ЖУРНАЛИСТ НА ГРАНИ НЕРВНОГО СРЫВА

Странные происходят вещи. Одни журналисты тычут другим журналистам указующим пальцем: мол, вы, прислужники режима, вы опять ведете советскую пропаганду, возвращаете общество в застой, врете и лжете. Другие тоже не лыком шиты: а вы, говорят, слишком много получаете! Но мы не только сами на грани нервного срыва. Мы и все общество туда ведем. А зачем?

ЖУРНАЛИСТ НА ГРАНИ НЕРВНОГО СРЫВА

К памятнику Ломоносову, который, слава богу, пока еще по-прежнему стоит, вернее сидит, рядом с журфаком, я пришел 4 мая. Вокруг толпились возбужденные люди с неуловимо знакомыми лицами и хмуро щелкали затворами операторы и фотокорреспонденты. По традиции в этот день собираются выпускники. В этом году исполнилось двадцать лет нашему выпуску. Многих я, правда, так и не увидел. Не увидел Вовы Яковлева, отца-основателя газеты «Коммерсантъ» и специального птичьего языка, на котором, с тех пор как появилась эта газета, разговаривает пресса. Он в Америке. Не было Сережи Козырева, который проделал типичный путь к успеху последних десяти лет: из газеты — к видеосюжетам, от видеосюжетов — к видеофильмам, от видеофильмов — к рекламе. Он в Германии. Не было Влада Листьева, который учился на год младше. Он высоко... Не было Сережи Агафонова, заместителя главного редактора «Новых Известий», уж он бы точно поязвил насчет нашей огоньковской любви к Кремлю. Он тоже откуда-то не прилетел. Хотелось поговорить, понять что-то, но вместо этого мы пообнимались, порадовались друг другу и разошлись по разным кабакам, как и двадцать лет назад. Кабаки, правда, тогда были другие, но это уже детали...

Пользуясь случаем, я договорился встретиться с бессменным деканом факультета журналистики МГУ профессором Ясеном Николаевичем Засурским. Он в последнее время довольно часто выступает по проблемам свободы слова. И мне думалось, что я спрошу у профессора Засурского: Ясен Николаевич, как же так? Где же та авторская журналистика, которой вы нас учили? Почему ваши выпускники скачивают компромат из Интернета, продают газетные площади — да и целые редакции — каким-то банкирам, почему отчаянно пиарят подозрительных политиков и гоняются за коммерческой рекламой? Что со всем этим делать?

Но разговор у нас получился совсем не про это.

В результате прочитанной мне один на один лекции я оказался перед удивительным открытием: оказывается, в нашей журналистике не изменилось главное! Ни за десять лет сумасшедших перемен, ни за двадцать почти что лет, с тех пор как умер Брежнев, наша журналистика не отошла от главной своей беды — от крайностей. Да, мы по-прежнему люди крайностей.

Двадцать лет назад все хотели быть в журналистике писателями. Информационщиков было крайне мало. Людей, обладающих хоть каким-то досье, вкусом к работе с информагентствами, практически не было. Сегодня любой начинающий автор лихо шарит по всемирной Сети в поисках нужной фактурки. Но практически уже никто не умеет писать по-своему, непохоже на других. Двадцать лет назад, при всех идеологических препонах и запретах, в журналистике был излюбленный жанр: «командировка по тревожному письму». Любой редактор понимал, что в газете нужны конфликтные истории, нужна критика, и командировки подписывались не глядя, в любую точку необъятного Союза. Сегодня, при всем обилии криминала и скандалов, все они строятся на каких-то с потолка взятых историях и документах. Чтобы журналист лично поехал в какой-либо город и разобрался, что там, в городе N., произошло с гражданином Р. — скорее произойдет очередное наводнение. Журналисты утратили связь с огромной страной. И страна платит им взаимностью — постепенно мы становимся неинтересны широкому читателю. Крайности, сплошные крайности...

За эти двадцать лет мы так и не научились самому главному — создавать объективную картину мира. Но почему?

