтому меня трудно вытащить отсюда.

— В детстве наверняка травили «жидом». Как защищались?

— В школе были всего два еврея — я и мой брат. Били нас еще как. Потом пришел в класс еще один «жид», и мы сколотили свою банду. И уже остальных били. Закончилось все очень печально. Две банды у Потемкинской лестницы пошли друг на друга с ножами из-за какой-то девочки. После чего я получил восемь месяцев детской колонии.

— А как в тюрьму занесло?

— В конце 80-х в «Росконцерте», где я работал, было заведено дело. Мне нужно было кого-то сдать. Я не сдал... На меня многое «повесили». Потом-то оправдали, восстановили на работе, но год жизни отняли. Если бы не перестройка, погиб бы...

Опыт тюрьмы очень сильный. Нелегко выдержать в камере, где на сорок коек — шестьдесят человек, большинство из которых убийцы... Но именно тогда я вывел для себя единицу человеческого горя. Очень хорошо помню новогоднюю ночь с 86-го на 87-й год. Всех тогда поощрили — оставили включенным радио, передавали концерт с Красной площади. А мы вместе с бывшим министром транспорта Казахстана, два здоровых мужика, отвернувшись к стенке, плакали как дети. На следующий день у меня был инфаркт. Опять нужно было выживать. В течение трех месяцев упирался руками в рядом стоящие кровати и отжимался, отжимался. Вышел из тюрьмы стройным, накачанным. Потом сделал кардиограмму и показал другу, не предупредив о том, что перенес инфаркт. Так вот, у меня даже минимального рубца не осталось! Я понял, если очень захотеть, все в жизни можно перетерпеть. Тюрьма дала мне внутреннюю мощь. Можно пружину гнуть, сжимать, но в какой-то момент она разогнется и спружинит бумерангом! Так и с человеком. У меня всю жизнь был синдром потных рук. Как вызывало к себе начальство, ладошки тут же склеивались. После тюрьмы этого больше не случалось. Страх прошел.

— И что, сейчас уже ничего не страшно?

— Страшно за детей, внуков, криминальная ситуация в стране неуправляемая. Но я не олигарх, живу в «хрущевке», брать у меня нечего...

— Учитывая, что мы продолжаем жить во времена нуворишей, ваши частые перепевы — лучше быть бедным, чем богатым — сродни анекдоту. Вы так кичитесь этим.

— Вовсе не кичусь! И я не говорю, что нищий. Просто убежден — появятся дом, дача, машина, потом понадобится охрана. И так далее... Увольте! Так начинаешь наращивать скорлупу, потом внутренне костенеть. Если есть лишняя копейка, лучше свет повидать. Я вообще больше всего боюсь момента, когда внутри перестану все переживать. Поэтому душевный комфорт... по-моему, это прямой путь к импотенции. Нужен внутренний огонь, который жжет изнутри, — огонь нереализованности. Всегда должно быть состояние готовности: вот-вот ОНА появится. Ради этого чувства и едешь в другие места. А вдруг? Повторяю, истинный азарт для мужчины — реализовывать свои идеи, чтобы увидеть радость в глазах женщины, ради которой все и делается.

Майя ЧАПЛЫГИНА