УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ

Отшельник, проживший тридцать три года в лесах, возвращается в Москву

УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ

Тридцать три года назад физик-ядерщик Адольф Николаевич Хвиюзов оставил занимаемую должность, жену с двумя детьми вместе с квартирой в Москве и ушел в лес. Сервантесу и не снились такие безумства. Он ушел в 60-е годы, когда физики являлись субстанцией почти обожествленной. А место в секретной лаборатории, спрятанной под землей на Юго-Западе Москвы, обеспечивало шоколадные перспективы на всю жизнь.

Назвать причины ухода политическими — язык не поворачивается. Юный Адольф Хвиюзов был слишком занят собой, чтобы обращать внимание на политику. И по окончании физфака МГУ он понял: его обманули. Никто из замечательных профессоров, включая легендарного Ландау, не предупредил, что страна будет использовать кадры, не считаясь с их планами, мыслями и чувствами. А кадры тем временем думали, что они не хотят выполнять работу, о результатах которой сами никогда не узнают. Поэтому однажды Адольф бросил все и скрылся с социального небосклона.

Сначала скрылся на Кавказ, а потом во все мыслимые леса России — от самых северных до самых южных. Первые два месяца на природе оказались очень сложными. Дошло до того, что у Атона (это странное имя он принял уже в середине жизни) порвались последние (из двух) штаны. Питался он подножным кормом типа фруктов и скоро стал похож на египетскую мумию, сбежавшую из пирамиды.

Цивилизация никак не хотела расставаться со своим чадом, поэтому Атону приходилось время от времени спускаться с гор, чтобы заработать денег. Сначала он переводил с английского речи нобелевских лауреатов, благо цивилизация научила его английскому (была у него такая диковинная подработка). Потом иностранный язык стал как-то забываться, потому что в лесу НИКТО не говорил по-английски. Там вообще никто не говорил. Но родной язык он пока еще помнил.

Городскому человеку невозможно объяснить, что это значит — все время жить на природе. Или на Большой Природе, то есть когда на протяжении бесчисленного количества километров никого нет. Атон вспоминает какую-то необыкновенно сырую весну. А может, это несколько весен сложились в одну — кто теперь разберет. Дождя пролилось столько, что, лишенный прогулок и встреч с людьми, он совсем потерял счет времени. Сидел, поджав под себя ноги, с фуфайкой на плечах, сжимая ладонями горячий стакан с чаем (краснодарский «экстра» с ложкой каштанового меда). Вязаная шапочка на макушке, глаза открыты — большая нахохлившаяся птица на насесте. Кусты и деревья все роняли и роняли капли, молодая ящерица уже не заигрывала, как обычно. Все утонуло во влажности...

Но вот случилось непредвиденное: наверху произошли перемены, тучи раздвинулись, и сноп солнечного света обрушился на полянку. Сразу же из ближайших кустов появилась бабочка, выпорхнула, затанцевала. Атон не дрогнул, но перестал дышать, возможно, потерял вес тела и ощущение холода, глаза увлажнились... Cобытие оказалось столь большого масштаба, что он почти утонул в нем: жизнь — чудо!

Но есть все равно хотелось, особенно зимой. Поэтому он подряжался чистить снег вдоль бесконечных железных дорог или валить лес в артелях. Эта работа Атону нравилась особенно, потому что помогала бороться с воображением. А мужчине просто необходимо постоянно находиться в реальности. Поэтому, как только мозг запускал странные иллюзорные картинки, он говорил себе: «Адольф, ты мужик, ты валишь лес большими железными пилами, работающими на бензине. Это — реально. Все остальное — лирика».

Заработав на чай и крупы, он снова разбивал палатку где-нибудь подальше от людей. Но люди все равно находили его. И тогда Атону приходилось притворяться глухонемым, или сумасшедшим, или просветленным, чтобы избежать назойливого любопытства.

Его любимая среда обитания — горы Кавказа и Краснодарский край. Он исходил там практически все, но есть два места, куда он возвращается неизменно. Эти места называются на его языке: Место Здоровья и Место Силы. И ничего более. В одном из них есть целебные грязевые источники, поляна и лес, удивительный в своей непроходимости. Второе — небольшое плато, куда Атон приходит за силой. Приходит, какое-то время живет там и набирается жизненной энергии.

