Ее полное имя — Хелена Берта Амалия Рифеншталь, она родилась 22 августа 1902 года в семье коммерсанта. Ее первая страсть — бальный танец...
ФРАУ ФАУСТУС
Когда президент фестиваля неигрового кино «Послание к человеку» Михаил Сергеевич Литвяков сказал, что на одиннадцатый фестиваль привезет не только «Триумф воли», но и саму девяностовосьмилетнюю Лени Рифеншталь, ему никто не поверил.
Что «Триумф» в канун шестидесятой годовщины начала Великой Отечественной где-либо покажут в Питере, вообразить было в принципе невозможно, потому что человек, чьим личным фотографом и оператором числилась Рифеншталь, Ленинград очень любил. Выделял его особенно. Говорят, все сетовал, что жители не хотят сдать город и оттого немецкая артиллерия вынуждена его обстреливать, уродуя прекрасную архитектуру. Перестали бы защищаться, пустили цивилизаторов — евреев, конечно, ликвидировали бы, но статуи и памятники спасли!
Я потом только понял, что имел в виду Литвяков, что он задумал и каково было на сей раз его послание к человеку. Когда президента зовут Михаил Сергеевич, его замыслы понятны не вдруг. Но задним числом многие из них начинаешь уважать.
Приезд Лени Рифеншталь изменил многое. То есть он позволил снять кое-какое табу и кое-что расставить по местам. Не реабилитировать фашизм, о нет. Скорее расширить это понятие, проследить его корни (прежде всего в эстетике начала века) и отказаться от многих иллюзий. Так что вне зависимости от того, кто такая Лени Рифеншталь, приезд ее к нам был благим, великим делом. Хоть я и допустить не мог, что это произойдет: ей девяносто восемь лет. Я вообще из прошлогоднего очерка в «Огоньке» узнал, что она до сих пор жива и активна.
Правда, выглядит и говорит она прекрасно. И передвигается почти самостоятельно. И я даже спросил Олега Ковалова, главного знатока тоталитарного кино: «Олег, а может, она продала душу дьяволу?»
— Конечно, — убежденно сказал Ковалов, как о чем-то само собой разумеющемся. — Меня другое интересует: как она умудрилась в «Олимпии» снять негритянских атлетов? Как они вообще могли победить в Германии 1936 года?
И он углубился в политологию. С эстетикой ему было все понятно.
Она никогда не состояла в НСДАП, но сделала для торжества идей национал-социализма больше, чем все партийные функционеры, придав серой и примитивной идеологии флер головокружительного романтизма.
«Я была танцовщицей сердцем и душой». Первые свои уроки танца, кстати говоря, 19-летняя Рифеншталь берет у балерины Евгении Эдуардовой, выброшенной из России революцией. Ученица оказалась не только понятливой, но и талантливой, поставив в 1924-м как хореограф сольный танец «Вальс-каприз», пользовавшийся бешеным успехом. Ей рукоплещут в Берлине, Мюнхене, Праге, Цюрихе. Увы, травма колена ставит крест на всех ее танцевальных проектах. Кстати, тогда же, в 1920-е, ее судьба на время переплелась с другим выдающимся человеком: несколько месяцев она живет с парнем, который чуть позже получит известность как автор «На Западном фронте без перемен».
Именно травма колена определила ее судьбу: она хромала к врачу, но увидела в метро рекламу «Горы судьбы» Арнольда Фанка (в советском прокате «Скала смерти»). Пошла смотреть. И заболела кинематографом навеки.
— Фанк снимал, как никто тогда не умел. Он первым придумал замедленной съемкой снимать облака, так что они начинали стремительно нестись и клубиться... Горы, ледяные скалы... Это было грандиозное зрелище, как музыка. Я была знакома с одним из его актеров и попросила его показать Фанку свою фотографию — ни на что не рассчитывая.
Он был жестокий режиссер. Когда мне надо было попасть под лавину, я действительно стояла под снегом, все тело было в синяках... До премьеры я с ним не разговаривала, потому что он сказал: «Не бойся, все будет хорошо».
