NEOBIKNOVENNAYA СТРАНА

«Уважаемые телезрители, до первого сентября осталось два дня...» — дикторы национального телевидения Узбекистана повторяют эту фразу по нескольку раз в день. С каждым днем до часа «Х» молодые дикторши используют все более дорогую косметику, а мужчинам узбекские телестилисты пытаются подобрать более-менее сносные костюмы. Этот отсчет времени закончится в ночь с 31 августа на 1 сентября, когда вся страна содрогнется от самого главного праздника. Дня независимости

NEOBIKNOVENNAYA СТРАНА

За последние недели число «10» превратилось для Узбекистана чуть ли не в единственное. Огромная десятка преследует везде — от коробков спичек и упаковок хозяйственного мыла до национальных узбекских флагов на правительственных трассах Ташкента. Маляры, штукатуры и садовники пить перестали и из-за нее же, десятки, совсем потеряли сон. Круглыми сутками они пытаются закончить то, на что плевали все эти годы. Раскаленным газонокосилкам не хватает бензина, а штукатуры злятся на поставщиков — жидковата смесь. Но даже ее доставить в предпраздничный Ташкент — настоящая пытка. Город превращен в укрепрайон. Он фактически закрыт — все боятся исламских диверсантов. Еще в марте, когда узбеки «гудели» на Наврузе — отбитом у власти древнем празднике весны, — была перекрыта половина КПП. Сейчас в город без паспортного контроля не просочатся ни чихуахуа, ни шпиц.

СКОРОСТЬ — 1000 СУМОВ В ЧАС

На контрольном пункте при въезде в северную часть города — огромные буквы: «Стой!» Молодой гаишник вытирает ладонью капли пота, льющегося из-под зеленой фуражки. Уже десять минут он тоскливо разглядывает наши паспорта, сверяет фотографии, пытается уловить подвох. Лениво отходит к шефу, обмякшему в «стакане» рядом, столь же нерасторопно возвращается.

— Брат, ну ты хоть что-нибудь дай! — обращаясь к нашему водителю, признает он свое поражение. — Чтобы год был удачный. Это примета.

Приметы такой водитель, коренной житель Ташкента, не знал, но протянул гаишнику тысячу сумов — это чуть больше тридцати рублей. Это не только хороший тон по здешним правилам, но еще и здравый смысл. Как правило, человек в зеленой форме передает по рации на следующие посты: машина такая-то освоена, трогать не стоит. Это своеобразный кодекс чести ташкентских гаишников.

Сентиментальность служителей жезла заканчивается ровно в том месте, где начинается президентская трасса Ислама Каримова. Она считается режимным секретным правительственным объектом, но ее маршрут знает любой торговец лепешками на Алайском базаре. Вот он: проспект Космонавтов — Северный железнодорожный вокзал — Нукусская улица — площадь Пушкина — район станции метро «Буюк Ипак Йули». После серии взрывов 16 февраля 1999 года всю трассу с обеих сторон попытались обнести бетонным забором высотой в метр. Кое-где, правда, бетона не хватило, и в тротуар вкопали чугунные решетки. Ни с одной из боковых улиц выехать на режимный объект нельзя, а через каждую сотню метров круглосуточно дежурят автоматчики. Но мы невольно пытаемся найти «дыру» в правительственной трассе: нужно как-то попасть в Старый город на встречу с еще одним ребенком десяти лет независимости — так называемым нексибаем, «новым узбеком».

— Да почти все в Узбекистане стоят на ушах, — говорит мой друг Тахир, сотрудник МИДа, объезжая очередную бетонную стену. — Стали всего бояться. Вот постоянно идет тема: с часу на час на Фергану нападет «ИДУ» — «Исламское движение Узбекистана», сама аббревиатура зубодробительная, да?

Боевики «ИДУ» прорывались в Ферганскую долину уже дважды. Все бои они записывали на пленку, анализируя потом стратегию и возможности правительственных войск. В Узбекистане опасаются, что лидер «ИДУ» Джумабой Ходжаев (более известный под псевдонимом Намангони), в своей афганской землянке приговоривший Ислама Каримова к смерти, на этом не остановится.

Метрах в ста пятидесяти от «объекта» мы фотографировали ишака, который волок повозку со спящим в куче морковки бабаем. Несмотря на аккредитацию МИДа, фотосъемка закончилась в отделении милиции.

— Почему вы снимаете президентский объект? — доставали нас милиционеры. — На съемку должно быть официальное разрешение, заверенное в канцелярии охраны президента. Кто вы такие? Сколько везете денег и куда?

Этот вопрос самый частый в устах стражей порядка...