...Абитуриенты беспрерывно толпились в коридорах, и я, наконец протолкнувшись в кабинет декана, не мог не задать ему самого простого вопроса:

— Как ребята, Ясен Николаевич? Отличаются чем-нибудь от тех, кто поступал к вам, скажем, лет пять назад?

— Я думаю, в сочинениях этого года больше философии, больше рассуждений о жизни, больше фантазий, не всегда удачных, может быть, но искренних. Это говорит о том, что они хотят быть не только репортерами, но и философами, публицистами, аналитиками. Может быть, это поможет им когда-нибудь сделать нашу журналистику более глубокой и менее задавленной фактологией.

— Когда я шел сюда, как раз хотел вас спросить: в связи с поворотом к чисто информационной журналистике, к журналистике как к продукту, профессиональный уровень пишущих людей, как мне кажется, снизился за последние годы. Вы так не думаете?

— Думаю, что уровень сильно снизился. Даже не с точки зрения творчества отдельных журналистов, а с точки зрения журналистики как явления. Вы покупаете газету и, к сожалению, часто видите, что стержня в ней нет. Идет набор каких-то фактов. И вы не можете понять: что же в мире и в России происходит, куда же мы, грубо говоря, движемся? И мне кажется, что у этих молодых немножко больше желания выбраться из этой информационной каши.

— Журналист становится заложником редакционной концепции — изготавливать продукт только по определенному рецепту. Класть в пирожки только сало или только огурцы. Он должен...

— ...Продавать или изготовлять ту продукцию, которую хочет хозяин, и чтобы она в то же время покупалась аудиторией, да еще и совместить это, причем не всегда с учетом реальности.

— Я вас спрошу как специалиста по американской журналистике: а разве это не в русле мировых стандартов?

— В русле мировых стандартов, если это действительно опирается на факты. Но в нашем случае эти факты слишком часто подбираются под концепции владельцев газет, и издается газета часто для того, чтобы угодить владельцу и чтобы он мог в обмен на это укрепить свои позиции у власти или у тех, кто дает деньги. И это искажает классическую концепцию мировой журналистики. В чем она состоит: мы даем вам картину мира плюс свой взгляд на нее. Мы отделяем факты от комментариев. Вот главное. Есть в классической западной газете и редакционная публицистика, и авторская колонка, но она всегда отделена от фактов!

...У нас же в информационных материалах почти всегда присутствует оценка, что в корне неправильно.

В России, конечно, был сделан шаг в сторону мировой журналистики, и этот шаг окончательно бы состоялся, если бы наши газеты и журналы имели нормальную экономическую базу. У них сейчас нет возможности жить ни за счет рекламы, ни за счет продажи тиража. Покупательная способность населения очень низкая, а стоимость исходных материалов очень велика. Получается, что газета или журнал выходят, но зависят они не от читателя, а от владельца, от хозяина. Нет прямого влияния аудитории, ее мнения на журналистский коллектив. Отсюда и политическая ангажированность.

— А вообще, Ясен Николаевич, существует ли где-то еще в мире оппозиционный или же партийный телеканал?

— Нет. Телевидение должно быть вне политических конфликтов. Это общественная служба, и кому бы она ни принадлежала, она по определению обслуживает все общество: и дедушку, и бабушку, и внука, и молодоженов — всех. Все смотрят телевидение. Поэтому ни в одной стране нет партийного телевидения, нет президентского телевидения. В Америке нет бушевского телевидения, нет горовского, нет клинтоновского. В ФРГ нет шредеровского телевидения, колевского или там еще чьего-то. Во Франции нет шираковского или жоспеновского телевидения. Телевидение выше, и, самое главное, оно вне этой политической борьбы, оно лишь помогает понять, что происходит, а судить предоставляет людям, зрителям. Мне кажется, эта сторона дела в нашей тележурналистике отсутствует. Не всегда учитывается присутствие третьего лица в комнате. А ведь это и есть главный мировой стандарт журналистики! Мы пишем, мы показываем, а вот читатель, слушатель и зритель — они выносят свое мнение, и необязательно ему представлять нашу точку зрения.