Самостоятельно снимать Рифеншталь начала еще у Фанка — несколько раз крутила ручку камеры на съемках сцены, где ее участие не требовалось. В 1932 году она как режиссер сняла знаменитый «Голубой свет» (Das blau Licht) — фильм, где все впервые. Впервые ночные съемки через оранжевый фильтр, светящиеся, таинственные контуры предметов. Впервые в истории мирового кино съемки в церкви во время службы. Первый в истории фильм, снятый с полным отказом от павильона: все либо в интерьерах, либо на натуре, причем опять-таки трудной, горной. Итальянская деревушка в Доломитовых Альпах. В полнолуние на вершине горы начинает мерцать чарующий голубой свет, к которому, словно бабочки на огонь, стремятся зачарованные юноши. Они тянутся к горному сиянию, погибая в пропасти. А рядом с деревней живет девушка Юнта (Лени Рифеншталь), в которую влюбляется случайно заехавший в горы художник. Ему-то Юнта и раскрывает тайну вершины — испускающий сияние хрустальный грот. Конец сказке: аборигены в миг разносят грот, а лишенная путеводного света Юнта под гогот народного ликования срывается со скалы... Картина шла при переполненных залах Европы, Чаплин и Фербенкс прислали Лени телеграммы с поздравлениями, а много позже она грустно заметит: «Этот фильм оказался предчувствием моей жизни. Как и Юнту, меня любили и ненавидели. Как Юнта лишилась хрустальных сокровищ, так и я теряла потом все свои идеалы».
Картина имела несчастье понравиться Гитлеру. Он также обожал «Танец к морю» из раннего фильма Рифеншталь, где она еще работала с Фанком: вполне вагнерианская пляска на берегу бушующих валов. Их познакомили. И последовал заказ на «Триумф воли».
Поначалу Рифеншталь ужаснул вид нацистов. Их животы, плохо сидящие мундиры, чудовищные морды! Все казалось отвратительным, но она сотворила чудо — и вместо скучной реальности банальных парадов и косноязычных монотонных речей зритель увидел потрясающую (и по сей день, между прочим!) фантасмагорию.
Долгое оркестровое вступление и вагнеровские мелодии, под которые на экране медленно проступает германский орел. Как мессия из облаков возникает и опускается на землю Гитлер. Тысячи встречающих фюрера в экстазе тянут руки в нацистском приветствии. Девочка, дарящая цветы вождю, строгое лицо Гитлера — отец нации! Суровые красивые лица солдат, ряды сапог, «Зиг хайль!». Ночь. Факелы, костры, прожекторы, силуэты в касках, волны умело подсвеченных знамен, людские колонны — стоящие, марширующие, вздымающие руки, несущие факелы, орущие. Речи, парады, барабаны, Гитлер крупным планом, опять непробиваемые ряды, «Зиг хайль!», «Партия — это Гитлер, Гитлер — это Германия», «Хорст Вессель», орел, наплывающая свастика...
Все вроде бы банально, но как снято! Шедевр, ода, живопись. Вот она, настоящая Германия, не опущенная и униженная поганым Версалем, а молодая, красивая, поднимающаяся с колен. И ни строчки закадрового комментария! Фильм по сей день справедливо считается непревзойденной классикой мирового кинематографа. Монтаж Лени делала сама пять месяцев, не доверяя это никому.
Следующий ее фильм — «День свободы — наши вооруженные силы» (Tag der Freiheit! — Unsere Wehrmacht!) — столь же талантливо славил уже возрождающуюся армию. Венцом режиссерской карьеры Рифеншталь можно считать «Олимпию» — картину о берлинских Олимпийских играх 1936 года. По технике съемок, композиции, все тому же неисчерпаемому новаторству фильм превзошел даже «Триумф» и вновь попал в золотую коллекцию кинематографа: техника и способы съемки, опробованные в «Олимпии», стали классическими, но по сей день никто не смог повторить того успеха и сделать картины о спорте лучше, чем Рифеншталь. Перед глазами зрителей проплывают античные храмы и греческие ландшафты, возникающие из тумана истории, оживают древние статуи и мертвые стадионы. На экране белокурые немецкие гиганты: они и никто больше, вот кто наследует красоту, силу и мощь древних героев — основная и единственная идея фильма, ставшего живой иллюстрацией слов Гитлера: «Неандерталец нашим предком не был. Когда нас будут спрашивать о предках, мы всегда должны указывать на греков». Рифеншталь так талантливо подала немецкий спортивный триумф, что от комплимента не удержался даже Сталин: посмотрев фильм, прислал ей поздравительную телеграмму.