Фотографировать на трассе нельзя, зато ездить можно как угодно. А за пределами Ташкента, как говорят столичные водители, вообще только одно правило дорожного движения: если видишь переходящего улицу барана — жми скорей на тормоз. Кроме того, в городе просто-таки беда с троллейбусами. Обычная картина: водитель обесточенного троллейбуса разгоняет махину, запрыгивает на ходу в салон и почти неконтролируемо катится вниз. Это национальный колорит — здесь можно ночью поймать троллейбус, попросить подбросить, например, до Рабочего городка. Никого не волнует, есть ли там провода или нет. Вы услышите только вопрос: «Сколько даешь сумов, друг?» В крайнем случае тебя прикатят на аккумуляторах.

НА КОЗЛОДРАНЬ СЪЕЗЖАЛИСЬ «НЕКСИИ»...

«Новый узбек» прочно ассоциируется с маркой автомобиля. Завладеть Daewoo Nexia, которую собирают в Узбекистане, — предел мечтаний поднявшегося нукера (так ташкентская интеллигенция называет бывших торговцев, быстро сколотивших состояние).

Собир — здоровый, обстоятельный и никуда не торопящийся хозяин новой с иголочки белой «нексии» — не лишен самоиронии. Его бизнес заключается в том, что благодаря прочнейшим связям с ташкентской таможней он, как говорит, «решает проблемы» с растаможкой грузов из Таджикистана. Мы сидим в чайхане (домашнем ресторанчике) и под самую популярную водку местного производства Neobiknovennaya и национальный узбекский напиток Coca-Cola нажимаем на плов.

— Знаешь, — говорит Собир, — у нексибаев главный фетиш — пять стальных букв — N, E, X, I, A. Особым шиком считается, когда они приклеены сверху багажника — именно так выпускали еще тачки родной корейской сборки. Бабай издалека видит: буквы большие — значит, машина корейская, а значит, человек уважаемый. Сейчас, когда Daewoo мутировала у нас в UzDaewoo, пишут маленькими уродливыми и где-то снизу.

Кстати, сейчас новая «нексия» в Ташкенте стоит шесть тысяч долларов. «Новый узбек» изумительным образом приучил свою машину кормиться 76-м бензином, тогда как, по идее, она должна скончаться, если в нее залить что-либо ниже 95-го. Это национальный колорит.

— Мы готовы ездить на чем угодно, лишь бы ездить, — смеется он. — Конечно, есть процента два-три нексибаев богаче и влиятельнее нас, но те уже давно спрятались в тени «папы», — под «папой» Собир подразумевает Ислама Каримова. Вообще, президента здесь не принято называть по имени — он «папа».

Перед «новым классом» открыты двери самых элитных ташкентских клубов. Максимум, что можно оставить, проведя всю ночь в большой компании, — 20 тысяч сумов. Это 600 — 700 рублей. Столько же получает средний житель Ташкента, только в месяц.

Сколько в городе нексибаев, можно вычислить по спутниковым тарелкам на крышах. По большому счету смотреть местное телевидение пока тяжело для психики, поэтому, стоя на крыше, нексибай вручную настраивает тарелки на любые спутники. Собир каким-то образом ловит НТВ+, Hot Bird5 и что-то еще восточное.

По-настоящему страдают от независимости Узбекистана петухи. Петушиные бои были частично легализованы в Ташкенте только пять лет назад — то есть милиция просто не замечает сотню человек, собирающихся каждую субботу на огороженной бетонным забором площадке практически в центре Ташкента. Ставки здесь поднимаются до миллиона сумов.

Большой Улаг, или, как его еще называют, козлодрань, — это еще одно завоевание десяти лет независимости. Козлодрань — это резня всадников за тушу козы с отрубленной головой и ногами. Ставки — 50 тысяч сумов. Все всадники в танковых шлемах и ушанках, как бы высоко ни поднималась в градуснике ртуть. Правила такие: нужно отнять тушу козы у лидера — для этого его лупят плетьми и делают страшные физиономии. Не бывает такого, чтобы победитель приезжал за призовым верблюдом не с окровавленной физиономией.

ФАРИШ И СИНТЯБ

Советские партбонзы называли его языческим уродством, узбеки и, главное, узбечки из отдаленных кишлаков сохранили о нем генетическую память, столетние аксакалы — те и вовсе не знали, что он был запрещен. Навруз, праздник весны, был реанимирован Каримовым десять лет назад — как только Узбекистан провозгласил независимость. В столице он приобрел лоск совкового мероприятия с речами по бумажке и красными ленточками. Совсем другое дело — Навруз в богом забытом кишлаке.

В сказочно красивый горный кишлак Синтяб в Джизакской области мы отправились вечером накануне всеобщего веселья. О том, кто такой Путин и как выглядят доллары, здесь, в трехстах пятидесяти километрах от Ташкента, не имеют ни малейшего представления. Синтяб — самый длинный в Узбекистане кишлак: семь километров вдоль горного ручья. Практически все дома составлены по типу игрушки Lego — камни подгоняются друг к другу и соединяются глиной. В каждом дворе установлены туалеты хорошо продуманной конструкции: одна стена отсутствует — это вид на горы, а в передней панели проделаны десятки отверстий. Так хозяин, не отвлекаясь, может наблюдать, что творится во дворе.

