! 2 ГУСМАН 2 !

Сколько я себя помню на свете, столько знаю Юлика Гусмана, а с Мишей, его младшим братом, в два-три года на прогулке встречались на Приморском бульваре. На самом деле готовить материал для журнала со столь давно знакомыми людьми — адская работа. Задаешь вопрос и сам готов на него ответить. Причем правильно. О чем же тогда расспрашивать? Перед вами пример удачно сложившейся жизни, когда оба брата оказались каждый на своем месте, каждый реализовал себя, а это, согласитесь, встречается не так уж часто. И в бедной стране и в богатой. Рассматривая феномен братьев Гусман, хочется докопаться до самых корней их успеха, с чего, собственно говоря, и начинается наш рассказ

! 2 ГУСМАН 2 !

Михаил: — Наш прадед, Ефим Гусман, был по тем временам большим человеком — владельцем мельницы на Украине, в местечке Чаусы близ Енакиева. Ныне, как я понимаю, в Донецкой области. Как преуспевающий «бизнесмен», он имел тринадцать детей — десятерых сыновей и трех дочерей. В конце XIX века начался нефтяной бум в Азербайджане. На Баку не распространялась черта оседлости, которая ограничивала места проживания евреев в Российской империи, и таким образом большая часть сыновей и дочерей Ефима Гусмана направилась на заработки в тогдашний «нефтяной Клондайк». Поскольку дед имел какое-то минимальное начальное образование, он дорос до мастера на нефтепромыслах.

Папа родился в 1904 году, я поздний ребенок, появился на свет, когда папе исполнилось 46 лет. У нас с Юликом несметное количество троюродных братьев и сестер, хотя, к сожалению, большинство из них мы даже не знаем. В 37-м году папа встретил маму, выпускницу Бакинского театрального института, уже успевшую сыграть на сцене Бакинского рабочего театра главную роль в трагедии «Мария Стюарт». Наша мама была женщиной потрясающей красоты, ума и таланта. У родителей двенадцать лет разницы. Мой папа в момент их встречи был главным врачом поликлиники «Каспара» — Каспийского пароходства. То есть был уже состоявшийся и сложившийся джентльмен.

Познакомились они на улице, их представила друг другу актриса Маргарита Шамхорян. Сразу после встречи она сказала маме фразу, которая стала семейной легендой: «Лолуська, вот увидишь, ты в итоге выйдешь замуж за эту жабу». Папа ей отомстил: когда состоялась очередная премьера и Шамхорян вынесли букет цветов, оттуда торчала какая-то баночка с красивой веточкой. Она потянула за эту веточку, а там жаба!

Папа и мама поженились в 37-м году. Они обожали друг друга и прожили вместе замечательную жизнь. Мама из-за папы изменила своей театральной стезе, окончила факультет иностранных языков и в итоге стала доктором наук по английской филологии.

Мы прожили всю жизнь на тихой улице Петра Монтина, впрочем, в центре города. «Дом Джан Мирзы Бабаева» — выбито на камне. Дом построен в 1899 году, трехэтажный. Потомки этого Джан Мирзы Бабаева до сих пор живут в этом доме. Я вырос в коммунальной квартире на втором этаже. Две комнаты и общая с соседями кухня. Рядом жили дядя Стасик и тетя Катя. Тетя Катя, по дворовой легенде, в молодости не отличалась высоким пуританизмом, а дядя Стасик ходил по дворам, собирал выброшенное старье и перепродавал. Когда я родился, мой папа уже был профессором, впрочем и мама была профессором, тем не менее первый телевизор в конце 50-х годов появился у соседей, и мы к ним со скамеечками ходили смотреть передачи. Папа без малого 50 лет проработал в одной и той же больнице — больнице нефтяников в Сабунчах, в старом рабочем районе. И не менял ее ни на какие заманчивые предложения. Он мог горы свернуть ради того, чтобы очередной унитаз заменить у себя в терапевтическом отделении. Но для себя лично, по нормам той этики, которые были для него и моей мамы непреложными, ничего никогда не просил.

В Баку в шестидесятых работал замечательный мэр Алиш Джамильевич Лемберанский. Естественно, тогда он назывался не мэром, а председателем горисполкома. Поскольку папа считался в городе «номером один» как кардиолог-терапевт, а у Али Джамиловича, как у всякого мэра, имелось сердечное заболевание, он позвонил как-то отцу, а папа ему сказал: «Приходите, я вас посмотрю, домой». Вечером мэр по ошибке попал вместо нас к тете Кате с дядей Стасиком, это и решило наши коммунальные обстоятельства. Лимберанский срочно, по собственной инициативе, выделил нашим соседям однокомнатную квартиру, а нам передали их комнату.

С тех пор мы жили одни в трехкомнатной квартире. Двор у нас был совершенно интернациональный, классический бакинский дворик. В нем жили азербайджанцы, армяне, русские и евреи. Отставной старшина-пограничник дядя Вася Бояринцев, старый еврей-портной с огромным носом Моисей Моисеевич Фонфич, и армянская семья Агаджановых. На азербайджанские праздники азербайджанские жители нашего двора всех нас обносили пахлавой. Когда праздновалась русская Пасха, то раздавали куличи. На еврейские праздники разносились еврейские сладости. Все это было абсолютно естественно и органично. Самый большой конфликт возникал из-за бельевой веревки — у каждого имелась своя, и две хозяйки могли поспорить, насколько на ее веревке белье мешает соседнему белью. Это был максимальный градус межнациональной розни.

