В ЗОНЕ ГАЗА

Машину «Волга» знают все. В СССР это была самая дорогая вещь, которую можно купить за деньги. Сегодня символ советского богатства стоит дешевле южнокорейских машин. Но! Все может измениться: восемь месяцев назад на ГАЗ — старейшее наше автомобильное предприятие — пришла новая команда. Директором завода стал Виктор Беляев

В ЗОНЕ ГАЗА

Сразу признаюсь, что понимаю в автомобилестроении ровно столько, сколько обыкновенный мужчина — в пошиве женского нижнего белья. И с Виктором Николаевичем Беляевым, генеральным директором ГАЗа, общих интересов у нас два: английский язык (Беляев кулаком по столу: «Я его все равно выучу!») и «Карьера менеджера» Ли Якокки. Мы оба эту книгу любим.

Если кто не читал — Якокка «рулил» концерном «Форд», потом его оттуда попросили. Он ушел на не менее легендарный «Крайслер» и спас его от банкротства.

С Виктором Беляевым приключилась похожая история: в сорок три года он был вторым человеком на КамАЗе и в один прекрасный день остался без должности, кабинета и служебной машины. А через два года пришел генеральным директором на ГАЗ. Такие вот повороты.

— Виктор Николаевич! Начнем с самого драматического момента вашей биографии, когда вы ушли с КамАЗа.

— А почему драматического?

— Ну как же! Это, наверное, испытание — полететь с такой высокой должности, отдав заводу, как я прочитала, тринадцать лет жизни.

— Не тринадцать, а двадцать пять. С 1988 года я работал уже на руководящих должностях. А пришел я на КАМАЗ в 1974-м, сразу после школы. У меня сестра туда по распределению попала, такие письма писала восторженные — вот я и соблазнился.

— А родом вы из Краснодарского края?

— Да. Кавказский район, совхоз «Максим Горький». Никому ни о чем не говорит, но это моя родина и я ее очень люблю. Там до сих пор живут мои папа и мама, дай бог им здоровья. И еще у меня три сестры. Я самый в семье младший.

— То есть родители хотели мальчика и рожали до тех пор, пока не получилось?

— Выходит, так. Когда я приехал в Набережные Челны, КамАЗа, по сути, еще не было. Я работал на ремонтно-инструментальном заводе, единственном, стоявшем под крышей, — вокруг только котлованы под цеха рыли. Я был резчиком металла. Металла нужно было много, мы работали в три смены, энтузиазм был дикий. Получал я неплохие деньги — около семисот рублей.

— Больше, чем министр. В какие-нибудь семнадцать лет.

— Потом — армия. Хорошая мужская школа. В армии мне жутко нравилось. Служил я на Байконуре, но не в ракетных войсках, а в охране. «Серые волки» нас называли. Дослужился до старшины роты.

— Это хорошая карьера?

— Да вы что! За два года дослужиться до старшины роты — это больше, чем на гражданке стать директором завода. Я даже подумывал пойти в военное училище, но вернулся на КамАЗ. Поступил в Политехнический институт, на кафедру машиностроения. Очень успешно учебу закончил. Тема диплома: «Порошковое напыление на распределительный вал». Эту технологию до сих пор используют при ремонте двигателей.

В промежутке между работой и учебой я женился, родил двух дочерей...

— Судя по всему, у вас была биография без единого пятна. Вас, должно быть, активно двигали — в партию, в начальство?

— Поддерживали — да. Но никто никогда не двигал. Я прошел все ступени: был мастером, старшим мастером, замначальника цеха, начальником цеха, шесть лет был замом главного инженера по станкостроению, инструменту и товарам народного потребления. Одно из моих подразделений находилось в тюрьме, я зекам чай возил, чтобы они план выполняли.

— И на каком этапе этого восхождения вас застигла перестройка?