Весь 1938-й «Олимпия» с триумфом идет по европейским столицам. Только в США полный облом: бойкот — приезд Рифеншталь с картиной совпал с «хрустальной ночью» в Германии, о которой она узнает лишь из газет.
Лени не лукавит, говоря о своих враждебных отношениях с нацистскими идеологами: в отлаженной машине пропаганды ей уже не было места, поскольку она, пусть и относительно, но была независимым режиссером. А на кой ляд диктаторской свите независимые?! Рейхсминистр пропаганды ненавидел Рифеншталь еще и потому, что ей... симпатизировал фюрер! Мелочная же мстительность Геббельса ставит крест на всех ее проектах: в планах министерства (кинематограф рейха был исключительно планов!) картинам Лени места нет. К тому же в сентябре 1939-го шокированная жестокостью немецких солдат (стала свидетелем карательной операции в польской деревушке) Рифеншталь наотрез отказывается делать военные репортажи. Мстительные партайгеноссе Борман и Геббельс отыгрались на своем поле: запретили пользоваться автомобилем, отказали в карточках на бензин. Ее единственного брата Хайнца отправляют на русский фронт, где он и погиб. Сама Лени фактически бросает Германию, уезжая в Испанию делать свой второй художественный фильм по пьесе каталанского драматурга Анжело Гимера и опере д'Альбера. Из Испании, однако, пришлось уехать очень скоро, и остаток картины, названной «Долина», она снимала уже в Германии. Испанцев изображали цыгане. Говорят, их возили ей из концлагеря, нашли даже документы, но она сумела доказать, что из концлагерей цыган не брала.
Кстати, если бы меня спросили, за что действительно следует судить Рифеншталь, я сказал бы: за «Долину». Картина эта в 1954 году была-таки доделана (ей вернули материал) — и не получила ни проката, ни прессы, ни славы. А ведь она там танцует сама, вспомнив молодость, и дать ей сорок лет нельзя никак — молодая, с нежным, изумительным лицом, с девичьей фигурой! И формальных находок в этой пасторали ничуть не меньше, чем в «Голубом свете». И те же вагнерианские пейзажи. И монтаж такой... оперный, торжественный. Но она снимает эту сказку, а вокруг творится все, что творилось, и называть это бегством от реальности не поворачивается язык, потому что это хуже бегства. Это не надсхваточная позиция. Это черт те что, вот что я вам скажу.
После она уже не сняла ни одной картины: из-за отсутствия денег заморозился ее проект 1964 года о племени нубу, где она гостила несколько сезонов подряд. Лежат у нее в доме сотни километров подводных съемок: ими Рифеншталь увлеклась в семидесятилетнем возрасте, соврав, что ей пятьдесят. Ныряет она и поныне. Своего инструктора по подводному плаванию, младше на сорок лет, она выучила операторскому искусству, и они стали снимать вместе. Жить — тоже.
Не сумев закончить ни одного фильма, она выпустила дюжину классических фотоальбомов — негры, ритуальные пляски, маски, дикое звездное небо над Африкой, костры, копья; рыбы, глубины, симметричные, безупречно выстроенные кадры с кораллами, морскими змеями, гигантскими скатами... Триумф воли, на сей раз уже совсем другой воли, холодно и расчетливо создававшей бесчеловечный, дочеловечный мир.
В этом, мне кажется, и заключается загадка Рифеншталь: когда она снимала нацистов, негров или подводное царство — все это были явления, по сути, одной природы. Это языческое, дохристианское и дочеловеческое искусство. Вот «Олимпию», допустим, сегодня высидеть невозможно: эти две части — «Праздник народа» и «Праздник красоты» — манипулируют мертвыми вещами. Безупречные тела атлетов манекенны, искусственны, все приемы — при всей их изобретательности — механистичны. Конструктор, да и только. Человек в этом искусстве не ночевал, его нет, он не учитывается. Есть безупречно красивая плоть мира: гора, атлет, коралл. Плоть, возведенная в ранг духа и о духе не подозревающая. Ведь именно с обожествления мертвых вещей начинался весь поздний немецкий романтизм, весь Вагнер, невыносимо моветонный и ослепительно величественный.