Стоит ли говорить о том, что среди моих друзей несметное количество азербайджанцев и такое же количество армян. Более того, они между собой прекрасно дружат в Москве, продолжая общаться. И убежден, что карабахский конфликт — это (я не хочу здесь заниматься историографией, социологией и политологией) извне спровоцированный конфликт и та самая бацилла, которая действительно в итоге привела к развалу Союза. Люди, которые раздували карабахский конфликт и, не побоюсь этого слова, организовали его, не могли рассчитывать на всю страну, но не могли не понимать, что они разрушат великий город. Разрушат симбиоз народов, который представлял собой Баку. В этом городе образовалась потрясающая армянская диаспора, она насчитывала до двухсот пятидесяти тысяч человек на миллион жителей города. Интегрированная во все сферы культуры, бизнеса. Пусть любой бросит в меня камень, чего-чего в Баку не было, так это национального отчуждения. Слово «антисемитизм» я узнал из книг. Слова «антисемитизм» в Баку не понимали. Некая абстракция. Я утверждаю, что более интернационального не по указке свыше, не по политике партии и государства, а по духу, по настроению и по состоянию, коим был тот Баку, второго места на Земле нет. Есть еще город Нью-Йорк, где «каждой твари по паре», но это сумасшедший мегаполис с 18-миллионным населением.

А резюме состоит в том, что я по-прежнему бесконечно люблю свой родной город. Я не согласен с тем, что он тотально изменился. Он во многом сохранил свой облик. Это по-прежнему дружелюбный город, по-прежнему город открытый, по-прежнему город красивых девушек, теплого моря, потрясающего инжира. Но он потерял, конечно же, свою главную составляющую — эту самую многонациональную изюминку. И это не пустяк — трагедия. Тем не менее я оптимистично смотрю в некую перспективу. Мне почему-то кажется, что раны зарубцуются, не могут не зарубцеваться. Невозможно повторить Баку 60-х годов. Но то, что в этом городе исчезнут, может быть еще при жизни моего поколения, некие фобии, я в этом убежден.

Если бы обстоятельства сложились так, что наши родители жили бы в другой стране, без сомнения, они бы были специалистами с мировым именем. Но и так в Баку и Москве в их профессиях их знали многие. И помнят по сегодняшний день. Я недавно встречался с академиком Евгением Ивановичем Чазовым, он тепло вспоминал об отце. Они немного дружили, хотя люди разных поколений. Чазов мне говорит: «Ах, как я любил вашего папу!»

По маминой докторской диссертации, которая была посвящена обучению иностранным языкам в условиях билингвизма, и сегодня пишутся научные работы. «Билингвизм» — это двуязычие. Мама фактически подняла целый научный пласт. Обучение иностранным языкам в условиях двуязычия. Основной метод обучения иностранным языкам — это сравнительный. Человек учит английский, сравнивая его с русским. Но, условно говоря, в условиях Азербайджана ты волей-неволей владеешь двумя языками — русским и азербайджанским. Таким образом, обучаясь иностранному языку, лучше сравнивать его с двумя языками, с которыми вырос. Вот например, в русском языке нет тех звуков, что есть в азербайджанском, но они есть в английском. Таким образом, изучение языков значительно облегчается.

Отец был для меня абсолютным авторитетом. Человеком с очень строгим характером, не чета мне. Он никогда в жизни не произнес не то что матерного — ругательного слова. Это фантастика! Но это святая правда. И самое суровое, что он мог сказать по отношению к какому-то человеку, что «я ему больше не подам руки». Но самое поразительное, что он именно так и делал. Это абсолютное по сегодняшним временам чудо.

Он играл на бильярде с Маяковским. У него в клинике лежал Есенин. Есть история болезни Есенина, где рукой моего папы написано: «Выписан за дурное поведение». Папа, будучи от природы грамотным человеком, подрабатывал в молодости тем, что работал ночным корректором в газете «Бакинский рабочий». А главным редактором газеты был Петр Иванович Чагин. Легендарный Чагин, которому посвящены стихи Есенина. И вот Чагин, зная, что у него в газете работает заведующий терапевтическим отделением, попросил, чтобы папа помог оградить Есенина от известных дурных наклонностей, положил его к себе в больницу. Есенин лежал на втором этаже, среди инфарктников, потому что там наилучшие условия. Но к вечеру он опускал вниз веревочку, а поклонницы привязывали к ней бутылку. Ночью поэт пил, днем бузил. А рядом чуть ли не помирали соседи по палате. Это продолжалось пять или шесть дней. В итоге папе пришлось его выписывать.

ПУТЬ В СТОЛИЦУ

После КВНа середины семидесятых популярность Юлия Гусмана в родном городе была сравнима только со славой первых космонавтов. Дежурная фраза о человеке, который «ногой открывает любую дверь», — это о нем. Миша долгое время находился в тени старшего брата, но не меньше, чем Юлик, в родном городе чувствовал себя как «кум королю и сват министру». Старший брат летал в столицу как на работу, потом учился на Высших режиссерских курсах, обзавелся новыми друзьями — и все они были знаменитыми людьми, — и его переезд в Москву выглядел закономерным. Самое интересное, что Миша перебрался в главный город страны на полгода раньше. Но дело не в этом. Довольно рискованное дело — ставить под удар сложившуюся и более чем счастливую ситуацию, не зная, что тебя ожидает на новом месте. Узнаваемый человек обычно трудно существует без своей узнаваемости.