— Я работал замдиректора завода по ремонту двигателей. В 1989-м меня отправили в ФРГ, в Вершафт-академию, есть такая международная школа экономики. Месяц, проведенный там, в значительной степени перевернул мою жизнь и понимание бизнеса. Я иначе взглянул на все наше производство. По возвращении меня назначили замом директора по коммерции — впервые на заводе ввели такую должность. С тех пор я работаю по законам рынка.

— В начале 1990-х была чехарда в законодательстве, грабительские налоги. Вам это не мешало?

— Это нормальные трудности. Законодательство в России до сих пор несовершенно. Что же нам — ждать? При грамотных управленческих решениях всегда можно найти разумный компромисс. И налоги платить, и налогооблагаемую базу оптимизировать.

...Однажды меня чуть не сняли с работы. В период, когда все было по предварительной оплате, я партию двигателей отдал автоцентрам на консигнацию. Каждого директора автоцентра я знал лично, дал им месяц — и через месяц деньги вернулись.

Все удивились, а ведь это такие простые решения: дилерам не скидки нужны были, а время, чтобы продать. Потом я увеличил срок консигнации до шестидесяти дней, до девяноста. И завод неплохо жил.

А потом КамАЗ встал и стоял месяц, два, три. Положение было катастрофическим. Сменился совет директоров — его возглавил Рафиль Муратов. Меня ночью вызвали на завод и назначили замом гендиректора КамАЗа по производству, продажам и закупкам.

У меня была неплохая команда. Начали с того, что чуть ли не на коленях стояли перед поставщиками, чтобы они отпускали комплектующие в кредит. Стали думать, кому можно продавать грузовики за реальные деньги. Первую сделку заключили с МЧС: получили деньги за сто сорок машин. И под этот заказ запустили завод.

А что такое запустить огромный завод после простоя? Труд адский. Масло все скисло, платы украли, станки заржавели. И еще надо было людей убедить, чтобы поверили, что больше не остановимся, зарплату всем выплатить.

Я собрал наиболее продвинутых дилеров: «Ребята, работаем на доверии. То, что выгодно вам, должно быть выгодно нам. И наоборот. Если этот принцип не соблюдается, работать вместе не будем». И дилеры стали делать заводу предоплату. Под честное слово давали деньги. Как и поставщики. И дай им бог всем здоровья, я им до сих пор благодарен.

— Вы, наверное, могли стать гендиректором КамАЗа?

— Мог. Но не стал.

— Как же вас... после запуска, после такого подвига оттуда...

— Выгнали? Все банально. Я, вроде бы опытный человек, допустил ряд ошибок. Сам того не желая, я стал угрозой для генерального директора. Наладив производство, начал часто ездить в Москву: в правительстве и в министерствах меня уже знали в лицо. Мы, например, заключили большой контракт на поставку машин в ООН. Я говорил нашему директору Ивану Костину: «Этим должен заниматься ты!» Но он отнекивался, дескать: у тебя лучше получается.

Второе — на меня были злы правоохранительные органы. Я могу прямо сказать: воровство на КамАЗе, равно как и на ГАЗе, на 60 — 70% прикрывает сама милиция. Я своим приказом запретил милиции входить на территорию КамАЗа. Они мне: «Вы нарушаете закон о милиции!» А я им: «А вы нарушаете закон о частной собственности. КамАЗ — акционерная собственность». Были в органах и хорошие ребята, выступавшие на моей стороне. Но борьба с милицией шла постоянно. За глаза меня и «красным директором» звали, и шантажировать пытались, и бандитов на меня насылали. Чего только не было.

Приходил ко мне один авторитетный бандит: «Ты моих друзей не трожь!» — «Нет проблем, не трону, — отвечаю. — Но тогда и ты моих людей возьми к себе, поставь их рядом, пусть они с тобой на пару «рулят!»

И еще в то время у нас установились очень тесные деловые отношения с мэром Набережных Челнов Рафгатом Алтынбаевым, которого определенные силы в республике рассматривали как преемника президента Минтимера Шаймиева. Я так думаю, что меня тоже заподозрили в политических амбициях. В общем, одно обстоятельство наложилось на другое — и 4 февраля 1999 года на меня втихую завели уголовное дело. А еще через неделю, поздно вечером, провели дома обыск.

