Пропедевтика (любимое слово М. Соколова) — приготовительный курс, сокращенное изложение, предшествующее более глубокому изучению науки
РАССКАЗЫ ПО ИСТОРИИ РФ
Дискуссия по вопросам народного просвещения произвела удивительное действие на российского премьера. М.М. Касьянов, доселе считавшийся премьером совершенно чуждым вопросов идеологии, вдруг занял остробоевитую идеологическую позицию. Столь боевитым М.М. Касьянов сделался, прочитав школьное пособие по новейшей истории России.
С премьером можно согласиться. Учебники часто составляются черт знает кем и пишется в них черт знает что, тогда как было бы гораздо лучше, если бы учебники писались солидными, взвешенными людьми, не устаревали бы поколениями и давали бы ученикам основательные и здравые познания на всю жизнь. Странен был лишь вывод, сделанный из этого общего благого пожелания: премьер потребовал, чтобы идеологически правильный и даже единственно верный учебник новейшей истории был вручен школьникам уже к 1 сентября 2002 г.
Не будем вникать в чисто технические трудности, хотя за год довольно сложно написать текст, отредактировать рукопись, подготовить макет, апробировать, утвердить в инстанциях, отпечатать массовым тиражом, разослать по всем городам и весям etc. Первоначальный срок исполнения всякого более или менее серьезного дела можно смело умножать на число «пи» (3,14159...), и уж не премьеру, по роду службы постоянно имеющему дело с практической рутиной, не знать правила «пи». Не будем и сражаться за неистовый плюрализм в учебной литературе. От многодесятилетнего диктата «Геометрии» А.П. Киселева не было ничего плохого, кроме хорошего. Таковой же диктат «Русской истории» Д.И. Иловайского не сказать, чтобы очень ухудшил уровень выпускников русской гимназии. Шедеврам педагогической литературы не грех быть единственно верными. Весьма пристойное качество советских учебников по истории Древнего мира и Средних веков в значительной степени объясняется тем, что они процентов на 80% передраны с соответствующих гимназических учебников. Ну, немного антихристианской пропаганды добавили (впрочем, исторические грехи папства и при царе можно было обличать), а в остальном все абсолютно то же, вплоть до иллюстраций.
Все так, но беда в том, что ничего у нас с историей не получится. По очень простой причине. Автор учебника должен быть талантливым и знающим педагогом, у него должен быть хороший слог, он должен знать предмет, о котором пишет, но эпохальным гением он быть не обязан — в частности, по той причине, что таковые гении редки, и Учпедгиз не может строить свою деятельность в расчете на явление редкостного гения. Между тем отечественная история XX века такого гения исторической мысли настоятельно ждет. Классического труда, посвященного этому периоду, просто нет, как нет и чего-то хотя бы близко на то похожего — все это еще только предстоит написать. А покуда у новейшей русской истории нет ни своего Карамзина, ни даже Соловьева с Ключевским, трудно ждать от авторов педагогической литературы, чтобы они смогли создать пропедевтическую* версию отсутствующего в природе устойчивого набора знаний и представлений о прошлом, каковым должен являться всякий обобщающий исторический труд. Авторы, к которым взывает М.М. Касьянов, находятся примерно в том же положении, что и педагоги XVIII столетия, которым бы предложили написать популярный учебник по электродинамике, дающий ученикам доходчивое и ясное представление о фазах переменного тока, законе Ома, устройстве трансформатора и даже о любимом чубайсовском косинусе фи. Сперва заполучите Фарадея, а затем и учебник пишите.
Меня можно обвинить в злоупотреблении заклинательным словом «гений» — не боги, дескать, горшки обжигают, и составить грамотную компиляцию может человек, всего лишь усердный и добросовестный, но боюсь, что эти горшки должны обжигать именно боги, на худой конец — муза Клио. Лично или по доверенности. Автор великого стихотворения «Я на мир взираю из-под столика. // Век двадцатый, век необычайный. // Чем он интересней для историка, // Тем для современника печальней.» Николай Глазков был все же не совсем прав. Чем столетие интересней для историка, тем оно для него тоже печальней. Не так, как для современника, но все равно печальней — в смысле чрезвычайной трудности подведения итогов интересного столетия, трудности необходимого исторического обобщения. «Сколько славы и побед, сколько горя, сколько бед, правды и обмана», — писала про другое столетие русской истории историк-стихотворец Н.П. Кончаловская. Произнести справедливый суд над самым трагическим веком в истории России — а всякая историческая классика с необходимостью включает в себя элементы такого судоговорения — это действительно задача для гения. Который, исполнив эту задачу, помог бы нации не только произвести столь необходимый расчет с трагическим прошлым, но и дал бы ей устремление к будущему. Без какового устремления нация обречена.