Юлий: — Никогда меня не посещал комплекс «первого парня на селе со своим баяном». По одной причине. Не был я никогда успешным человеком в понятиях: «бабки», машины... Мы жили в доме, где отсутствовал теплый туалет. Мои родители не имели ни машины, ни дачи. Успешность, в моем понимании, заключается совсем не в том, что человек на двух «мерседесах» едет со своей дачи в окружении трех джипов с охранниками. Что само по себе, может, и неплохо. Успешность — это возможность себя реализовать. Когда меня позвали в Москву, я уже жил на два города. Я, как челнок, возил друзьям в Баку сувениры из Москвы, а ребятам в столицу — гранаты и пахлаву. Я так существовал довольно долго, пока меня в 1986 году не пригласили директором самого престижного Дома творческой интеллигенции. Я же не эмигрировал из Баку в Израиль в эпоху Брежнева. Мне предложили интересную работу. А значит, добавили к моим возможностям больше самореализации.

У меня всегда много планов, у меня много интересных придумок. Меня интересует только интересная работа, та, что приносит радость. Я не учу японский язык только потому, что я уже не успею его выучить. У Жванецкого есть фраза: «И никогда я не буду женщиной, а интересно, что они чувствуют?» Я уже не буду много чего в жизни совершать, хотя с удовольствием занимался бы десятком разных интересных дел. Я никогда не стал бы заниматься, как идиот, тем, что я не понимаю, не люблю и не хочу. Я не понимаю ничего в технике, не понимаю в математике, не понимаю в бизнесе. Мне кажется, что человек умирает не тогда, когда физически перестает функционировать, а когда в нем пропадает интерес к жизни, к возможности любоваться восходами и закатами, цветением луга или женской красотой. К возможности себя реализовать.

Я каждый раз себе говорю: «Все еще только начинается». Начинается у Миши, начинается у меня.

М.: — У меня простая история. В детстве кто-то мечтает стать космонавтом, кто-то милиционером, кто-то врачом. Я точно знал, что не буду врачом, передо мной был пример Юлика, который окончил медицинский. Пусть это и звучит несколько забавно или нахально, но я с детства мечтал стать дипломатом.

Я, естественно, благополучно провалился в МГИМО, что вряд ли можно считать удивительным в середине семидесятых. Но сделать попытку я был обязан. После чего я поступил в Бакинский институт иностранных языков. Честно сказать, учитывая то, как я готовился к МГИМО, учиться в бакинском инязе, мягко говоря, было не очень сложно. И дело даже не в том, что моя мама занимала пост проректора этого же института. Во мне всегда существовала энергетическая тяга к тому, что раньше называлось общественной работой. Так что после окончания института я пошел не в учителя английского языка в азербайджанской школе, как написано у меня в дипломе, а куда тянула общественная моя душа. В комсомол. А в нем существовала мною любимая организация, которая называлась Комитетом молодежных организаций и занималась международными связями советского комсомола. К тому времени я успел отслужить в краснознаменной Каспийской флотилии, чем немало горжусь, поскольку прошел все воинские звания — от старшего матроса до главного корабельного старшины. Само словосочетание «главный корабельный старшина Гусман» уже вызывало у некоторых мичманов повышенное уважение.

Конечно, и тогда в Азербайджане я в круг первых лиц войти не мог. Но дойти до уровня заместителя председателя КМО Азербайджана у меня получилось. А дальше карьерный рост, естественно, осложнялся. Я понимал, что неминуемо отстаю от поезда, и, чтобы к своим планам как-то оказаться ближе, я посчитал, что мне не мешало бы поработать пусть на меньшей должности, но в главном офисе (то, что тогда называлось — в центральном аппарате) КМО СССР.

Первый раз мне это предложили в 1980 году. Мамы уже не было в живых, а папа тяжело болел, и я понимал, что не могу оставить его. Я сказал: «Ребята, я сейчас не выберусь». И в итоге оказался в Москве только в 1986-м. Перестройка уже шагала по планете. Предложение переехать в Москву мне сделал председатель КМО СССР Владимир Александрович Аксенов, ныне ответственный секретарь Парламентского собрания Союза России и Белоруссии. У него хватило мужества этот вопрос решить вместе с тогдашним первым секретарем ЦК комсомола Виктором Мироненко. Это был, я бы не сказал подвиг, но поступок — взять Мишу Гусмана из ЦК комсомола Азербайджана заведующим сектором КМО СССР.

Подобного мужества сейчас уже никто не понимает, детям просто невозможно объяснить. Кто я такой? Маленькая колбаска. Так вот, чтобы эту колбаску взять на работу, они согласовывали этот вопрос на уровне всех высших партийных и близких к партийным структур. Наконец меня везде, где могли, утвердили, и я возглавил подразделение, занимавшееся информационным обеспечением молодежного сотрудничества. Моя нынешняя ТАССовская жизнь, она как бы корнями своими идет оттуда.

МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ

Итак, как писали прежде в романах, мы встречаем вновь наших героев в центре бурноперестроечной Москвы. Как начиналась их столичная жизнь?

Ю.: — Как я стал директором Дома кино? Это было совершенно неожиданно. Я приехал в Москву сдавать картину «Не бойся, я с тобой». Заседало правление Дома, в которое я входил, искало нового директора, чтобы после знаменитого V съезда кинематографистов на волне свежих веяний совершить и здесь что-то хорошее и необычное. Андрей Смирнов с Виктором Мережко неожиданно, прежде всего для меня, предложили мою кандидатуру директором, а потом за меня проголосовал секретариат Союза кинематографистов. С тех пор меня постоянно спрашивают: «А вам не обидно, что, получив специальное образование, вы не работаете на съемочной площадке, в то время когда непрофессионалы снимают кино?» Но первое время мне было не только совсем не обидно, наоборот, мне было необходимо, или, как говорят математики, необходимо и достаточно, к тому же и увлекательно, «строить» новый Дом кино. Я уже 15 лет его директор.

Тогда мне было безумно интересно доказать, что можно сделать из престижного кинотеатра, куда приглашали на иностранные фильмы в основном дантистов и маникюрш. И мы действительно сделали из Дома кино центр не только культурной, но и политической жизни. Нам, как и многим во второй половине восьмидесятых, казалось, что наступило время дышать свободой. И «Ника», и десятки других мероприятий, которые сегодня стали в Доме кино общеизвестными и традиционными, в свое время придумывались как революционные действия. Мы провели первыми вечер Солженицына. Первыми. Еще в СССР. Сегодня это звучит глупо, когда Солженицын живет в Москве, но тогда КГБ чуть ли на люстрах не висел, записывая, что говорят выступающие. Андрей Смирнов, в то время секретарь Союза кинематографистов, увез в подарок Солженицыну, спрятав на теле, кассету с записью этого вечера.

И если раньше, впрочем и сейчас, висят на стенах московских домов мраморные доски, что здесь выступал Ленин, то теперь на Доме кино можно повесить: здесь заседали Ельцин, Сахаров. В Доме кино собирался штаб Ельцина. Сюда он сам приходил из дому пешком, для этого достаточно было перейти улицу Горького. У нас принято, когда лев стареет, делать вид, что ты был к нему в оппозиции. Я с Ельциным работал очень близко тогда, в конце восьмидесятых, и видел, как на глазах он просто учился. Учился тому, чего не знал, потому что все-таки имел обкомовскую закваску. Ребята-документалисты из его города Екатеринбурга сняли о нем большой цветной фильм. Они очень старались, но сняли его помпезным, надутым, и получилась антитеза того, с чем он боролся. Голос за кадром говорит: «Вот Ельцин пришел запросто в рабочую поликлинику». И на экране поликлиника, где нет ни одного человека, а всюду ходит один Ельцин. Или Ельцин едет в машине, о чем-то разглагольствует, а камера снимает его снизу. И он получается огромный, важный, напыщенный. Картина мне ужасно не понравилась. Мы спускаемся по боковой лестнице, он спрашивает: «Юлик, ну как?» Я говорю: «По-моему, Борис Николаевич, никуда не годится». Он обиделся: «А мне понравилось». Я говорю: «Борис Николаевич, вы уж мне поверьте, ладно? Я в этом деле понимаю больше. Ребята не виноваты, они хотели как лучше. Но этот фильм сыграет отрицательную роль». Фильм вышел, но он не раскручивался как материал, работающий на имидж Ельцина.

Как быстро меняется время. Прошла мода кичиться своей причастностью к демократическим преобразованиям. Сейчас принято извиняться за то время. Я думаю, что историю нечего переписывать и перекраивать. Да, мы во многом тот шанс, что у нас имелся, потеряли. Но все равно время обратно не течет. Когда рухнула страна, рухнуло и бюджетное финансирование Дома кино. И нам с Виктором Мережко уже приходилось не изобретать, а спасать Дом кино, мы ходили с протянутой рукой по всей Москве. Мы могли бы сто раз приватизировать Дом кино, как сделали со всеми остальными домами. Но нам казалось делом собственной чести и гордости (а кто-то скажет — и глупости) сохранить его как общественное достояние. Возможно, действительно это была и глупость, но тем не менее сохранили Дом в общественной собственности правительства России. Вопреки всем советам самых разных деятелей. Прошло трудное время, постепенно Дом кино стал работать как хорошо смазанный механизм. Моя команда — сегодня лучшая команда в стране в чем угодно, только не в зарабатывании денег. И то, что она делает, — делает потрясающе.

А теперь ответ на поставленный временем вопрос: уже несколько лет я чувствую дикий голод снимать кино и ставить спектакли. Хотя я всегда относился к своей работе в Доме как к творчеству: делать «Ники», делать 300 дней в году какие-то мероприятия, которые так или иначе требуют души, внимания и фантазии, придумки, не административная деятельность.

