Бори Влахко
БЕЗЗАЩИТНЫЕ ГИГАНТЫ
Есть такой поэт, его зовут Борис Влахко. Не пугайтесь, что он поэт, я и сам этого не люблю, поэтому про стихосложение ни слова. Я бы ни в жисть не стал писать о поэте, если бы только он сам меня об этом не попросил. Так и сказал:
— Напиши обо мне!
Как я мог отказать? Он же мне друг! Постарался помягче:
— А кого ты на хрен интересуешь?
— Как поэт никого, конечно. Кому сейчас нужны поэты... Но ты же гений. Ты же можешь из любого говна конфетку сделать! А здесь говна довольно много... Приезжай.
— Нет, подожди... За что я мог бы зацепиться? С чего вдруг о тебе писать? Что в тебе такого уникального?
— Стоп! А у меня единственная в Европе коллекция носорогов! Их-то точно больше двухсот.
— Та-ак. Уже лучше. Носороги, говоришь... Угу... Беру! Будем делать статью про сумасшедшего коллекционера носорогов.
Через неделю Борис позвонил и сказал, что у него умерла мама. Это должно было случиться когда-то — маме было почти 80 лет, — но как всегда произошло внезапно. Борис уехал в гости к другу Коле, а потом туда позвонили соседи, сказали, что мать умерла. Боря был в шоке — три часа назад он говорил с ней дома, и все было нормально...
— Я понимаю, тебе сейчас не до встреч.
— Нет, наоборот. Я хотел сказать, чтоб ты приехал. Мне надо привыкать к новой жизни. Понимаешь, с тех пор, как я родился, она всегда была, сорок с лишним лет была, а теперь как будто стенка какая-то упала передо мной. Придется привыкать жить одному. Мне сейчас нужны какие-то события, отвлечься надо от этих мыслей, понимаешь...
— Приеду в субботу с фотографом. Сдуй там пыль с носорогов...
ДО ПЕРВОЙ
Водка уже стояла на столе. Осталась от вчерашних поминок. И сыр порезанный. И колбаса. И везде — носороги.
Кожаные. Фарфоровые. Фаянсовые. В виде свистков. Деревянные. Бронзовые. Пластмассовые. В виде будильника, и заколочек, и брелочков. Бумажные. Золотые. Татуированные. Поролоновые. Загадочные... Золотой висел у Бори на шее — любимая женщина подарила, ювелир по ее заказу отлил. Татуированный располагался на Борином плече. Поролоновые представляли собой две мочалки. Загадочный был сделан из такого «сопливого» материала, который ни твердым, ни жидким телом не назовешь. Игрушка. Дети бросают такие игрушки на стену, они шлепаются, превращаются в кляксу, потом стекают и принимают прежний вид мячика, лягушки, носорога...
На полке книжка про носорогов — «Беззащитные гиганты».
— Богато... Не зря жизнь прожил... А я не знал, что ты носорогов собираешь. Редкий зверь. У меня есть одна знакомая — коров собирает.
— Коровы — ерунда! Коров кто только не собирает! А вот носорогов не собирает никто! Я когда начинал, столько трудностей было! Ну нет нигде носорогов! А теперь я даже не всех в коллекцию помещаю. Вот, смотри. Этот носорожик из горного хрусталя от знаменитой австрийской ювелирной фирмы Сваровски. Они номерные, их в мире всего 1000 штук...
— А почему на нем номера нет?
— Не знаю... А вот жук-носорог. Я нашел его в степях под Астраханью уже мумифицированного, прямо вот в таком виде, и положил в коробочку.
— Какой ты молодец!.. Но ведь любое коллекционирование, то есть собирание ненужных предметов в большом количестве, — это форма психического расстройства. Как с тобой такая хрень случилась?
— Это действительно хрень... Думаю, я был просто предрасположен. Коллекционирование — сильный съезд крыши. Но это украшает жизнь. Это как выпивка. Как секс. Это... потребность. Страсть дикая... Я, когда узнал про клонирование, подумал: а может быть, выведут какую-нибудь маленькую породу носорогов, которую можно держать в малогабаритной хрущевке. Я очень хочу завести живого носорога, но жилплощадь не позволяет.