У нас женой как раз была годовщина свадьбы. И тут обыск. Я дозвонился до Муратова: «Это что, 37-й год?» Он ничего не знал. И, как хороший товарищ, по телефону посоветовал: «Виктор! В этой ситуации прими единственно разумное решение — не противодействуй! Уголовно-процессуальный кодекс настолько жесткий, и работа этих ребят так регламентирована, что, если ты окажешь хоть малейшее сопротивление, только себе навредишь».

У меня изъяли две кассеты, где я на базе отдыха со своими племянниками, а они лысые, загорелые. Их, очевидно, приняли за «братву».

Ребята, проводившие обыск, вели себя очень корректно, извинялись. Меня же в городе все знали: шестьсот тысяч жителей, где каждый так или иначе связан с КамАЗом. В магазин пойдешь — только успеваешь налево и направо здороваться.

— А обыск был предупреждением, чтобы уходили сами?

— Да. Потом меня пригласили в прокуратуру, ознакомили с уголовным делом — сущая ерунда, ересь. Но во всей этой истории было одно большое предательство. Нельзя завести уголовного дела на работника акционерного общества без иска, предъявленного самим обществом. Этот иск в деле был, и подписал его наш гендиректор.

На следующий день в Набережные Челны приехали наши поставщики, у нас давно была запланирована встреча. Завод устроил им прием в казино «Батыр», я вручал ценные подарки — в благодарность за работу, за порядочность. Праздничное настроение, я со всеми фотографируюсь. И тут меня вызывают в холл, где собрались с десяток директоров заводов. «Что случилось? — говорят. — У тебя был обыск. Может, нам вмешаться?» — «Да, — отвечаю, — обыск был, но вмешиваться не надо, я сам справлюсь».

Следующие две недели я на работу ходил, но со мной никто из начальства не общался. Я принял решение: ухожу. Но сказал всем: уйду тогда, когда дело закроют и все газеты, писавшие обо мне разную дрянь, извинятся и поместят опровержения. Нанял адвоката, он обратился в суд. Дело против «Вечерней Казани», начавшей эту травлю, мы выиграли. А к апрелю и мое уголовное дело прекратили.

— У вас не было желания отомстить?

— Упаси бог. Мстят слабые. Когда я окончательно собрался уходить, меня пригласил к себе Минтимер Шаймиев: «Останься в республике, давай подымай химическую промышленность, менделеевский завод бери, судостроение, авиацию. Или на месяц — на отдых за счет республики». Я соглашался остаться при одном условии: если мне отдадут КамАЗ. И всю полноту власти. Но тогда это было невозможно. Расстались мы хорошо. Я ему благодарен за поддержку не только как президенту, но и как человеку, понявшему мое решение.

— Куда же вы ушли?

— Было много предложений. И к Титову замом, и в правительство. Но я практик, мне надо видеть результаты своего труда.

У меня есть друг, Валентин Завадников, он работает в РАО «ЕЭС». Я ему позвонил: «Мне очень плохо». И часов через пять он прилетел ко мне из Москвы. И не один — с Олегом Дерипаской. Посидели мы, поговорили про жизнь. Олег рассказывал о своих проектах, о консолидации алюминиевой отрасли в рамках одного огромного холдинга. А Олег такой человек, который может увлечь. И я загорелся.

Дальше карьера протекала стремительно. Образовалась объединенная компания «Сибирский алюминий» — я стал ее вице-президентом. Занимался тем, что умею, — планированием производства. Экономические процессы везде одинаковы, а вот производство пришлось изучать с нуля. В моем подчинении оказались ведущие металлурги страны: Берстенев, Брунилин, Гейнце. Они как начнут на совещаниях говорить на своем птичьем языке — о криолитовом числе каком-нибудь, — я ничего не понимаю. А за мной инвестиции, полномочия, мне нужно деньги выделять.

