БЕСПЛАТНЫЙ ТЕАТР

Этот материал не только о театре и не только о человеке, у которого есть настоящая мечта. Этот материал о страхе, который рождается, если происходит что-то необычное. А потом вдруг проходит

БЕСПЛАТНЫЙ ТЕАТР

В это лето Москва видела много чудес.

Можно даже сказать, это было чудесное лето.

Я лично видел в саду «Эрмитаж» чудесного человека, который играл на пустых пластиковых банках из-под финской краски. Он играл на них обычными деревянными палочками, но с бешеной скоростью. Затем я видел бразильского музыканта с норвежской певицей и с норвежским джаз-бандом. Он играл на традиционных бразильских барабанах обычными деревянными палочками, но с бешеной скоростью. Мне показалось, что где-то я это уже видел. Я видел людей, которые ездили на канатах по воздуху, зажигали пламя факелов, издавали странные звуки, изображали звонарей и плакали...

Я ходил по саду «Эрмитаж», пил пиво, ел шашлыки, и мне все время казалось, что я где-то это уже видел. Это были уличные актеры, клоуны, бродяги, комедианты, джазмены, накрашенные травести и просто странные личности. Всех их я видел в кино, у Феллини и Бергмана, у Фасбиндера и Кустурицы.

Они взмывали в воздух на канатах, обращались ко мне на чисто немецком языке, вокруг горели в плошках жертвенные огни, и, повинуясь парам горячего воздуха, маленькие железные человечки крутили свои грустные железные велосипеды. Безумные девушки с оранжевыми волосами летали по теплому воздуху где-то вверху, и толпа шарахалась от них по свежей выстриженной траве.

Это было уютно и совершенно не страшно. Я совершенно расслабился. И я подумал: все-таки чудо должно действовать как-то по-другому. А это не чудо. Это просто искусство.

Но почему-то я был твердо уверен, что чудо произойдет.

Потом мне позвонил Калашников и хриплым от перенапряжения голосом сказал, что он сходит с ума, что Полунин втащил его в эту авантюру, что я не должен верить рекламе и что он приглашает нас всех с детьми в парк «Кусково» в такой-то день в одиннадцать вечера.

— Почему так поздно? — недовольно спросил я. — А добираться как?

— Ты что? — удивился Калашников. — Это же ночное представление. Водная феерия «Алые паруса». Что ж мне ее утром проводить, что ли? Сядете на машину и приедете.

Ехать в парк «Кусково» к одиннадцати вечера мне очень не хотелось. Я совершенно не представлял себе, как буду оттуда выбираться после часа ночи. А то, что это не кончится раньше часа ночи, можно было не сомневаться. Но дети твердо сказали, что ехать надо. Что они никогда в жизни не увидят больше ночного представления на воде. И я взял такси.

Мы летели по абсолютно пустому Пролетарскому проспекту и видели, как город медленно загустевает в летних сумерках. Было прохладно и уже немножко страшно. В отличие от сада «Эрмитаж» здесь, на Пролетарском проспекте, не было ни души. Москвичи за редким исключением почему-то очень не любят гулять по ночам. Веселый таксист рассказывал мне о достопримечательностях: «Здесь был первый в Москве стриптиз, представляете? — радостно воскликнул он, проносясь мимо кафе «Алые паруса». — А тут вот у нас отделение милиции, стоматология, магазин «Детский мир»...»

...Мне казалось, что в парке «Кусково» мы присоединимся к немногочисленным поклонникам Калашникова, главного режиссера молодежного театра «Бум» (город Кузнецк Пензенской области), который решил поставить в рамках Театральной олимпиады водную феерию «Алые паруса». Что там будет человек сто небольшой спаянной тусовки.

Но возле парка «Кусково» мне вдруг стало по-настоящему страшно. Здесь почему-то было очень много машин и милиционеров. Через дорогу валила какая-то бесконечная толпа. Массы людей осмысленно передвигались к дальнему концу озера, мимо усадьбы, по гравийной дорожке, весело и бодро перекликаясь в темноте.

Совсем стемнело, на озере мелькали огни, играла странная музыка (как я потом узнал, это был ансамбль «Маримбо плюс»), и постепенно нас с детьми вдруг охватило настоящее возбуждение.