В журнале «Искусство кино» (седьмой номер за прошлый год) опубликован сценарий, который мы написали с ныне живущим в Голливуде Эдуардом Акоповым. Сценарий называется «Парк советского периода». Это такая фантастическая, приключенческо-комедийная притча. Сценарий рекомендован Госкино к запуску, но Госкино не может финансировать большой проект. Мне по определению малобюджетное кино неинтересно. Не потому что дают мало денег, просто я люблю кино снимать, а не клипы. Я очень уважаю клипмейкеров, но это другая профессия. Я бы хотел снять фильм «Не бойся, я с тобой», часть 2-я. В этом году исполняется 20 лет фильму, и мы планируем вместе с Поладом Бюль-Бюль-оглы в ноябре отметить это большим праздником и в Баку и в Москве.

М.: — Первый год я ютился в номере гостиницы «Юность» по соседству с будущими крупными политдеятелями. Я приехал в Москву со своим самоваром. В прямом смысле слова. Из всей обстановки я взял из Баку свой самовар, единственный предмет, который помещался в малюсенькой комнатушке. Я оказался в Москве в декабре 1986-го, стояла жуткая холодрыга. Мой коллега, тоже заведующий отделом КМО СССР, Игорь Сагирян, сейчас крупный бизнесмен, управляет компанией «Ренессанс капитал», такой вальяжный, красавец, заходит ко мне, а на улице тридцать градусов, я весь скукожился, и Игорь спрашивает: «Миша, я все понимаю, но почему зимой?»

КМО — отличная школа для информационщика. Юлик меня как-то назвал информационным вампиром. Я читаю по 16 газет в день. Сейчас это часть моей работы, но тогда я изучал все толстые и тонкие журналы, все газеты — от левых до правых. Смотрел все телевизионные каналы. Какая-то, конечно, маниакальность в этом есть, но, видимо, без нее не может быть профессионализма.

БРАТЬЯ

Надо сказать, что братья Гусман подобрели друг к другу, по-моему, только в Москве. Хотя и сейчас их выяснения отношений — законченный эстрадный номер, который можно показывать за деньги. И неплохие. Но тогда в Баку все считали, что они на грани окончательного разрыва. Эта тема одна из любимых городских новостей. Правда, Миша всегда гордился Юликом. Теперь наступила очередь старшего брата.

Ю.: — Что касается Мишиных деловых качеств, то мне кажется, что он и предсовмина был бы неплохой, не в обиду Касьянову будет сказано. У нас с Мишей, наверное, интересно развивались судьбы. Мы получили от мамы с папой, наших замечательных родителей, великого врача и потрясающего педагога, не только запас генов, но и, надеюсь, запас воспитания. Я с шестого класса тяготел к тому, что называлось — художественная самодеятельность. Отсюда КВН, отсюда самодеятельный театр, отсюда потом Высшие режиссерские курсы, отсюда измена медицине и побег из психиатрии в искусство. Театр, кино, Дом кино. Миша же, который скептически рассматривал возможности творческого самовыражения в провинции, блистательно себя реализовал в области, которая сейчас называется — менеджерская. У него была прямая дорога в политику. Но поскольку тогда для человека такого национального своеобразного меньшинства было достаточно смешно даже это предполагать, ему оставалось заниматься лишь общественной деятельностью. Тем не менее Миша все же сделал карьеру, и карьеру блистательную. Ему мешали на всех этапах, и не пускали, и не давали. А он отступал и снова шел. То, что он сегодня первый заместитель генерального директора ИТАР-ТАСС, я во многом это отношу к тому, что люди поверили в него. Я этому очень рад и горд. Но явление это поразительно не тем, куда он пробился и попал, а тем, что оно столько обсуждается. Почему все еще надо удивляться, что блистательный работник получает в наше демократическое время какие-то позиции? Другое, совершенно невероятное: Миша сейчас все больше интересуется креативными вещами, а не сугубо карьерным продвижением. Мне это нравится, мне кажется, это залог его молодости. Нравится, что он снимает телевизионную программу «Формула власти». Что он с удовольствием участвует во всяких затеях. Что, занимая большой государственный пост, сохранил юмор, сохранил самоиронию. Это не комплимент. Можно работать палачом, а дома шутить. Речь идет не о том, что обаяшка Мишка сыплет анекдотами, а то, что он сохранил веселый характер как на работе, так и в общении с людьми. Мне кажется, главный секрет наших родителей: мама и папа до последних дней своей жизни оставались людьми с молодыми душами, интересующимися жизнью. Было бы ужасно, если бы Мишка стал надутым барбосом.

Его креативная голова при его самокритичности не дает ему стать писателем или дирижером, правда, у него слуха нет. Но она помогает ему придумывать то, что у Бажова называется — живинка в деле.

Трудно объясняться в любви к своему брату, потому что мы с ним обычно ругаемся, лаемся, спорим, базарим. У нас в семье не принято было говорить: «Дорогой Миша, как мне нравится твоя программа», «Дорогой Юлий, твой успех...» Мы радуемся друг за друга, хохмим, мы оба кавээнщики, но что я точно могу сказать, я фантастически рад, что Миша сохранил себя. Последнее время модной шуткой в Москве стало мне говорить: «Какой замечательный у тебя брат, насколько он лучше тебя». Или: «О, слушай, я с твоим братом познакомился, какой замечательный парень». Я-то знал, что он замечательный парень все 50 лет его жизни. Теперь мне приятно, что об этом узнали все остальные.