Но создание такой истории даже и в более реалистические сроки представляется маловероятным. Ибо кроме колоссальной трудности самой творческой задачи есть еще множество дополнительных препятствий. Очень плохо обстоит дело не только с капитальными трудами по русской истории XX века, но и с обобщающими трудами более частного характера. Нет экономической истории, нет военной истории. Можно как угодно относиться к разысканиям Виктора Суворова, но нельзя не согласиться с ним в том, что отсутствие до сего дня настоящей серьезной истории Великой Отечественной войны — это позор для страны-победительницы. Добавим к тому и трудность документирования — режимы, подобные советскому, не слишком заботятся о том, чтобы оставить материалы для будущих историков. Опять же и открытость архивов весьма относительная.
Наконец, грядущего Карамзина надобно будет искать, скорее всего, вне круга отечественных историков — по причине принципиальной неспособности таковых создать что-нибудь лучшее, чем перепевы «Краткого курса». Такова уж была система исторического образования в СССР. Поскольку история — наука идеологическая, а уж новейшая история СССР — наука идеологическая в квадрате, то и подготовка, а равно отбор кадров были соответствующими. Наиболее способные историки избирали предметы, как можно далее отстоящие от СССР во времени и в пространстве. В античную и раннефеодальную историю партком хотя тоже лазил, но гораздо меньше. История зарубежных стран была хотя бы отчасти необходима из практических соображений (та же подготовка дипломатов), партком лазил туда также с меньшим рвением, а сами разыскания в этой сфере привлекали более деятельную часть историков, имевших в виду еще и чего-то насчет карьеры и загранпоездок. Готовность же профессионально заниматься новейшей историей СССР — областью абсолютно табуированной, где всякое слово исторической правды было почти наверняка обречено, — проявляли все больше люди с соответствующими профессиональными и моральными качествами. Они же — в качестве профессоров и деканов — и воспроизводили себе подобных, результат какового воспроизводства мы и видим сегодня на примере исторических факультетов МГУ и СПбГУ. Искать новейшего Карамзина в этих заповедниках «Краткого курса» — занятие довольно бесперспективное.
Историческая наука отчасти теплится благодаря иностранным грантам и университетам (что для страны, именующей себя великой, довольно-таки постыдно), и труды там выходят порой очень хорошие, но по преимуществу достаточно локальные. Да и трудно ожидать, чтобы какой-нибудь иностранный фонд стал содержать официального историографа России на предмет написания им капитальной русской истории XX века. Это все-таки дело государя-императора, правящего страной, чья история описывается, на каковое звание иностранные фонды все же не претендуют.
В принципе можно было бы указать на то, что вопрос действительно должен отстояться, что быстро только кошки родятся, что вообще неизвестно, стоит ли преподавать в школе историю периода столь близлежащего, что даже и непонятно, где там история, а где сегодняшняя газета. Отчасти так, и в более стабильном обществе лучше было бы сделать именно так. Но переходное общество, подобное нашему, при таком консервативном подходе рискует вообще утратить знание о прошлом. Еще лет десять, и СССР превратится в совершеннейшую Атлантиду, от которой не останется ничего, кроме обрывочных легенд. Уже и сейчас детям легче представить себе, как жили средневековые горожане или помещики онегинской поры, нежели уяснить себе характер жизни в СССР. «Партком», «характеристика», «невыездной», «на картошку», «шефство», «инструктор райкома по сельскому хозяйству», «борьба с тунеядством», «стиляга», «фарцовщик» — все это не более понятно, чем «гридень» или «окольничий». А наше общество, между прочим, все вышло из этой таинственной абракадабры, и не знать ее — значит очень плохо понимать и всю абракадабру сегодняшнюю.
И в одном М.М. Касьянов все-таки прав. С бредовыми учебными текстами по новейшей русской истории что-то надо делать. Равно не могут быть терпимы и творческие опыты в духе «Краткого курса», и написанные на русском языке ультразападные версии русского XX века, вызывающие в памяти сетования выпускника Марбургского университета М.В. Ломоносова, читавшего сходные труды ученых немцев и отмечавшего, «сколь может наколобродить в российских древностях забредшая туда скотина».
Максим СОКОЛОВ
На фотографиях:
- ВАСИЛИЙ КЛЮЧЕВСКИЙ, НИКОЛАЙ КАРАМЗИН, МИХАЙЛО ЛОМОНОСОВ
- В материале использованы фотографии: Михаила СОЛОВЬЯНОВА, из архива «ОГОНЬКА»