— А откуда вообще взялась эта ангажированность нашего телевидения — от советских стандартов?

— Не только от них. Ведь как развивались события: в 96-м году Березовский и Гусинский собрались, объединили крупнейших финансистов, пригласили Чубайса вести избирательную кампанию Ельцина. И был сделан вывод: у кого телевидение в руках, тот и побеждает на выборах. То есть что такое телевидение с точки зрения политики? Это абсолютное оружие, поэтому, чтобы ничего не случилось, надо его взять в свои руки под государственный контроль, чтобы впредь никто не мог тут назначать президентов.

— Ну, в принципе логика в этом есть. «Назначать президентов», пользуясь телевидением как сверхоружием, действительно не стоит.

— Логика в этом есть. При одном условии. Если вы не хотите сами себя назначать президентом, тогда логика есть. Пусть средства массовой информации сообщают о том, что происходит, и на этом все. Тогда уж не надо никакого политического влияния электронных СМИ. Пусть не будет ни пропрезидентского, ни антипрезидентского телевидения. Лично я стою за это.

Поэтому «переолигархизация» телевидения — это в принципе полезное дело. Это правильно. Но, с другой стороны, неправильно думать, что это сверхоружие, неправильно бороться за то, чтобы иметь возможность навязывать свои кандидатуры. У телевидения совершенно другие цели. Даже в Италии тот же Берлускони не так грубо использует свое телевидение в своей пропаганде, как наши телевизионщики.

— И все-таки, Ясен Николаевич, есть ли какие-то аналогии с нашей сегодняшней ситуацией в практике западных СМИ?

— Я, когда был в США, спрашивал у руководителей службы новостей трех главных тогда каналов — ABC, NBC и CBS: чем они отличаются по политической направленности? Ничем. Они удивлялись даже самой постановке вопроса. Нам нужно, говорили они, чтобы нас все смотрели. Нам нужно, чтобы рекламируемые товары покупали все. Если мы будем выступать против республиканцев, нас не будут смотреть республиканцы. Против демократов — не будут смотреть демократы... Реклама, кстати, в данном случае выступает прекрасным регулятором. И здесь, в России, нам бы надо прийти к этому. И вот поэтому я считаю, что любая ангажированность по отношению к президенту, в ту или другую сторону, действительно неприемлема. Я считаю, что разговор президента Путина с сотрудниками НТВ был как раз примером более разумного подхода. Было сказано, что президент не должен решать, что передавать по телевидению, он, собственно, так и сказал, но и журналисты не должны диктовать президенту, что он должен делать. Президент избран населением, он должен решать возникающие проблемы в зависимости от того, как он видит развитие событий. Журналист же должен только показать, как он действует... а там уж все зависит от него самого. Вот вспомните, как Путина интервьюировал по CNN Ларри Кинг. Он спокойно задавал вопросы, а вы уж там сами судите. Вот это и есть настоящая журналистская позиция.

— То есть наша ситуация прецедентов не имеет. А часто ли бывает ситуация, когда при смене собственника увольняют главного редактора? Скажем, за политические разногласия с руководством? Или это тоже чисто российское явление?

— Нет, почему же. Был случай, когда новый хозяин уволил главного редактора «Тайм». Но, во-первых, это ему очень дорого стоило, он заплатил зарплату за несколько лет вперед, и вообще это случай редкий. Возможно, что на ранних стадиях демократии, скажем в начале этого века, какой-то журналист или редактор и боролся лично с президентом, но вообще-то это совершенно не в американской традиции. Да, менеджмент компании могут сменить, могут продать издание по каким-то коммерческим причинам, но журналистов, как правило, это не касается! Вот посмотрите недавнюю историю: ABC была продана Уолту Диснею, CNN была продана корпорации Тайм Уорнер, потом еще кому-то, но журналисты остались те же! Почему? Никто и никогда не позволит диктовать журналистам, что им снимать и что им писать, потому что и они никому не навязывают своего мнения.