— Значит, смотри, Боря, даю идею — это наверняка у тебя от кризиса среднего возраста случилось.
— Это у меня случилось из-за кризиса среднего возраста. А началось с того, что в Варшаве я купил кружку, на одной стороне которой носорог трахает жирафу, а на другой — голова носорога с надетым на рог презервативом.
— А я открытку с таким же рисунком из Варшавы привез! Неужели я тоже мог заразиться этим же?
— Мог. Я же вот заболел. С тех пор меня переклинило на носорогах. И чем дальше, тем больше. Просто-таки до психических отклонений.
— Насколько хорошо обстоит дело с носорогами в России?
— Плохо обстоит с носорогами в России. Прямо надо сказать и откровенно: с носорогами дело в России обстоит как ни с каким другим животным зверем! У меня из очень многих стран есть носороги, а из России — меньшинство. Россия по производству носорогов на душу населения еще здорово отстает в своем развитии. Вот это — первый носорог, приобретенный мною в Москве, — Боря показал на огромного мягкого носорога, сидящего на диване. — Я, ведомый страстью, вспыхнувшей в Варшаве, приехал в столицу нашей родины, где ни о чем не мог думать — ни о бабе, ни о еде, ни о стихах, а только о них, родимых. Я обегал все игрушечные развалы. Нигде нет! Это был 1997 год. И вот однажды на Пушкинской, возле «Макдоналдса», на игрушечном развале познакомился я с неким Олегом, главным, который там точки держал. Поделился с ним своей бедой. И мы обменялись телефонами.
И вот однажды он звонит: приезжай, есть носорог! Бери, мол, деньги — что-то около 50 долларов, и езжай. Я даже не спросил, какой там носорог. Просто приехал на Пушку, спрашиваю торговцев: а где Олег? Они говорят: «На бульваре сидит». А сами смеются. Ну хорошо, иду, вижу — действительно сидит Олег. Которого, правда, практически не видно из-за носорога... Ну, думаю, попал! Как мне его везти? Его же взять можно только двумя руками, в обнимку. В обнимку в метро, весь вагон надо мной угорал, в обнимку на маршрутку... И везде за него платить пришлось, как за живого человека, потому что, когда он сидел, то целое место занимал, гад. Представь: немолодой уже дядя с такой вот хреновиной.
— В Африку надо было ехать за носорогами.
— А я каждый год езжу в Египет. Отдыхать. Когда приехал в первый раз, стал у всех торговцев спрашивать про носорогов. Так, представь, у них не было носорогов! И это Африка! Какие-то кошки, пирамиды, папирусы с фараонами... И ни одного носорога! Но они меня запомнили и, когда я приехал на другой год, узнали, стали сразу носорогов предлагать в больших количествах. Почувствовали спрос из России! Кстати, по-египетски носорог — хартид. И теперь в Хургаде меня называют Хартид-мен... Вот этого вот бронзового носорога мне на заказ там сделали. Мастер при мне его отлил и при мне же три часа зубилом обрабатывал. И все три часа мы с ним ожесточенно торговались. Он просил 70 долларов. Я упирался. Сошлись на пятнадцати... А вот индийская монетка с носорогом. Правда, симпатичная?
— На удивление... Но твое сумасшествие ведь на этом не закончилось?
— В общем, да, к середине прошлого лета я собрал, наверное, все виды и типы носорогов из самых разных материалов. И тогда я заскучал, задумался, а чего же у меня нет-то? И тут меня осенило! Просто идея навязчивая в голову вошла: если я не сделаю себе наколку с носорогом, жизнь моя не будет полноценной. Эта мысль просто мешала мне жить! Я даже никому не говорил об этом, понимая, какой будет реакция любого нормального человека.
Ко всему прочему, как любой нормальный мужик, я очень боюсь боли, уколов всяких... Но я себя пересилил! Порекомендовали мне хорошего татуировщика. Я приехал и вместо интеллигентного мастера увидел огромного, уголовного вида мужика, да еще он был весь в наколках. Мужик сунул мне в руки два толстенных талмуда с образцами татуировок и сказал: «Ищи носорога...» А я взял с собой сына Вадика, от первого брака. У меня нет других детей... Думаю, двойная будет польза: сын меня зауважает, во-первых; а во-вторых, при сыне будет неудобно сбежать. Короче, мы с Вадиком полтора часа искали в этих талмудах носорогов. Нету и нету, нету и нету. Все звери есть, а носорога нет!