Приехал я как-то на Саянский алюминиевый завод. Там директором Сергей Филиппов. «Покажи мне завод», — говорю. Он с таким сарказмом взглянул: «Чтобы разобраться в заводе, надо очень много времени!» — «А я никуда не тороплюсь». И мы с ним пошли. Именно пошли, не на машине поехали, и он мне в каждом цехе объяснял, что и как.

Потом я стал руководить проектом под кодовым названием «Русский алюминий» — консолидировал алюминиевые и прокатные производства.

Переговоры о покупке акций Братского алюминиевого завода мы вели с Юрием Шляйфштейном четырнадцать часов. В два часа дня сели — и в четыре утра закончили. Там было так: вроде бы как договорились, но тут секретарша принесла свежий номер «Коммерсанта». В Москве был вечер, а в Братске — поздняя ночь. Этот номер должен был появиться в столице часов через двенадцать. Там на первой странице большими буквами: «Шляйфштейн продал свою долю в Братском алюминиевом заводе». А он еще не продал, вот мы с ним сейчас договариваемся. Он так разозлился! «Ничего, — говорит, — подписывать не буду!» И мы начали по новой.

— Говорят, вы «брали» КрАЗ?

— Я год был председателем совета директоров КрАЗа, сразу после Быкова.

Надо было договариваться со всеми. На КрАЗе был хороший директор, настоящий профессионал — Алексей Баранцев. С ним акционерам завода очень повезло. Сейчас он гендиректор БрАЗа.

Алексей из той же категории, что и я. Нас немного, топ-менеджеров в возрасте сорока-сорока пяти лет, которые и при социализме поработали, и в капитализм вписались.

— А что, различие между «красным директором» и современным топ-менеджером такое непреодолимое?

— Знаете, как работают «красные директора»? Они приходят на завод в шесть утра. В семь «засветятся» у проходной, с некоторыми рабочими за руку поздороваются. Далее сидят в кабинете до одиннадцати. Зато после полудня и до четырех дня на заводе не найдешь ни одного человека из администрации. У них перерыв. Появляются они ближе к пяти — и работают до десяти-одиннадцати вечера.

Моим сверстникам при социализме просто не давали возможности занять руководящие посты. Я в этом смысле исключение, я начальником стал в молодом возрасте. И прошел хорошую практическую школу.

— Ну а молодежь чем вам не нравится?

— Сейчас на УАЗ пришли тридцати-тридцатипятилетние ребята из «МакКинзи». «Мы, — говорят, — все сделаем, все рассчитаем». Диаграммы у них красивые, а завод стоит, продаж нет. Добьются ли они успеха — еще вопрос. Потому что они профессиональной специфики не знают. Автомобильный завод — настолько особая, полувоенная организация... Хорошими правильными диаграммами дела не решишь.

— И как же вас отрядили на ГАЗ? Это не было понижением — после должности исполнительного директора «Русского алюминия»?

— Мне, откровенно говоря, последние месяцы было скучновато: мы создали структуру, посадили квалифицированных людей на ключевые посты, контракты на отдельные поставки заключили на пять лет вперед. Появилось даже время, чтобы заняться оформлением собственного кабинета. Кабинет по моим эскизам сделали — и я ни дня там не просидел, ушел на ГАЗ.

— Вы сильно удивились, когда узнали положение дел на ГАЗе?

— О положении дел я догадывался. Вся автомобильная промышленность имеет схожие проблемы. Но того, что управленческий учет как таковой отсутствует, я не представ-лял.

Не знал, что можно работать, не управляя финансовыми потоками, используя только бартерные и вексельные схемы. За детали завод расплачивался уже собранными машинами. Сам он своей продукции не продавал. Зарплату рабочим перечисляли дилеры.