Никто и никогда не позволит себе «давить на мозги» читателю или зрителю. Никому не придет в голову называть командира подводной лодки, скажем, потопившего несчастных японских моряков, негодяем или мерзавцем. Нет. Просто он будет вынужден отвечать на вопросы: как это случилось, при каких обстоятельствах. Здесь никогда не скажут, что такой-то человек — жулик. Нет. Скажут, что, по нашим сведениям, такой-то господин получил такую-то сумму денег от такого-то, в результате чего появились следующие документы и материалы. Дальше, если документы вызывают сомнение, то будет суд.

...Главная идея: мы вам даем картину мира, а вы уж сами толкуйте ее, как хотите. Вот на этой базовой идее главным образом и зиждется свобода слова.

— Ясен Николаевич, а нет ли тут противоречия с вашими собственными словами: о том, что в последние годы вам не хватает в изданиях умной публицистики, осмысления реальности? Вы же сами говорили про несколько хаотичный набор фактов, который «не помогает читателю создать картину мира»?

— Публицистика, то есть анализ реальности, и тенденциозное освещение фактов — это совсем разные вещи. Чем умнее публицистика, тем бесстрастнее и суше должна быть подача фактов. В газете может быть напечатано мнение редакции, мнение автора, но это мнение не должно давить на читателя. Когда же читателю не дают думать самому, когда ему в любой информашке подсовывают тенденцию, в каждом заголовке подсовывают свое отношение к реальности — это уже пропаганда, а не журналистика.

Мне кажется, такой подход идет от старых советских стереотипов партийной журналистики. Он еще сидит во всех нас. И в публике тоже, боюсь, он сидит. Все ведь знают слова Ленина, что печать — коллективный пропагандист, агитатор, организатор. А по существу в значительной степени советская печать была системой паблик рилейшнс для государства, для партии и для выполнения всяких государственных программ. Но журналистика не должна быть системой пропаганды политики партии, правительства, государства. Она должна дать людям возможность знать, что происходит в мире и как жить в этом мире. А у нас, наоборот, журналист берет интервью у президента и порой боится задать ему нормальный вопрос...

— Или, наоборот, в запальчивости называет его нехорошими словами.

— У американцев была попытка у одного телеведущего задавать в грубой форме вопросы кандидату в президенты, и тогда тот просто сказал: «Вы знаете что, я к вам больше не приду!»... И он больше никогда таких вопросов не задавал. У них вообще очень интересный подход в отношении интервью. Скажем, если вы задаете вопрос и вам не дают ответа или дают уклончивый ответ, то журналисты стремятся не загнать собеседника в угол, когда он в глупом положении окажется, а просто зафиксировать ситуацию. Нет комментариев, значит, ничего не может сказать. В этом смысле есть у американцев определенный такт.

...В принципе, мне кажется, для нашей журналистики очень важно департизироваться до конца, может быть, не деполитизироваться, но департизироваться, она должна говорить о политике без политиканства. Мне кажется, после конфликта с НТВ люди начали понимать, что на самом деле происходит. Можно по-разному относиться к Владимиру Познеру, но его передача об НТВ, где он представил все точки зрения, никому не давая предпочтения, — выгодно отличалась по позиции, по интонации от того, что делали Доренко или Киселев, при всем к ним уважении. Я могу ошибаться, но в последнее время новости на канале РТР начали приближаться к мировым стандартам — это новости без навязанного ведущими комментария или подтекста. Вот, кстати, история с «Курском». Здесь был нужен показ голых фактов. Комментария уже не требовалось. И мне кажется, освещение этой истории было в целом объективным.

И в этом смысле мне нравится поддержка простых людей, которую они оказали журналистам НТВ. Да, там было много страстей, политики. Но ведь не только фанаты НТВ были на этих митингах. Там собирались и простые люди, которые выступали не конкретно за НТВ, а за свободу слова в принципе, как явление. И это очень важно.