И вот в конце второго тома я увидел носорога. Сначала обрадовался, углядев знакомые очертания, и только потом воспринял полную картинку. А она была такова: носорога трахает слон. Я с возмущением сказал мастеру, что это не подходит по композиции. Мастер тут же предложил переменить смысл рисунка и сделать наоборот. Но я опять не согласился. Глупость же какая-то... При чем тут?.. У меня же чистые отношения...
К счастью, я захватил с собой несколько рисунков носорогов, и в том числе была у меня южноафриканская купюра достоинством в 10 рандов. На ней — отличный носорог. Вот его-то мастер отсканировал и перевел рисунок мне на плечо. Дрожа от страха, я сел в кресло, наподобие гинекологического, и, по возможности твердо, попросил его сделать мне местную анестезию за любые деньги. «Тебе не будет больно», — мрачно сказал этот огромный бугай голосом садиста и достал здоровенный, страшный агрегат с иголками...
И действительно оказалось совсем не больно! Помнишь, в школе пирке нам делали? Вот так примерно. Возился он долго, примерно час сорок. И рисунок получился красивый. Всего за 100 долларов.
— О чем же ты с бугаем говорил все это время?
— Мы общались на предмет кризиса среднего возраста, как ни странно. Он сказал, что основная масса тех, кто приходит к нему делать татуировки, — мужики лет за сорок. Причем это люди, как правило, в чем-либо состоявшиеся — либо в бизнесе, либо в политике... «Так что не волнуйся, — говорит, — у тебя абсолютно нормальный съезд крыши, как и положено мужику после сорока». Второе детство, что ли, просыпается?..
Я это по многим наблюдаю. Вот у меня есть знакомый бизнесмен по имени Миша. Он, когда увидел мою татуировку, покрутил у виска и сказал: «Ты мудак!» А я ответил: «Дорогой Миша! Давай еще немного подождем и посмотрим. Тебе скоро сорок, и ты откроешь в себе немало неожиданного». И что ты думаешь?! Проходит полгода, встречаю этого Мишу, и он, смущаясь, показывает огромный золотой перстень на пальце. За три штуки баксов. Надо знать Мишу: Миша и перстни — вещи несовместимые! Но вот, поди ж ты, щелкнуло что-то в голове у человека. «Никогда в жизни думать не думал, что куплю себе перстень, — говорит. — А вот однажды в Питере увидел — и заболел. Ночей не спал. Хочу! Бросил все дела, поехал в Питер и купил».
— Неужели со мной такая же фигня будет ближе к сорока? Спаси и помилуй!.. Сейчас-то я пока еще маленький.
— Будет, Саша, будет. Не может не быть. А у некоторых даже в тяжелой форме протекает. У меня был одноклассник Саша Сусликов, такой художественный и талантливый. Помню, он делал из пластилина в школе огромные крепости, солдатиков. Причем у солдатиков были малюсенькие самодельные же мушкеты, которые тем не менее стреляли! Он со спичечных головок счищал эту вот... и заряжал мушкетики солдатикам!
— Гениально.
— А как сорок исполнилось, взял гранатомет и выстрелил по американскому посольству. Джип у какого-то милиционера угнал при этом... Шесть лет строгого режима.
— Как?! Так это тот самый Сусликов, о котором в газетах писали? Он твой одноклассник? Как тесен мир?!
— Да. Он всегда увлекался справедливостью...
— Я вообще заметил, что мы, мужчины, — очень тонко организованные и ранимые создания. Добрые, в сущности. В отличие от толстокожих носорогов. Говорят, носороги злые как собаки...