Так что сегодня, когда изможденные горожане толпами грозятся уйти жить на природу, дедушка Атон мог бы стать очень модным, почти что гуру нового века. Но в том-то и дело, что именно сейчас... он решил вернуться жить в город. Теперь, когда он знает о Большой Природе все, когда чувствует настроение деревьев, умеет разговаривать с ящерицами и жить, питаясь травами с медом. Он приехал не просто посмотреть, а стать полноправным участником мира под названием — Московская Жизнь.

Мы встретились с утра пораньше в центре этого мирового хитросплетения — на «Пушкинской». Атон выглядел потусторонним провалом в толпе пассажиров. И шел он медленно, потому что лесные тропинки знает лучше, чем схему метро. Атон признался, что не может решить, с чего же надо начинать...

Сначала мы просто побродили по улицам. Москвичи не стесняясь разглядывали отшельнические одежды моего нового друга. В кафе, куда мы зашли перекусить, он достал из необъятного рюкзака листок бумаги и записал свои первые впечатления исследователя. Да. Москвичи за последние 30 лет здорово изменились. Стали более естественными и открытыми. Лица стали любопытные. Раньше, по мнению Атона, все были более замкнутые, отчужденные.

— Ну... да, мы вообще клевые, — неуверенно согласилась я, — слушайте, а может, в кино сходим?

— Только чтобы с большим экраном, с новым звуком. Я в таком никогда не был. Дорого очень.

И мы пошли в Киноцентр на Красной Пресне.

— Это не комедия? — испуганно спросил Атон, вглядываясь в афишу, — а то юмор сейчас стал каким-то отвратительным. Вот я телевизор тут посмотрел у родственников. Передачу специальную про юмор. Там ее женщина такая странная ведет... Туда всех юмористов собрали. Я смотрел-смотрел — ужас какой-то. Так что главное, чтобы режиссером была не женщина. Все женщины предельно субъективны.

— Это настоящее мужское кино, — заверила я Атона.

Смотрели мы «Большой куш» Гая Ричи. (Для тех, кто не видел, — это комедия с таким черным юмором, что я сначала начинала хохотать как безумная, а потом вспоминала про природный гуманизм и давилась своим нехорошим смехом молча.)

Мои московские соплеменники заходили в огромный зал с титаническим звуком без малейшей эмоции на лице. Им это — как пообедать. Атон же некоторое время покружил между кресел, находя место наиболее удобной дислокации. После первого десятка трупов, вызывавших мой дикий хохот, мне стало как-то неловко... Атон тоже молчал. До метро мы дошли практически без слов, холодно попрощались, как будто совершили вместе какое-то преступление.

На следующей встрече, сидя в кафе ЦДХ, он высказал свое впечатление о кинематографе. Там оказалось два принципиальных момента. Первое. Кино произвело на моего великовозрастного маугли совершенно магическое впечатление, и ему хотелось лишний раз ущипнуть себя за руку, чтобы удостовериться: да!.. мы сидим в кино, а не находимся на задворках Лондона! Второе. Все роли озвучивала девушка с бесцветным голосом. И Атон все время представлял, как она там сидит в окошечке над залом и читает текст по бумажке.

Атон много гуляет по Москве. В первый раз прошелся мимо Белого дома, по Горбатому мосту. Заметил, что он выложен смешными морщинистыми камешками. Что Москва — вполне европейский город, но осталось слишком много серого цвета — дома, улицы, небо. Но больше всего Атона занимали люди. Он настойчиво вглядывался в лица молодых. В их (наших) глазах он прочитывает мощный интеллектуальный потенциал. Вернее, нет, информационный. Ему кажется, что они (мы) много чего знают.

— Я как-то раз подошел, хотел купить сочник с творогом. А там девушка такая безразличная... Я даже покупать не стал. Потом зашел в ларек. Меня там хорошо встретили. Все рассказали, объяснили. Улыбались много. Выбрал пирожок с картошкой за три пятьдесят.