— А вы не считаете, что та битва за свободу слова, которая шла вокруг НТВ, подспудно была еще и битвой за свободу... продавать эту свободу и это слово?

— Может быть, и так. Тут вообще было несколько аспектов. Экономический аспект, не до конца понятный мне, например. Огромные долги существуют и у других компаний: у ОРТ, скажем, есть огромные долги. Но они ведь не приводят к краху целой компании. Мне кажется, тут ощущалась, как говорится, чья-то незримая рука. И это неправильно. Это ошибка. Надо было дать возможность НТВ выпутаться из этой ситуации, сохранив свое лицо. Второй момент, связанный с собственно свободой журналистского творчества. Она не была атакована, как мне кажется, впрямую. Критика власти на НТВ была достаточно острой, и она не имела никаких ограничителей. И в то же время она касалась, мне кажется, в основном каких-то частностей, такие же критические материалы можно было найти и на других каналах, так что говорить о том, что кому-то что-то запрещали, куда-то не пущали, — так говорить нельзя. Это с одной стороны. С другой стороны — там был какой-то личный момент со стороны Киселева, который, мягко говоря, очень остро видел недостатки всех властных структур, ну а властные структуры с такой же скрупулезностью относились к его эфиру. То есть существовало, видимо, с его стороны нежелание идти на компромисс, который в принципе был вполне возможен.

— Ясен Николаевич, но ведь сегодня есть проблемы не только с тем, как понимать задачи журналиста. Есть вопросы и попроще: продажная ли это работа или нет?

— К сожалению, даже в самом журналистском сообществе нет единого мнения на этот счет. Когда обсуждался этический кодекс журналиста, раздавались такие голоса: если редакция не будет брать деньги за скрытую рекламу, на что же тогда будут жить наши журналисты? Это отражает печальную ситуацию в обществе. В Москве корреспондент газеты может получать до пятисот долларов и более (в среднем). В провинции его официальная зарплата от тридцати до пятидесяти долларов. Ну вот отсюда и этика человека зависимого, человека униженного. Раньше это называлось просто: взятка словом. Скажем, у журналиста заболели почки, а редакция не прикреплена к хорошей поликлинике. Вызывали заведующего отделом: пойдешь, возьмешь интервью у такого-то доктора, заодно решишь проблему. Но это хоть было по-человечески понятно. Сейчас газетные площади продают кому угодно, порой за небольшие деньги. Слово стало стоить мало. Хотя при этом редакции, телеканалы, пакеты акций, отдельные журналисты продаются за огромные деньги. Вот такой парадокс.

— Вы имеете в виду «серый» или «черный» пиар, когда журналист, ну, или редакция, кладет деньги просто в карман за те или иные публикации. А у вас на факультете, я слышал, открылось новое отделение: реклама и паблик рилейшнс. Я разговаривал с одной девочкой, которая собиралась поступать туда. Она, честно говоря, не очень хорошо представляла себе специфику будущей специальности. Так в чем же отличие классического пиара от нашего российского варианта?

— Такого пиара, как у нас, нет в западной журналистике. В Германии, например, есть договор между журналистами, издателями и типографщиками по поводу того, как должны соблюдаться эти правила. И тот, кто незаконно занимается косвенной рекламой, не считается журналистом, его могут изгнать из профессии.

— А как это делается?

— Если доказано будет, что он занимается рекламой под видом журналистики.

— Через профсоюз журналистов?