М.: — Мы с Юликом в детстве, как, наверное, все братья, дрались. Он до сих пор не может мне простить, что я в него однажды швырнул хрустальной вазой. Я не очень метился, но вазу разбил. У нас с ним шесть с половиной лет разницы. Правда, я говорю семь, он говорит шесть. Юлик — старший брат. Я рано понял, что в цирке не бывает двух белых клоунов, одному полагается быть рыжим. И в зависимости от обстоятельств, поскольку я младший, я должен, если Юлик рыжий, стать белым. Если он белый, то я рыжий. Мы действительно похожи многими своими привычками, вкусами. Но он человек звездный, человек, любящий авансцену, любящий лучи софитов, словом, он человек, которому приятны лавры Людовика. А мне больше интересны пружины Ришелье. Он человек талантливый, творческий. И, естественно, как все творческие люди, ранимый и ревнивый. Мы с Юликом всю жизнь находимся в дискуссии. Именно в дискуссии. Мы гуляли в Баку по знаменитому бакинскому Приморскому бульвару за полночь. В Баку были приняты ночные прогулки. Посиделки в чайхане, которая почему-то называлась «Марокко». В три часа ночи там собиралась элита, не золотая молодежь, а элита интеллектуальная: писатели Рустам и Максуд Ибрагимбековы, Анар, композиторы Леня Вайнштейн и Фарадж Караев. Потом мы шли домой и могли с Юликом в голос ругаться. А там помимо нас прогуливались другие люди, и они думали, что мы выясняем отношения по каким-то личным обстоятельствам. А ругались мы, условно говоря, выясняя, был ли днем, когда мы играли в теннис, «аут» во втором гейме первого сета или не был.

Я давно для себя понял: это хорошо, когда есть старший брат. Хочется надеяться, что и он думает: хорошо, когда есть младший. Вот это в принципе хорошо, когда ребенок в семье не один. Тем не менее у меня один сын, у Юлика — дочь. Они в очень добрых отношениях, что называется, классические брат и сестра. Лола сейчас учится на юриста, а Вадик закончил колледж по химиобиологии. Сейчас оканчивает аспирантуру и собирается дальше учиться на врача. Лола учится в Вашингтонском университете, а Вадик — в Мэрилендском.

ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ФОРМУЛА ВЛАСТИ

Привыкнув к сумасшедшему ритму столицы, что всегда было контрастом с вальяжным и неторопливым южным городом, братья Гусман впервые спустя почти четверть века после бакинской команды КВН встретились на одной «сцене», а именно на первом канале телевидения. Точнее, старший на ней потеснился, уступив место младшему. Пока во всяком случае.

М.: — На идею передачи «Формула власти» меня натолкнула фотография, где все главы государств после саммита ООН в Нью-Йорке сфотографировались вместе. Когда я ее увидел, мне показалось интересным попытаться сделать телепортреты этих людей, которые по определению являются историческими личностями. Всего на фотографии 187 человек, и взять интервью у всех невозможно. И, кроме того, главы государств все же меняются.

Юлик долгое время работал на телевидении, и, пока он был в этом деле, я от телевизионных предложений всякого рода дистанцировался. Но почему-то была закрыта программа «Тема», на мой взгляд, очень хорошая программа, которую он классно делал. А тут как раз возникла идея телевизионных портретов. Ею увлеклись и генеральный директор ОРТ Константин Эрнст, и генеральный директор ИТАР-ТАСС Виталий Игнатенко, они и стали руководителями проекта. Большую работу ведет как организатор телевизионной части Олег Вольнов, руководитель общественного вещания ОРТ. И нам, конечно, повезло с режиссером Джаником Файзиевым, на мой взгляд, одним из лучших режиссеров на телевидении.

В чем я убежден? Что в демократической стране демократическим путем избранный глава государства есть лицо выдающееся или как минимум незаурядное. Это мой первый постулат. Программа названа «Формула власти». Но, конечно же, каждая из сорокаминутных историй раскрыть эту формулу не может.

Наша задача в том, чтобы зритель, который посчитает нужным посмотреть хотя бы некоторое количество этих программ, суммарно вывел для себя понимание, что же такое «формула власти».

Мы долго думали и избрали нашим первым героем президента Чехии Вацлава Гавела. Человека, который является не просто главой государства, но интеллектуальным лидером нации и в каком-то смысле интеллектуальным примером для многих своих коллег в мире.

Все знают, что Вацлав Гавел не очень хорошо себя чувствует, не очень здоров. Его ограничивают во многих, в том числе и в телевизионных, контактах. Стоило немалого труда добиться встречи с Гавелом. Корреспондент ИТАР-ТАСС в Праге Игорь Шамшин воспользовался самым последним способом. У него был записан мобильный телефон Гавела, он взял и позвонил. А Гавел включил мобильник и сказал: «А в чем проблема? Я вас жду».