Бог Рифеншталь — симметрия. Символ — кристалл. Она и сама тверда и холодна, как этот кристалл, и так же хороша, и потому-то ничто ее не сломило. Это такое искусство, по-своему великое, наверное. В нем нет места сомнению, сентиментальности, полутону. В нем есть величие, присущее, например, пейзажу. Или государству, на чей-то взгляд.
Очень вовремя Литвяков все придумал. Очень вовремя. Даром что «Мемориал» обиделся: три девочки с плакатиками вышли на пикет. А «Триумф воли» запретили показывать в «Авроре», что на Невском, и перенесли показ в Дом кино на закрытый сеанс. Запретил отдел культуры мэрии — говорят, по сигналу сверху. О причинах догадываться не берусь, но думаю, они того же порядка, что и в 1966 году, когда не рекомендовалось широко показывать «Обыкновенный фашизм». Слишком похоже, вот как я думаю. Слишком много в сегодняшнем Петербурге карнавальных шествий.
Андрей Шемякин, киновед: «Гений есть гений. XX век сделал одну страшную, но важную вещь: теперь я уже могу сказать только «это мое» или «это не мое». Но не «я прав» или «я неправ».
Если это так, действительно страшно. Но только два человека точно поняли природу фашизма: Лени Рифеншталь и Томас Манн. Рифеншталь опьянилась и приняла, Манн ужаснулся и отверг. Но оба увидели в фашизме триумф дочеловеческого магического ритуала и неживой природы. Манновский Леверкюн больше всего на свете любил подводный и звездный мир, он с упоением рассказывал своему несчастному доброму биографу о скоплениях туманностей и гигантских многоцветных рыбах в ночных глубинах, куда не проникает луч...
Рифеншталь занялась подводными съемками двадцать лет спустя после выхода манновского романа. Об ее африканском альбоме успела с негодованием написать Сьюзен Зонтаг в статье «Магический фашизм». А уж за рыб никто и ничего не мог ей сделать.
На пресс-конференцию Рифеншталь в крошечной бильярдной гостиницы «Европейская» попасть было невозможно в принципе. И если я попал, то сделал это чудо пресс-секретарь «Послания к человеку» Кирилл Беглецов, за что ему большое спасибо.
Я привожу здесь запись этого разговора почти целиком, потому что в ней важны все реплики. Рифеншталь разговаривала с журналистами два часа. Это не была пресс-конференция в банальном смысле слова — живой, чрезвычайно острый с обеих сторон разговор. Со скрытым, но оттого не менее ощутимым драматизмом. Она женщина дай Бог, несмотря на внешнюю хрупкость: Рей Мюллер, снявший о ней знаменитую трехчасовую картину «Ужасная и удивительная жизнь Лени Рифеншталь» (ее показали на фестивале), скрытой камерой снял, как она жучит его (его! не своих!) операторов за плохо выбранный план, где она недостаточно эффектна на фоне гор.
РИФЕНШТАЛЬ: — Я хочу вас предупредить, что вы можете задавать абсолютно любые вопросы. Я отвечу на все.
ОРТ (с подковыркой): — С каким чувством вы вспоминаете сегодня свои ранние картины? Есть ли у вас ностальгия по временам, когда вы их снимали?
Р. (невозмутимо): — Да, у меня есть эта ностальгия, и это вполне естественно. Я была молода. Я была независима. Особенно независима как актриса, когда мне не приходилось ничего решать и ни за что отвечать. Я думаю, для человека естественно ностальгировать по временам своей молодости.
Анжелика АРТЮХ, кинокритик, Питер: — Я прежде всего хочу восхититься вашим мужеством. У Гитлера не хватило мужества поглядеть в глаза судьбе, и он застрелился. А вы с клеймом, среди бойкота прожили всю жизнь.
Р.: — Благодарю вас.
АРТЮХ: — И хочу спросить: появись у вас шанс заново прожить вашу жизнь, вы что-то изменили бы?
Р.: — Если бы я родилась в то же время? Я не знаю, был бы у меня шанс что-то изменить или нет. Возможно, я не стала бы снимать «Триумф воли». Конечно, я жалею о том, что он снят. Но хочу еще раз повторить, что это не политическое кино. Это эстетический эксперимент. (Пауза.) А может быть, я предпочла бы остаться танцовщицей.