29 ноября 2000 года мы провели совет директоров. И той же ночью я подписал дюжину приказов: о приостановке отгрузки всей продукции, об отзыве всех доверенностей, о ликвидации системы бартеров и векселей.

Мы заморозили выплаты по кредитам — у нас не было денег. Но поставщиков, надо сказать, это не смутило. Они меня еще по КамАЗу знали, я своих обещаний не нарушал. Нам начали отпускать комплектующие под честное слово — под декларацию намерений.

Даже эту структурную перестройку уж совсем на пустом месте, без средств, провести было невозможно. Заслуга Олега Дерипаски в том, что он инвестировал в завод немалые деньги.

Воровство на ГАЗе было катастрофическим. Самый большой вред — когда чиновники воруют. Заключили договор на поставку аккумуляторов. Их рыночная цена — двенадцать долларов, а по договору каждый стоит двадцать восемь.

Руководство милиции пришлось на заводе снять — оно все было коррумпировано. Сын одного милицейского чина входил в преступную группировку. Сейчас идет следствие. Эти оборотни хуже всего.

Восемь месяцев назад зарплата на заводе была две тысячи рублей в месяц. Женщина ко мне подошла: «Ты можешь прожить с двумя детьми и мужем-алкашом на две тысячи?» Ну что я могу? Поклониться ей в пояс могу, пообещать, что зарплата будет расти. И разово помочь — она мои пятьсот рублей не взяла. «Мы все попали в такую ситуацию, — сказал я ей. — Я в другой ситуации: я сумел заработать деньги и обеспечить свою семью. Но ты же не будешь мне это ставить в упрек?» Когда с людьми так разговариваешь, они начинают понимать. И не надо лишних лозунгов: мы добьемся, мы улучшим. Нужны результаты.

Средняя зарплата сегодня выросла до трех тысяч рублей. Будет расти дальше, но не так быстро, как хотелось бы. У нас по заводу висят плакаты: «Зарплату нам платят покупатели наших автомобилей». Сколько мы продадим машин, столько все и получим.

На ГАЗе работали сто восемь тысяч человек, сегодня — восемьдесят шесть тысяч. Всю социальную сферу сняли с баланса. Наши покупатели не должны платить за детские сады. Пенсионеров было двадцать семь тысяч. Я обратился к ним через телевидение: уйдите, пожалуйста, дайте жить своему заводу, своим детям. Наши непопулярные действия славы нам не прибавили. Но и выхода у нас не было. Сейчас завод потихоньку выздоравливает. И это даже не первый шаг — шажок.

— Ну а новые модели вы собираетесь выпускать? Вот Якокка в своих мемуарах писал, что сражался за кредиты только потому, что знал, что у «Крайслера» есть потрясающие машины в разработках.

— Наш конкурентоспособный ряд — «ГАЗ»-3102, -3110, -3111. И гамма грузовых автомобилей: «соболи», «газели». Нам тоже есть что предъявить.

Но если бы мне правительство, как Якокке, дало два миллиарда льготного кредита, я не то чтобы новую машину — еще один завод построил. Якокка, конечно, молодец, но его бы сюда, к нам. Посмотрел бы я на его подвиги. Его поддерживало правительство США. Он ведь какие доводы выдвигал? Что выгодно заводу, то выгодно Америке. Касьянов пообещал, что будет в таком же духе рассуждать.

В правительстве все считают себя суперавтомобилистами, потому что ездят на иномарках. А принципиальных решений не принимают. Нам надо знать — валим мы автопром или пытаемся возродить.

— Но с вами же недавно Путин встречался. Мы, пользователи, испуганы, ждем, что повысят таможенные пошлины на западные автомобили. А это совсем не гарантирует качества наших машин.

— Я противник заградительных мер. Мы хотим системной поддержки. Нашей автомобильной промышленности можно иначе помогать. Например, защитить законами потенциальных инвесторов — и западных и российских, урегулировать пошлины на комплектующие и оборудование, ограничить рост тарифов на услуги естественных монополий.