В эмоциональном плане самое большое впечатление на меня произвел Вацлав Гавел. Президент Южной Кореи Ким Дэ Чжун говорит очень спокойно и сдержанно. Но он отсидел в тюрьме не один год, там подвергался пыткам, его убивали, похищали, топили. А в разговоре этого не чувствуется. Но как только ты углубишься в его биографию, начинаешь сходить с ума. Или милейший человек президент Италии Карло Чампи. Это человек, который фактически придумал евро. Кто придумал доллар — мы не знаем. Зато известен человек, придумавший евро. И кроме того, Чампи был признан одним из величайших банкиров XX века. Безумно интересно, хотя я ничего не понимаю в банковском деле. Чуть ли не по сей день он ездит на велосипеде, он человек абсолютно демократичный и начисто лишен снобизма. Президент Бразилии Кардозу — абсолютно уникальная фигура. Человек, получивший в жизни уникальный шанс. Будучи ученым, социологом и экономистом, на практике реализовавший свои научные изыскания. Это мало кому в жизни удавалось. И собственным примером доказавший, что отнюдь не обязательно в Латинской Америке должен быть диктатор и генерал у власти, хотя в его семье было пятнадцать генералов. Целая хунта. Он сам внук маршала, сын генерала. Ан нет, пошел другой дорогой.

Наша бабушка, папина мама, прожила большую жизнь. Я сейчас, в 50 лет, достаточно часто повторяю: «Эх, было бы мне лет на десять меньше, я бы такие горы свернул!» И когда я несколько раз сказал эту фразу дома и, видимо, совершенно достал этим свою жену Джемму, она мне замечательно ответила: «Миша, ты знаешь, когда я появилась в вашем доме, твоей бабушке, Софье Абрамовне, было 85 лет, и первое, что я от нее услышала: «Эх, Джеммочка, мне бы сейчас на десять лет меньше».

Ю.: — Известно, что люди, которые регулярно появлялись в эфире, им отравлены. У меня сейчас нет своей программы, но я спокойно это переживаю. Мне кажется, что такое количество дел не сделано, такое количество проектов не осуществлено, столько книг не прочитано, столько фильмов не досмотрено, столько марок не собрано и столько теннисных матчей не выиграно или не проиграно, что я в принципе не понимаю, как можно скучать по эфиру. Но все же я очень огорчен тем, что сейчас у меня нет программы. И совсем не потому, что я мало мелькаю на экране или боюсь, что упадет моя популярность и меня будут хуже встречать в магазинах, в киосках за пивом или на выездах на Анапский кинофестиваль. Дело в том, что программа «Тема» (а я в ней четыре года работал) занимала важную нишу на нашем телевидении. И эта ниша, на мой взгляд, надолго оказалась упущенной. Во многом из-за телевизионных войн, которые вырастили целое поколение великолепных телевизионных киллеров, снайперов, телевизионных мочил и громил. Они сегодня блистают на экране. Блистают — можно ставить кавычки, можно не ставить кавычки, но так оно и есть. Это порождение от крушения той великой эпохи, в которой мы жили.

Мы существовали в стране, где каждый день вздували новые домны, хлеба колосились, счастливые влюбленные бежали в рапиде по полям. И вдруг все кончилось. Мы проснулись в стране, где домны взорваны, где сплошной духовный человеческий Чернобыль. Вдруг мы оказались там, где дети не рождаются, собачки не ластятся к хозяевам, птички не поют. Для того чтобы продавать свой материал, журналисту полагается быть все круче и все резче, все острее, все левее или правее, краснее или чернее. Можно продать только голую сиську. Поэтому цветет желтая пресса, еще более желтая пресса, ярко-оранжевая пресса, ярко-охристая пресса. И потеряли миллионные тиражи известные порядочные издания: «Огонек», «Известия», «Московские новости», то есть те, которые занимают умеренную позицию. Которые: а) стараются никого не обслуживать, б) если и обслуживать, то делать это тактично. Чтобы не быть такой проституткой, которая гордится своей профессией.

И мне было интересно в программе «Тема» рассказывать то, что раньше называлось фразой «О людях хороших». По-моему, все экстремальное зрители переели, и сейчас выяснилось, что культуры хорошего литературного журналистского рассказа, телевизионного рассказа нет, но люди привыкли кушать очень острые блюда. Кто вырос на Кавказе, не может смириться с диетической кухней. Мне казалось, что «Тема» была программой интересной и в то же время не диетической, рассчитанной не на язвенников, а на людей, которым хочется интересной информации. Мне казалось, что и мой образ как ведущего сильно отличается от обычного ведущего в возрасте 25 — 35, красивое лицо, нормальный текст. Я понимаю, что у меня не та дикция, не та пластика. Но существовал мой опыт и моя репутация, а они, извините за нескромность, позволяли делать успешные программы.

Я был бы рад снова заниматься телевидением, но у меня есть одно правило: я никогда не шастаю ни по каналам, ни по киностудиям, ни по издательствам. Не предлагаю себя.

СЧАСТЛИВЫЙ ЭПИЛОГ

Есть такой старый анекдот со знаменитой фразой: «Жизнь удалась». На этом можно было бы уже поставить точку. Но дадим нашим героям возможность рассказать об их сегодняшнем главном деле.