— Что ты! Носороги безобидные! Они как дети. Кушают вегетарианскую пищу. Чистые создания. Ну, в переносном смысле, конечно, — душой чистые. Потому что в физическом смысле более грязных тварей не найдешь... И они очень несчастные! Вот ты знаешь, раньше было 12 видов носорогов. А сейчас осталось пять! Семь полностью истреблены! Причем реально-то на самом деле остался один африканский носорог. Африканский носорог делится на два подвида — белый и черный. И белых, и черных вместе на Земле осталось 2500 — 3000 особей. А вот азиатский, яванский, индийский и суматранский носороги практически вымерли. Их осталось в пределах сотни штук. Это большая беда. Их истребили из-за рогов.
— Это ужасно...
— Из рогов варят какие-то снадобья для поднятия потенции. А еще рукоятки для кинжалов делают. Один стилет с рукояткой из рога носорога стоит от 1000 до 7000 долларов. Боюсь, скоро носорогов не останется совсем.
— Мы не должны этого допустить!.. А почему у тебя в коллекции компьютерная книжка стоит?
— Она не имеет никакого отношения к носорогам, я ее купил только из-за названия. «Компьютер для носорогов». Тоже придумали!.. Как будто носороги тупые создания! А они только видят плохо, а так очень сообразительные. Хотя, конечно, остальные животные умнее...
— Боря, а ты никогда не хотел продать свою коллекцию?
— Был такой тяжелый момент в моей биографии. Но меня отговорили все знакомые и любимая женщина Ленка. Сказали: терпи. Сказали: потом сам жалеть будешь. И правильно! И правильно! Буду жалеть. Пора водку пить. Разбередили вы меня... — Боря повернулся к фотографу Мише. — Миша, тебе чего налить?
— Водочки, водочки... Можно побольше.
ПОСЛЕ ПЕРВОЙ
— Сань, пустую бутылку поставь там на пол.
— Боря! Ты, смотрю, заскучал как-то после татуировки. Думаешь, наверное, что достиг носорожьего совершенства?.. Таки нет! Я придумал, чего не хватает в твоей коллекции. Есть ли у тебя носорожий кал, друг мой?
— Не-ет... А это идея! Маленький носорог, выполненный из окаменевшего или засушенного носорожьего помета!
— В зоопарке попроси.
— В Московском зоопарке носорогов нет. В Берлин надо ехать, там есть. Даже в Праге нет, хотя хороший считается город. А в Париже есть. Но Берлин-то ближе, чувствуешь?
— Спору нет, Борь... Еще идея — бывают такие сувенирные презервативы в виде петушков всяких. Тебе нужен в виде носорога. Ищи.
— Отличная тоже мысль! Как хорошо, что вы сегодня пришли ко мне! Потому что я был в некотором затухании смысла, но ты мне подсказал хорошую главную идею — из говна! Это прекрасно. Если попадется тебе где-то, мало ли, неси мне сразу, я...
— Да я тебе завтра принесу.
— Только не обманывай меня! Давай по-честному. Только носорожье. Никаких иных материалов я не буду брать. Еще и обидеться могу.
Фотограф Соловьянов со значением поднял крупную стопку:
— Как говорят, «не вовремя выпитая вторая — зря выпитая первая».
— А я, кстати, в Египте купил одноразовый фотоаппарат с пленкой для съемки под водой, — сказал Боря, также поднимая рюмку. — Вот видишь, фотография на стене. Это я плыву в маске в Красном море, а вокруг рыбы цветные. Особенно фиолетовая. Она Ленке палец прокусила. Насквозь!
— А что же она такая злая оказалась?
— Они агрессивные... нет, отставить... она просто есть хотела. Ленка только на секунду отвернулась, на меня посмотрела, держа в руках яйцо, а она тяпнула. Подожди, а ты же там был, в Египте!
— Был, — кивнул я. — Но меня не кусала рыбка. Я плавал и нырял вовсю. Но я не догадывался, что такая подлость может быть — за яйцо... то есть за палец... Кровищи небось было...
— Ага.
ПОСЛЕ ВТОРОЙ
— Боря! Народ должен знать биографию твою. Как получился такой талантливый, не побоюсь, собиратель носорогов? Кто были твои папа, мама?..