— А вы сами на чем ездите?

— В Нижнем — на «Волге», в Москве — на «мерседесе», потому как в машине без кондиционера сложно.

«Волга» утратила свое значение представительской машины. Она перестала быть роскошью, а стала средством передвижения. Требованиям времени она не соответствует — мы это понимаем. И по дизайну и по качеству — да и по цене. Что такое четыре с половиной тысячи долларов за представительский автомобиль! Хотя мы делаем усилия, чтобы вернуть ей славу самого лучшего отечественного автомобиля.

— ГАЗ не собирается делать машины для «среднего класса»?

— У нас в наработках много автомобилей. Но по цене выше. Сегодня, при нынешней цене комплектующих, автомобиль так дешево стоить не может. Старая наша модель может. Но только она.

— Может, о личном поговорим — о семье не расскажете?

— С женой мы через пару лет отметим серебряную свадьбу. Она по профессии психолог, занималась детским воспитанием.

— Вас воспитывает? А дети?

— Дочери Юля и Катя уже взрослые. Они у нас погодки. Обе учились в Англии. Юля вышла замуж, сейчас ждет ребенка. Так что я без пяти минут дедушка.

— Не жалеете, что дочки — не сын?

— В молодости иногда вздыхал. Но когда дочки подросли, а они у меня красавицы, даже тени сожаления не было.

— Вы ощущаете себя «новым русским»?

— Я топ-менеджер. Завод, которым я управляю, мне не принадлежит. А «богатство» — понятие относительное. Одним десяти тысяч рублей в месяц было бы достаточно, а другим и миллиона долларов мало.

Каждый человек должен жить достойно. Что он в это понятие вкладывает — другой вопрос. Рабочим для достойной жизни надо одно, менеджерам среднего звена — другое, директору — третье, владельцу — четвертое. Я своей жизнью доволен. Я состоявшийся человек. Я ни у кого ничего не украл, не отобрал. Все, что у меня есть, я заработал собственным трудом.

...Потом, как водится, нам устроили экскурсию по заводу, показали конвейер и цех, где льют металл.

Пропускная система на заводе действительно военная.

У проходной бьет фонтан и стоит памятник Ленину. Молодцы какие, ведь не снесли — просто покрасили в цвет типа «если диарея застала вас врасплох...»

Полтора часа мы провели в дизайн-бюро. Наивная я, наивная. Какие авто для «среднего класса»! Они там такие концепт-кары делают — джипы размером с бронетранспортер! В общем, светит «Волге» остаться представительской машиной.

Газовские дизайнеры — народ гордый. У них компьютеры навороченные и суперсовременные графические программы. «Итальянцы нам не указ, мы их сами учили. В Детройте наши разработки покупали на корню! А уж автобусов повышенной проходимости нигде, кроме России, не делают».

Просто удивительно, что с такими светлыми головами ГАЗ все еще выпускает такие устаревшие машины.

Начался этот длинный день в гостинице «Волна», в которой живут новые менеджеры ГАЗа (половина их — из Москвы, на выходные мотаются домой). Гостиница для российской провинции — суперлюкс, полные европейские четыре звезды. На завтрак — шведский стол со всем, чего душа желает, даже мюсли с молоком были.

А закончился день прогулкой по нижегородскому Арбату, пешеходной улице Покровка. И концертом в джаз-кафе. Музыканты играли божественно. И было полное ощущение, что Нижний — неожиданная заграница.

Только в Москве я поняла, что же там такого неожиданного. Безысходности нашей провинциальной не было. Ни в джаз-кафе, ни на заводе. За весь день ни одного ноющего человека. Конечно, было бы наивно видеть в этом добрый знак, дескать: в умах что-то сдвинулось — и все благодаря новой власти, в том числе и заводской. Просто время года такое. Летом вся Россия выглядит симпатичнее, чем зимой. Но в принципе и сдвиг в умах тоже не исключен.

Людмила ЛУНИНА