РТР: — Кто выступал постановщиком массовых сцен в фильме?
Р.: — Вы хотите сказать — кто режиссировал парады? Но я не режиссировала парадов, не ставила массовых сцен... Думаю, идея, сценарии проведения съездов принадлежали Гитлеру или, во всяком случае, согласовывались с ним. Я выбирала только точки, куда ставила камеру.
Андрей ШЕМЯКИН, Москва: — Какова судьба вашей первой документальной картины — «Победа веры»?
Р.: — Случилось так, что мой первый документальный фильм, «Победа веры», никому не понравился, и прежде всего мне. Это и не фильм, собственно говоря, — это смонтированная хроника. Мне совершенно не давали снимать, с военными очень трудно было договориться. И партии фильм не понравился, первым лицам, я имею в виду. Вообще, когда говорят о вкусах Гитлера, надо помнить, что его эстетические вкусы очень отличались от партийных. Они были тоньше, авангарднее. И он настоял, чтобы я все-таки снимала Шестой съезд НСДАП. Я не хотела, пыталась отказываться, но он настаивал, что это смогу сделать только я. Тут уже мне благоприятствовали во всем, мы смогли даже проложить круговые рельсы вокруг выступающего Гитлера, чтобы его снять... Я сделала также очень много планов с вооруженными силами, но они в фильм не вошли, потому что не соответствовали ему композиционно. Тогда я сделала о вермахте отдельную, третью часть. Она смонтирована из остатков «Триумфа воли».
ШЕМЯКИН: — В чем тайна вашего долголетия?
Р.: — Люблю свою работу и не оставляю ее.
Ольга ШЕРВУД, кинокритик, Питер: — Ваша жизнь вызывает зависть у очень многих. А кому завидуете вы?
Р.: — Тому, у кого ничего не болит. За последний год я перенесла пять операций, и я страстно завидую любому человеку, который может свободно двигаться. Не помню, чтобы что-либо другое вызывало у меня зависть.
Дмитрий БЫКОВ, «Огонек»: — Сегодня вас назвали символом и классиком XX века. А что вы сами назвали бы символом XX века и его ключевым понятием?
Р.: — Символом — надежду. (Ропот в зале.) Да, надежду на возможность счастья, на лучшее государственное устройство, на идеальные отношения между людьми. Олицетворением этой надежды были Гитлер и Сталин. Главным уроком века был крах их империй, доказавший, что идеальное мироустройство невозможно. Что оно неизбежно ведет к чудовищным жертвам. Но все люди, которые поверили Гитлеру и Сталину, исходили именно из идеала... И даже Черчилль в 1934 году говорил, что завидует германскому народу, у которого такой фюрер.
Юлия КАНТОР, «Известия» (не выдержав): — Но поиски идеального государственного устройства немедленно приводят к делению общества на сверхчеловеков и недочеловеков!
Р.: — Сверхчеловек не обязательно предполагает недочеловека. Сверхчеловек — это и есть именно порыв к идеалу. И если человечество откажется от идеалов, пусть даже поиск их и сопряжен с трагическими ошибками, — это будет равносильно самоубийству, самоупразднению.
КАНТОР: — Как по-вашему, где больше условий для возникновения титанов искусства — в тоталитарном обществе или в демократическом?
Р.: — Поскольку тоталитарное исходит из идеального представления о человеке и формирует этот идеал, как понимает его, — естественно, оно уделяет ему больше внимания и старается больше благоприятствовать искусству.
КАНТОР (в сторону): — Но какому, какому?!
ШЕРВУД: — Исходя из опыта вашей жизни, к чему человечество более склонно — прощать или осуждать?
Р.: — Опыт моей жизни не позволяет однозначно ответить на ваш вопрос. Я всегда была склонна прощать. Меня склонны были осуждать. Я не могла рассчитывать на милосердие.
БЫКОВ: — У нас постоянно ставят знак равенства между коммунизмом и фашизмом. Чем для вас отличаются Гитлер и Сталин?
Р.: — У них много общего, очень много. Но я полагаю, что Гитлер был большим социалистом, нежели Сталин. Он больше думал о радости человека труда, о его самоуважении и гордости. Вероятно, он был более абстрактен... Несомненно, он обладал личным магнетизмом. Когда вы видели его на пленке, он мог показаться некрасивым, но в личном общении был красив, обаятелен.