— Через профсоюз или, скажем, через общественные суды, через совет по печати. Официальные, законные, так сказать, пиаровцы достаточно богаты для того, чтобы разоблачить такого вот конкурента. Кроме того, понятие пиара у нас и, скажем, в Америке очень различно. У нас пиар трактуется слишком расширительно. У американцев пиар в какой-нибудь газовой и нефтяной компании связан прежде всего с планированием, со строительством, с выпуском новой продукции: скажем, чтобы убедить население в том, что газопровод не приведет к всплеску каких-то новых заболеваний. Они разрабатывают организационные мероприятия, которые помогают это сделать. Или президентские кампании: пиаровская группа разрабатывает некую модель, скажем, когда Никсона избирали, они думали: какую возьмем модель? Наш американский де Голль. Есть и негативная модель образа противника, но это строго регламентируется. И поскольку журналисты из разных изданий очень активно конкурируют, они любой «черный», то есть выходящий за рамки приличий, оговоренных правил и закона пиар сразу разоблачают.

— То есть механизм тот же самый: гласность, открытость.

— Открытое состязание разных изданий. И в этом смысле они заинтересованы в том, чтобы поддерживать свое реноме перед публикой...

— А какие же у нас возможны законодательные ограничители против «черного» или «серого» пиара?

— Вы знаете, там эти ограничения связаны с этическими кодексами. Юридических законов тут нет. Если вы докажете, что это клевета, можете подать в суд.

— А этические кодексы, профессиональные?

— Есть два кодекса. Этический, когда вы нарушаете мораль, и профессиональный, когда вы нарушаете профессиональные нормы работы. И нарушение их ведет к дискредитации журналиста. Законом подобные вещи не регламентируются — только общественным мнением.

В суд подавайте, пожалуйста, на кого угодно, скажем, нас назвали где-то бандитами, а мы не бандиты. Вот я знаю, что в наших газетах про некоторых губернаторов чего только не несут, что Россель связан с уралмашевской группировкой... И потом это все остается... безнаказанным, таких журналистов никто не судит.

— Низкая цена слова.

— Верно. Если вы соберете все, что написано о разных политиках, то окажется, что столько преступных криминальных структур вокруг, и вроде бы никто с ними не борется. А так это или нет — да никто не знает! Девальвация слова происходит из-за этого «черного» пиара, это, конечно, большая беда нашей журналистики. Я думаю, что у нас должны развиваться журналистика информационная и настоящая публицистика, думающая о жизни, о будущем. Мир сейчас очень сильно меняется. И журналистика тоже должна меняться. Конечно, мы погрязли в наших проблемах, и нам трудно из них выбраться. Хотя, знаете, такие неожиданные порой происходят изменения, скажем, знаменитый мастер паблик рилейшнс Лисовский вдруг занялся совершенно другим делом.

— Каким?

— Он создает хозяйство птицеводческое и скоро завалит Москву птицей. У нас вообще все происходит оригинально, не так, как на Западе. Обычно, развивая куриное производство, люди создают потом газету. А здесь вот наоборот...

— Ясен Николаевич, на ваш взгляд, заканчивается ли процесс передела информационной собственности? И будет ли журналистика от этого как-то защищена?

— Появление частной собственности на этом рынке не приобрело пока какие-то узаконенные, установившиеся рамки. И процесс этот еще не закончился. Покупают иногда самым неожиданным образом. У нас нет нормального законодательства об отношении владельца со средствами массовой информации. Все ж таки фабрика по производству мяса куриного или яиц и газета — это разные вещи, и здесь должны быть другие законы. А может быть, дело не в законах, и законы должны быть такие же. Но если вы продаете-покупаете фабрику куриную, вы же не выгоняете всех рабочих? И больше того, массовое увольнение персонала — это противозаконно, против вас сразу выступит профсоюз. Так же и здесь: вы покупаете телевизионный канал, но зачем вам выгонять журналистов, менять команду?

— В данном-то случае они сами ушли.

— Да. Они сами ушли, хотя говорят, что кого-то из «Итогов» все же уволили. Но главное не это. Нет гарантии, что не уволят. И здесь журналисты не защищены ни коллективными договорами, ни принципами, ни традициями. Владелец ведь покупает не фабрику по производству общественного мнения, по изготовлению президентов, он покупает доходную отрасль, доходное предприятие, и главный источник доходов — это журналист.

— То есть смена журналистского коллектива может быть мотивирована только с точки зрения доходности?