— Значит, мне 43 годика сейчас уже, а папа мой родился в 1923 году. В 18 лет он попал в плен к немцам и угодил в Маутхаузен. Два года просидел. Он был огромный спортивный парень, весил 95 килограммов. А когда его освободили, он весил 48 кг... Я потом расспрашивал отца о концлагере, но он никогда ни слова не сказал об этом. Никому до самой смерти ничего не рассказывал. Вообще запрещал говорить на эту тему... После войны отец вернулся в Житомир. Потому что в Москву он опасался ехать, светиться. Боялся после немецкого концлагеря в наш попасть. А в родном Житомире он всех знал... А мама в Москве училась, в МАИ, на экономическом факультете. Так они и жили поврозь. Впервые отец в Москву попал уже в 1957 году. И в следующем году я родился.
— Удачно как получилось.
— Потом они с матерью развелись, и отец уехал обратно. Потому что он тяжелый был человек. Отец потом еще раз женился и жил по идеальному домострою. В кухню не заходил никогда. Не был ни разу в кухне, представляешь?! Приходил с работы, садился за стол в комнате перед телевизором. Слева уже лежали газеты, справа две пачки сигарет и спички. Посередине жена ставила ужин. Принесла — унесла... По телевизору они всегда смотрели только то, что он хотел. И его вторая жена Галя — замечательная тетка — все это терпела.
— А когда он умер? И где? В Житомире?
— В Дортмунде. Представляешь, он сидел в Маутхаузене, ненавидел Германию. А умер в Германии. И там похоронен. Немцы отца персонально пригласили жить в Германии в числе многих, кто от них серьезно пострадал. Отец долго не соглашался, но пару лет назад, когда на Украине настал полный абзац и жить стало совершенно невозможно, он решился. И в 75 лет уехал в страну Маутхаузена. Полтора года они со второй женой жили там в общаге с общей кухней. Потом им дали квартиру, а 7 декабря он умер.
— Значит, ты практически без отца рос.
— Да. Годами он не звонил, не появлялся, денег не присылал. Жил отдельной жизнью. Но к старости сентиментальным стал. После семидесяти. Меняемся мы, Сашка... Стал звонить, про внука спрашивал. К Вадику у него совершенно другое уже было отношение, чем ко мне. Я, помню, привез Вадика к нему в гости, когда Вадику пять лет было, и не узнал отца. Он внука за руку держал! Долго. Меня он за всю жизнь ни разу... Бывало, приедешь к нему в Житомир, он встретит на вокзале, руку пожмет — и на работу... Ну ладно. Давай за родителей выпьем. У вас живы родители, ребята?
...У нас с Мишей оказались живы. Все ж таки мы помоложе Бори-то будем...
— Сань, там еще огурцы есть в банке.
— Я возьму два.
— Бери все.
— Надо Мише один оставить... А мать твоя, Боря?.. Она какая была?
— Мать моя — отдельная песня. Во время войны она чуть не попала в отряд Марины Расковой. Но сестра не пустила, сказала: «Только через мой труп!» Потому что тогда уже погиб под Москвой их старший брат Яша... Мать у меня вообще боевая была женщина. Чемпионка Москвы по конькобежному спорту, отлично машину водила и имела права. В те годы это было редкостью невероятной. Так же как и то, что она родила меня в 35 лет. Одна растила. Ни бабушек, ни дедушек. Ни папаши...
Да еще мама была еврейкой, а тогда как раз был такой период... Ей дали доучиться в институте, но распределиться в авиационную промышленность, естественно, не дали. И она с красным дипломом еле-еле устроилась на деревообрабатывающий комбинат нормировщицей... Давайте за нее выпьем... Она умерла, я плакал...
ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ
— Мне было бы легче, — сказал Боря, неверным движением поставив пустую стопку на стол, — если бы я верил в Бога и знал, что ТАМ что-то есть.
— К счастью, Бога нет, Боря, — сказал я, отряхивая хлебные крошки со штанов. — Иначе наше будущее место было бы занято. А так человечеству есть куда расти и стремиться.
— Но это значит, что — по крайней мере для нас лично — все закончится грустно.