И еще одна важная деталь. Атон все время пробует воздух. Он в Москве в основном очень пресный. Не пахнет никакой органикой, даже на бульварах. Но от этого воздуха не хочется убегать. Он не отталкивает, просто вызывает у Атона не то что сочувствие к москвичам, а какую-то заботливую нежность. Потому что они дышат им и не знают, что воздух бывает совершенно удивительным на вкус.

Почему люди уходят в леса — более менее понятно. Почему некоторые возвращаются — понять сложнее.

— В какой-то момент я понял, что готов умереть. Но не могу сделать этого, не поняв город.

— Слушай, Атон, а почему мы, москвичи, вдруг стали тебе так интересны? Почему ты вдруг не то что жить, а умереть без нас не можешь?

Под жизнерадостную песню Таркана Атон рассказал про смерть. В нем сейчас сильно развито настроение ухода, естественного умирания, недержания за жизнь, за здоровье. Он не оказался мудрецом, потому что мудрецы живут очень долго, так как каждый возраст несет в себе новый опыт, новую жизнь. Атон не успеет прожить три-четыре возраста. Слишком долго жил на контрастах и износил физическое тело. Чем его уход хорош: он точно знает, что не попадет под автомобиль и его не разобьет инфаркт. Это абсолютно исключено. Он уйдет так, как задумал.

Один из вариантов — пропасть в горах. Никто из родных не узнает. Жил мужик в горах, и неизвестно — живет он или умер давно. Сначала думал, что последним аккордом должен быть костер. Но лапник кому-то нужно будет поджечь, и придется поставить человека в неловкое положение.

— Да уж лет на пятнадцать можно поставить в неудобное положение, если постараться! — пошутила черным юмором я.

...Другой вариант — просто упасть в глубокий колодец, Атон даже знает в какой.

Но потом он понял, что в нем оказалось слишком много интереса к людям. Природно Атон себя уже реализовал, а вот с этой точки зрения, человеческой, — нет. В какой-то момент Атону захотелось поделиться знаниями, скопленными за такую удивительную жизнь.

...Да и скучно стало в конце-то концов.

Я не привыкла общаться с отшельниками. Атон не привык общаться с журналистами. Он то и дело вскакивал, просил выключить «машинку» и пропадал на пару часов. Потом возвращался и начинал говорить как по-написанному. К Атону, как человеку внутренне и внешне необыкновенному, все время тянутся люди. Вот как я. Но тянутся не только такие бестолковые, но и серьезные — вместе со своими деньгами. И все восторженно слушают, ахают и удивляются, а потом говорят: «Здорово, ну а делаешь-то ты что?»

Эта новая черта людей мегаполиса потрясла Атона. Люди не терпят неясности. Все спрашивают, в каком качестве он вернулся. Так что Атон иногда сидит в своей замысловатой йоговской позе и мучительно размышляет, кто же он — литератор? натуропат? философ? В Москве все время нужно пребывать в каком-то статусе, чтобы люди точно знали — что ты такое. Москва не приемлет неопределенности ни в чем. Пусть плохо, но ясно.

— Я растерялся. Во мне много всяких сторон. Я сразу ждал от людей понимания. Статус нищего подходит лишь для очень сильного человека. Чтобы быть нищим в современной Москве (я имею в виду не опустившихся бомжей и алкоголиков), нужно быть очень сильным человеком. Потому что надо все время просить. Просто так никто ничего не дает. Поэтому, наверное, надо вернуться на природу, чтобы стать цельным. Выпятить какую-то сторону и сделать ее главной.

Но пока он все еще живет в Москве. Природа научила его созерцательности. Поэтому иногда он смотрит на бесконечные витрины, на «мерседесы» и шикарных женщин с немосковской внимательностью. Теперь с точно таким же упорством, как и прежние тридцать три года в лесу, он извлекает красоту из индустриального мира. А в нем она тоже есть, просто спрятана глубже. Так что пока Атон Москву не понял, но уже успел полюбить.

Елена КУДРЯВЦЕВА