— Да. У нас есть очень хороший закон о печати, там журналисты защищены надежно от произвола главного редактора. То есть вы можете не выполнить задание, сказав: это противоречит моей совести, я не буду об этом писать. И отстаивать свои права по закону. Но ничего подобного нет в законе о владельце, считается, что владелец может не иметь отношения к содержанию газеты или телеканала, ну и поэтому владельцы поступают так, как они хотят: выкупают, перекупают. Березовский, находясь за границей, практически сказал Пономареву: до свидания. Пономарев между тем прекрасный руководитель. А с ним обошлись почти как с прислугой. Причем никаких разногласий с Пономаревым Березовский не имел. Он просто хочет, чтобы вместо него сел на это место Евгений Киселев. Я не спорю, кто из них лучше, кто хуже: один — журналист, другой — менеджер, в общем-то они даже несопоставимы. И вот здесь права журналистов по отношению к владельцам полностью не защищены. Я думаю, что здесь важно принять законодательный акт о владельцах. Во-первых, он должен ограничить количество каналов, которые находятся в руках у одного владельца. Скажем, в США в одном городе два канала телевидения не может иметь один владелец. В большинстве стран не могут быть у одного владельца несколько общенациональных каналов. Это не относится к кабельному телевидению, спутниковому. Монополия, когда большинство крупных газет и журналов принадлежат одному владельцу, тоже ограничивается. У нас этого законодательства нет. И оно позволяет владельцам действовать так, как им заблагорассудится. И в то же время у нас нет общественно-правовых каналов, то есть каналов, которые бы были не под давлением власти, а издавались на общие деньги... скажем, платили ли бы мы все определенный налог, а государство обеспечивало бы независимость такого телеканала определенными способами.

— Например, какими?

— Ну, назначили бы какую-то общественную комиссию, например, как у французов. Там в такой комиссии, или в совете, девять человек: три — от президента, три — от сената, три — от палаты депутатов, и больше никакой зарплаты они не получают.

— Ограничивают телеканал от политического влияния?

— Да. То есть он не должен чернить ни палату депутатов, ни сенат, ни президента. Они выбирают в этот совет лучших. Эти люди не имеют права получать зарплату более нигде и должны заботиться только о беспристрастности телевидения. Этого у нас пока нет.

Мы должны из Союза журналистов сделать в большей степени профсоюз журналистов. А то у нас в одном союзе и репортеры, и главные редакторы, и даже издатели... Скажем, у итальянцев бывает день в году, когда заключается коллективный договор между всеми журналистами и ассоциацией издателей. Они устанавливают, например, что есть правило, если не идут издатели на повышение зарплаты журналистов, то они бастуют. Бастуют, скажем, в пятницу — все, обойдетесь в субботу без газет. И ни одна газета в субботу не выйдет! Но для этого нужны сильные профсоюзы в принципе, а у нас их пока нет. Да и журналистское сообщество к этому очень равнодушно.

— Что же делать в такой ситуации журналистам? Как повысить цену нашего слова?

— Мы должны признать, что есть законы, мы должны соблюдать эти законы. Это прежде всего.

И еще я думаю, что журналисты должны научиться беседовать со своими читателями, а не выносить решения относительно того, кто должен быть властью, и вести диалог с властью через газету не путем оценок, а путем анализа фактов и показа этих фактов. Надо научиться уважать собеседника в лице читателя, больше с ним разговаривать. Не навязывать ему свою точку зрения, выступать не как священник в церкви, с проповедью и отповедью, а быть диалогичным. Этого нам не хватает. Мы считаем, что журналист может идти против общественного мнения, да, это действительно так, может быть, он может идти за ним, может следовать ему, но самое главное — мы мало пользуемся диалогом, не приучены к диалогичной журналистике. Мы долгое время были в плену у журналистики, которая всему учит: как жить, как действовать, за кого голосовать. А сейчас у нас есть выбор большой. И мы растерялись. Но надо постепенно менять свой менталитет...

Борис МИНАЕВ