Тринадцатилетний Мухитдин Бабаев — один из жителей кишлака. На чудовищном русском он говорит, что здесь есть школа и в ней учат такому предмету, как животный мир. Еще — ежедневный русский, но преподаватель в нем сам не силен. На вопрос, когда он родился, Мухитдин ответил не сразу:

— Зимой, — вспомнил он. — Да, точно, холодно было.

К нам подходит его старший брат Сулейман.

Про Россию он знает, что там сейчас главный Горбачев. Жителю кишлака больно, что Узбекистан отделился: раньше поля орошали, теперь мелиорация не работает. Он проводит нас в дом. Кроме топчанов и лепешек, внутри нет ничего. Но хозяин говорит, что все продукты отнес на общий стол, который будет в доме аксакала. В его библиотеке одна книга, на синей обложке заголовок: «Баркамол авлод орзуси». В переводе с узбекского: «Мечта молодого поколения». С титульной страницы смотрит черно-белый Ислам Каримов.

Из дома Сулеймана открывается шикарный вид на кишлак. И только из этого окна заметен единственный основательный кирпичный дом. Как выяснилось, им владеет местный участковый.

Рашид Хамроев живет без служебной формы — ее пока не привезли из Ташкента. Участковый Рашид ждет ее с нетерпением, а пока может козырять только удостоверением — красная «корочка» и бейджик.

— Я выкупил это здание, которое раньше было детским лагерем, — поясняет Рашид. — Уже много лет дети сюда не едут.

Во дворе участковый поставил белый каменный бассейн. На одной из его стенок, чтоб не забыть, надпись краской: «Бассейн». Еще у Рашида есть мотоцикл, на нем он несет свою службу. Работой он доволен — говорит, что все хорошо и спокойно. Ничего серьезнее пьяных драк ему пока расследовать не удалось.

Как и остальные жители Синтяба, местный шериф разводит баранов и коров. Денег Хамроеву вполне хватает, чтобы исполнять капризы симпатичной жены и двоих детей.

...В праздник с утра до глубокой ночи все пьют и едят плов. За эти сутки мы побывали на шести застольях. О том, чтобы встать из-за стола без разрешения старейшины — аксакала, можно забыть. Причем работа, с его точки зрения, не оправдание, а полная глупость.

— Ты сначала выпей, покушай, потом работа. И вообще на праздник не работают, — так сказал нам восьмидесятилетний старейшина кишлака Фариш, расположенного в полутора сотнях километров от Синтяба, Чаккон Ярашев. — Сейчас женщина принесет еще закуски.

ПОД ЕДИНСТВЕННОЙ ЛАМПОЧКОЙ

Неделя до Дня независимости, Ташкент. Сквозь рев исламских песен на местном «Бродвее» (улице Сайилгох) мы услышали до боли знакомую мелодию. Между рядов с глиняными бабаями, приносящими счастье, глубокий старик выводил на баяне тему из «Семнадцати мгновений весны». Виктор Балашов москвич, но в Ташкенте с 1964 года, до пенсии работал в местном КГБ. Он говорит, что живет, еле сводя концы с концами. Пенсии — 12 тысяч сумов — хватает только на то, чтобы закупить продукты на самом дешевом рынке. Каша маш спасает его от голода.

— Она дешевая и сытная — утром съешь пиалу, и до вечера можно забыть о голоде. Я ее с лучком и на масле делаю. Нас никто не убивает, не режет, на улицах косо не смотрят, — говорит бывший кагэбэшник. — Но один нюанс: если узбеки продвигаются постепенно вверх, то для русского перспектив нет. Нас как бы остановили на одном уровне. Например, дочери приходится работать корректором в трех редакциях, чтобы заработать двадцать тысяч сумов. А сын никак не может получить законную прописку — у него в открытую вымогают 500 долларов.

Разведчик замолкает на полуслове и жестом просит заткнуться и нас. Узбекское радио прерывает музыку срочными новостями. Мы не понимаем ни слова — переводит бывший сотрудник КГБ:

— Так говорят, что в Афганистане в лагере под Гератом лидеры «Исламского движения Узбекистана» Намангани и Юлдашев уже собрали три тысячи узбекских боевиков и пятьсот чеченских. Своей основной целью террористы ставят создание мусульманского государства по типу режима афганских талибов на территории Средней Азии... Тьфу, опять страшилка, — бывший разведчик Балашов смачно плюнул на землю. — Не верю.

Антон ЕЛИН