М.: — Что такое ИТАР-ТАСС? Агентство в котором я имею честь работать, по официальному международному рейтингу, действительному от ЮНЕСКО до Британской энциклопедии, является одним из четырех мировых информационных агентств — после безусловно лидирующего «Рейтер», но наряду с «Ассошиэйтед Пресс», «Франс Пресс», в большом отрыве от всех остальных. Определяется такая градация несколькими компонентами. Первое — это возможность получения информации практически со всего мира и возможность донесения информации до всего мира собственными силами. У нас сохранилась, и за это, конечно, честь и хвала и просто памятник при жизни Виталию Никитичу Игнатенко, который сумел это сделать — загранкорсеть почти в 70 странах мира, корсеть мирового уровня, там работают «золотые перья», суперпрофессионалы. Есть целый ряд стран, где корреспондент ТАСС вообще присутствует от России в единственном числе. Например, в Северной Корее, кроме нас и корреспондентов «Синьхуа», вообще никого нет из корреспондентов. Я считаю, что ТАСС в каком-то смысле слова, как брэнд, как торговая марка, абсолютно национальное достояние, и я очень надеюсь, что это понимают высшие руководители страны.

Сегодня ТАСС — это структура, которая в день выдает более 400 сообщений! Чтобы яснее себе представить — это 300 газетных полос в сутки. И при этом ТАСС имеет отдельно свою спортивную ленту, экономическую ленту вместе с ПРАЙМ-ТАСС, криминальную ленту. Мы выпускаем еще кучу всякого рода информационных продуктов. Фабрика новостей.

Ю.: — Я только что провел 14-ю церемонию «Ники». Мероприятие теплое, узнаваемое, уже родное, без которого год кажется неполным. «Ники» не потому проходят в Доме кино, что их нельзя проводить на стадионе, или в чистом поле, или в Гостином Дворе, или в Государственном Кремлевском дворце. Дело в том, что Дом кино — как дом «Ники». Стиль, который был мною заложен с самого начала, подходит только к Дому. Когда я думал над этим новым шоу первого профессионального приза в стране, когда слово «номинация» появилось в русском языке благодаря «Нике», я прекрасно понимал — соревноваться с американцами, по крайней мере в пафосности, декорациях, смокингах, костюмах, бессмысленно, потому что на это выбрасываются сотни миллионов долларов. Они проводят оскаровскую церемонию в «Шайен аудиториум». «Шайен аудиториум» — один из самых красивых и экипированных залов мира. Шеститысячный зал, со всеми видами спецэффектов, которые возможны на Земле. Это шоу рассчитано на полтора миллиарда потенциальных зрителей. В этом году его смотрели 800 миллионов, и пусть косвенно, но они платят за это. «Оскар» — это сумасшедший бизнес, которому 73 года. Это — Голливуд. Поэтому, когда в прессе его сравнивают с «Никой», мне кажется, я не люблю журналистов. Что нам тягаться с «Титаником»? Хотя в каких-то вещах, связанных с высочайшей культурой нашего народа, мы можем тягаться с кем угодно. Мы понимали с первого дня: нам нужно брать своим оружием. То есть самоиронией, атмосферой, юмором.

Если мы перейдем в бывший Дворец съездов, то там все равно будет 1000 мест в партере и еще 5000 плохих мест, а нам нужно, чтобы зал дышал, как один человек. Наш зал не зал «Оскара» — там уже суператтракцион, где Де Ниро целует Шварценеггера и Мадонна плачет на плече Клинта Иствуда. Сегодня из-за того, что нет проката, у нас культ звезд утерян. И я всем говорю, что «Ника» займет свое место ровно тогда, когда в стране поднимется экономика, вместе с ней поднимется кинематографическая индустрия, поднимется прокат. То есть когда у нас будет не сто залов с системой долби-стерео, а по крайней мере полторы тысячи. Могу еще сказать со стопроцентной гарантией, что присуждение «Оскара» иногда повышает прибыль картины в три раза. «Титаник» собрал в два раза больше денег после «Оскара», хотя и до него он уже имел около 800 миллионов долларов.

«Нике» 14 лет, она девочка-подросток. «Оскару», как я уже говорил, 73. Много кто помнит, как 60 лет назад вручался «Оскар»? Сегодня «Ника» тиражирована, разворована, скопирована более чем в двухстах экземплярах. Удачно, неудачно. То есть идея профессионального приза, когда фармацевты вручают награды фармацевтам, судьи — судьям, авиаторы — авиаторам, телевизионщики — телевизионщикам, оказалась очень успешной.

Я убежден, что «Ника» будет существовать и через 50 лет. И к тому времени, я думаю, будут смешными, а может быть и грустно-смешными, все нынешние конфликты. Например, Никита Михалков и Александр Сокуров снимали свои картины с конкурса. Они считают, что имели на это право. Насильно вручать приз никому не нужно. И в истории «Оскара» было множество таких примеров, когда людям вручали приз, а они его не брали.

Для меня «Ника», которая началась с фильма «Покаяние» великого и незабвенного Тенгиза Абуладзе, которая была продолжена фильмами великих режиссеров Эльдара Рязанова и Алексея Германа, «Ника», которая вручала свои призы «Честь и достоинство» Крючкову и Райзману, — одно из главных дел всей моей жизни. Мы очень хорошо умеем ломать, мы очень хорошо умеем объявлять кампании, но мы очень плохо умеем ценить, любить, дружить и идти вместе. Я еще раз говорю, что цель Киноакадемии и ее призов в том, чтобы, отмечая лучшие фильмы, снятые в течение года, лучшие и интересные работы в разных жанрах и областях, сплачивать кинематографистов, сплачивать людей, а не служить яблоком раздора.

Виталий МЕЛИК-КАРАМОВ