Феерия еще не началась, а вокруг нас уже было настоящее Средневековье. Настоящее Средневековье — это когда темно, жутковато и будет праздник.

А люди все шли и шли. «Неужели им так интересна водная феерия «Алые паруса»?» — недоверчиво подумал я. И попытался разглядеть, откуда они идут. Они шли из близлежащих спальных микрорайонов. Они шли из огромных белых домов, в которых почти все выключают в одиннадцать вечера свет из экономии. Здесь, кроме парка, ничего нет. Вся ночная жизнь происходит во дворе. Ну, может быть, около ларька или пластмассового кафе.

Сейчас во всех домах горел свет.

И я понял, почему это происходит. Об «Алых парусах» ничего не было по радио и телевидению, в газетах и журналах. Не было рекламы. Калашников просто расклеил несколько афиш. Люди сами передали друг другу эту благую весть. Они сразу поняли, что на этот раз театр будут показывать именно для них, жителей близлежащих домов. Не для тех, кто может потратить деньги и вечером поехать в центр. А для них и их детей, которые живут здесь, в спальных микрорайонах, возле парка.

Я, наконец, понял, что меня ожидало этим летом. Какое чудо. Я понял, что ничего более уличного, чем этот уличный Театр Калашникова, уже никогда в жизни не увижу. И мои дети не увидят. Что это будет действительно, как в настоящем Средневековье. Только пьеса будет современная. Но тоже о добре и зле.

Однажды Калашников понял, что ему стало скучно ставить хорошие детские спектакли на сцене клуба обувной фабрики. И в то же время уезжать из Кузнецка он никуда не хочет. И тогда он придумал театр, который одновременно будет суперавангардным и в то же время глубоко провинциальным. То есть у него будет то, чего нигде пока еще не было. Он пошел к директору близлежащего совхоза и попросил у него лошадей.

И директор почему-то дал лошадей этому безумному на первый взгляд, заговаривающемуся, странному человеку. Мне кажется, директор его просто испугался. Он почувствовал в нем что-то средневековое. То ли колдуна, то ли инквизитора, а может, и то и другое.

Когда повозки Калашникова двигались от одной татарской деревни к другой, из домов выбегали сотни людей, выбегали веселые женщины, сверкая золотыми зубами, выбегали кричащие дети, выбегали мужчины с водкой. У всех был праздник. Когда повозки вернулись в город, из домов города Кузнецка тоже вышли тысячи людей. Впереди ехал милицейский газик и расчищал телегам дорогу.

Мне кажется, именно тогда Калашников понял природу уличного театра и что он нужен людям так же, как и пятьсот лет назад.

Именно тогда, в эпоху ранней перестройки, я написал о нем первую статью. Мне казалось, что это очень знаковая фигура. Человек, ломающий привычные рамки и несущий ветер перемен. Вскоре привычные рамки сломала вся страна, а ветер превратился в утомительный ураган.

Да, это было шальное время, когда Калашникову стало можно все. Он заходил в самые высокие кабинеты. Однажды зашел в кабинет к Раисе Горбачевой. Калашников стал депутатом горсовета. Чуть ли ни первым в Кузнецке частным предпринимателем, владельцем первого в области кооперативного автобуса. Он зарабатывал деньги на свой театр. Отстроил в старом магазине новый театральный зал. Поставил кучу спектаклей. О нем уже снимали фильмы и передачи. Его приглашали на гастроли в далекие страны. Он сам приглашал в свой город, и в районный город Кузнецк каждое лето стали съезжаться уличные театры из Москвы, Прибалтики, стран СНГ. К нему приезжал сам Полунин, человек-легенда. В августе 91-го он поставил ковбойский спектакль на лошадях, а августе

93-го впервые показал водную феерию «Алые паруса» на Белом озере. Он научился находить спонсоров. Он, наконец, женился, и у него родился сын. Можно сказать, что Калашников был счастлив. Почти счастлив.

Дело в том, что самый любимый, самый дорогой во всех смыслах его проект никак не хотел двигаться. Тот проект, ради которого он тратил едва ли не половину своих бешеных усилий.

Дело в том, что в его старом купеческом городе когда-то был театр дореволюционной постройки. Он сгорел давно. Но Калашников помнил его по рассказам отца, кажется. Так гласит легенда. Легенда гласит, что в театре был буфет и люстра. Горела люстра, звучала высокая человеческая речь, хлопала пробка, и зрители срывались на бешеные аплодисменты.