— Да, Борь. Поэтому по-настоящему сильные люди — атеисты. Понимая свою конечность, они находят в себе силы жить. И знаешь, что самое ужасное в этом кризисе среднего возраста? То, что ты взобрался на пик и видишь жизнь в обе стороны — оба склона. И понимаешь, что дальше — только вниз.
— А я видел ЕГО. Два раза, — вдруг сказал Миша Соловьянов.
Мы почему-то сразу поняли, кого он имел в виду. Но на всякий случай переспросили:
— Кого его? Бога, что ль?
— Ну да, типа того. Точнее, не видел, а слышал. Я занимался альпинизмом. И была у нас такая тренировочная отвесная стенка. Я сто раз на нее лазил, без страховки мог уже. И вот однажды полез в очередной раз... Долез примерно до пятого этажа. И вдруг камень, за который я схватился, вываливается из стены, остается у меня в руке, и я начинаю падать. Я видел, как с меньшей высоты люди падали и разбивались насмерть, и понял: «Все. Как глупо...» И вдруг какой-то голос извне, как бы со всех сторон, говорит: «Нет! Это еще не все. Не бойся. Твое время пока не пришло...»
Мне показалось, мое падение вместо секунды-полутора длилось несколько часов. За эти часы я успел вспомнить свою жизнь, кого я там обидел, не обидел... А потом я падаю плашмя спиной на камни, и мне кажется, будто я, как мячик, несколько раз подскакиваю — пам-м, пам-м, пам-м. А потом просто встаю на ноги. Я уже знал, что ничего у меня не будет — даже переломов.
— Какая история замечательная, — заинтересованно встрепенулся Боря. — Ты наливай, Миш, наливай. Там после вчерашних поминок еще много осталось бутылок... Давай за то, что вы сегодня пришли ко мне!.. А второй случай, когда с тобой ОН разговаривал?
— Это в горах было. Я с напарником шел маршрут. Несложный маршрут. Для опытных альпинистов — прогулочный. Они его за день проходят и возвращаются, даже палатки не берут. И мы не взяли. Но напарник у меня попался неопытный. Да и я шел там впервые, маршрут не знал. И мы замешкались. Залезли уже высоко. А выше двух с половиной тысяч из-за кислородного голодания у некоторых крыша едет. И у напарника моего тоже началась форменная истерика какая-то. Ситуация действительно критическая была: мы не успевали до заката выйти на вершину, где был лагерь, и вниз спуститься тоже не успевали. И ночевать нельзя: ничего у нас нет — замерзнем просто. А через час солнце садится. Если вниз пойдем, даже пятой части обратного пути пройти не успеем. И он еще орет. И я вижу, что мы по всякому погибаем. И бросить его не могу. И тут опять...
Знаешь, что это напоминает? Есть такая звуковая система — «долби сараунд» — звук со всех сторон. И сходится этот звук у меня в голове непосредственно. Представь — сине-черное горное небо, снег, закат, «долби сараунд»... У меня было полное ощущение, что я разговариваю с Космосом. Причем я этот голос слышал, а напарник мой нет. Я даже на него посмотрел: слышит или нет? Нет...
— И что же ОН тебе сказал?
— Вот буквально следующее: «Не ссы в компот! Не твое еще время. Иди вперед, я покажу...»
— Так и сказал?
— Да. И еще матом приложил. И у меня вдруг такая уверенность... Я говорю напарнику: «Вставай, хватит, теперь дойдем...» И пошел, и его потащил. Маршрутом этим никогда не ходил, но шел так, будто наизусть его знаю — мимо опасных мест, расщелин, где удобнее и быстрее. Как будто вел меня кто-то. Дошли...
ПОСЛЕ ПОСЛЕДНЕЙ
Боря рассказал, что его Ленка, которую рыба укусила, очень хочет от него ребенка. А Боря боится. А мы с Мишей сказали Боре:
— Не бойся, Боря!
...В общем, все что-то рассказали от души — и Миша, и Боря. Только я, Санька Никонов, никому ничего не рассказал, лишь сидел, слушал, запоминал мгновения да молча думал, как же мне сложить из всего этого простого куска жизни какой-нибудь материал, чтобы донести до вас...
Так и не придумал.
Александр НИКОНОВ
|
|