КАНТОР: — А фильм о Сталине вы стали бы снимать?
Р.: — Нет, что вы! Я и «Триумф воли» снимала по принуждению. В личности Сталина нет ничего, что могло бы меня привлечь как художника.
ОРТ: — Вы знаете, что ваши фильмы популярны в России?
Р.: — Я ошеломлена оказанным мне приемом, но о том, что фильмы здесь видели, — знала. В России жили мои бабушка и дедушка с материнской стороны, но я никогда не имела возможности что-то подробно узнать о них. А вообще мои фильмы, и особенно поздние фотоальбомы, подводные в частности, нравятся молодежи. Меня это тоже удивило, но они говорят, что им близок этот стиль.
«СЕАНС», Петербург: — Каковы ваши ближайшие планы?
Р.: — Я все-таки надеюсь смонтировать свой фильм об Африке и занимаюсь сейчас в основном этим. С 1964 года накопилось несколько сотен коробок с материалами. Кроме того, в моих планах монтаж нового фильма о подводном мире. После этого, возможно, я займусь еще чем-то...
«СЕАНС»: — Сделать фильм о современной Германии не хотели бы? И как вообще относитесь к ней?
Р.: — Современная Германия не так красива, как Германия моей молодости. (Сдержанный ропот в зале.) Я недостаточно ее знаю. Но это моя родина, пусть она не всегда была справедлива ко мне. Я ведь просто снимала кино. Я хочу повторить, что отказалась делать другие пропагандистские фильмы. Я не знала о творящемся в стране, многие не знали... Я не знала и о том, что происходило на фронте...
ОРТ: — Что бы вы назвали своим главным разочарованием?
Р.: — Известие о крахе Гитлера. Я была в это время в горах, на съемках. Я не верила, что страна может рухнуть, ТАК рухнуть... Я действительно верила, что эта империя осуществима. Сразу рухнули все мои идеалы. А потом, в течение двух лет, я узнавала о том, что творилось. Мне показывали документы. Ведь тогда этого действительно многие не знали. Это был шок, я была раздавлена.
ШЕМЯКИН: — Кто из режиссеров XX века вам нравился?
Р.: — Я считаю наиболее выдающимися режиссерами XX века Эйзенштейна, Феллини и Де Сику. Я считаю также, что и на меня и на многих художников повлиял немецкий экспрессионизм.
ШЕРВУД: — Когда вы в последний раз нырнули?
Р.: — В прошлом году. И надеюсь еще раз сделать это через две недели (аплодисменты).
ОРТ: — Почему вы так любите снимать подводный мир?
Р.: — Я люблю чувство красоты и свободы, которые дает подводное плавание.
Это подводное плавание я наблюдал в фильме Рея Мюллера — то, как она кормит, гладит, наблюдает рыб. То, как она снимает гигантского ската, заигрывая с этой смертоносной рыбиной так же просто и естественно, как заигрывала с другим чудовищем. А впрочем, ни с кем она не заигрывала. Это — ее Среда.
Среда волшебных, светящихся, небывалых красок, световых эффектов, древних, глубинных существ. Магия примитивных, но неотразимых, непрерывно роящихся светящихся точек, их стройных колонн и шевелящихся колоний. Мир первобытных плясок и ритуальных шествий, барабанной дроби и масочных мистерий, костров из книг и хвороста. Мир дохристианских практик, мир красоты и мощи, не опошленных сентиментальностью, не отравленных интеллектом. Чистый холод глубин и высот, невыносимый в больших количествах, но терпимый в малых.
Это и есть ее послание к человеку — о том, как хорошо и красиво без человека. Кто-то должен был отправить такое послание, хотя бы для примера.
И хорошо, что она нашла такой мир — томасманновский мир двоякодышащих, пестрохвостатых, выгнутосплющенных, жаберно-
светящихся, сомкнутостворчатых, ползучих, плавучих, смятых и стиснутых глубиной, — в котором стремление и любовь к мертвой красоте не приводит к гибели шестидесяти миллионов человек.
Дмитрий БЫКОВ
Санкт-Петербург — Москва