Почему-то Калашников решил, что он обязательно опять построит в Кузнецке настоящий большой театр. Он был самым известным в городе человеком, и ему казалось, что он сумеет. Но для театра был нужен кирпич, бетон, котлован для фундамента и проектная документация. А не международная известность. Калашникову жизнь разрешила практически все, но этого ему она почему-то никак не разрешала. Невероятными усилиями Калашников снес старый детский сквер, вопреки протестам жителей вырыл котлован, достал кирпич и начал возводить стены. Но дальше опять все заглохло. Он искал все новых и новых спонсоров. Однажды он приехал ко мне на Аргуновскую с каким-то грузинским юношей и попросил взять интервью. Я спросонок спросил, за что он любит театр. «Просто так», — улыбнулся грузинский юноша. Но ни горсовет, ни спонсоры, ни Раиса Горбачева, ни грузинский юноша — никто не мог вместо Калашникова достроить стены и возвести крышу. Это могли сделать только рабочие. Рабочих могли прислать только директора кузнецких фабрик. Но они отчаянно сопротивлялись. Они не хотели тратить настоящие деньги и материалы на какую-то ерунду.

Всем на свете Калашников говорил, что это будет сумасшедший Театроград, что-то типа русского Диснейленда, со сменными декорациями, импровизациями, интерактивным подходом к зрителю и сценами из истории и мифологии.

На самом деле, я знал это, в голове у него сидела устойчивая картинка: огромная люстра под потолком, буфет с шампанским, высокая человеческая речь и зрители в белых рубашках и новых костюмах, которые по вечерам будут преображаться и становиться красивыми и душой, и лицом, и одеждой. Это была очень простая мечта.

Я не знал, сочувствую ли я этой мечте. Я понимал, что она из детства. И что бороться с ней бесполезно. Я понимал, что такому человеку, как Калашников, кроме воздушных шаров и лошадиных повозок, нужен свой настоящий театр. Я только не знал, можно ли эту бешеную энергию заключить в четыре стены, загнать под крышу? Не снесет ли крышу?

И именно здесь июльской ночью, в «Кусково», я, наконец, все понял. Когда началась водная феерия. Когда водолазы со страшной силой и, главное, незаметно потащили к середине озера плоты с артистами. Когда молодежная команда России по синхронному плаванию погрузилась в гладь и стала ловить утопленницу. Когда громовыми голосами сквозь треск динамиков взревели папа и мама девочки Ассоль, а саму ее увезли далеко и раздели на глазах у изумленной публики. Когда началась бешеная перестрелка и танец с саблями. И когда под крики народного восторга загрохотал, зашипел, разорвался фейерверк.

Чинное дворянское озеро видело нечто подобное, быть может, лет двести назад, в эпоху дворцовых представлений. Может быть, и с фейерверком. Но без буйства, драк и раздеваний. Без наяд по синхронному плаванию, без водолазов и ревущих над озером музыкальных инструментов, без многотысячной толпы и без милиционеров с рациями.

И я вдруг понял, что Калашникову очень нужен свой театр. Обычный. Быть может, без взрывов и экспериментов. Театр для его выросших детей, которые уже стали папами и мамами. Что он его заслужил. Быть может, это не будет уличный театр. Но это будет театр для детей улицы. Ну, кто еще в России понимает их так, как этот самый Калашников?

Поверьте мне на слово — никто!

Прогремел последний залп, и Калашников заголосил по-шамански. Он ревел от счастья и благодарил всех без разбора: Лужкова, Полунина, Путина, депутатов, Мишу Хромакова, водолазов, осветителей, монтажеров, опять Лужкова и Полунина, компанию «Дон-Строй» (великая спонсорская акция «Алые паруса — Алым парусам», рожденная народной сметкой Калашникова), ну и так далее, и так далее, и тому подобное...

Народ двинулся к выходу. И мы вместе с ним.

Мы шли в абсолютной темноте среди тысяч людей, освещенные светом большого искусства, где-то рядом белели стены дворянской усадьбы, мигали светофоры, милиционеры сурово, но вежливо разворачивали нас в нужном направлении, вокруг бежали и шли наши братья, наши сестры, и мы тоже шли и верили, что придем. Хотя и немножко торопились.

Потом мы опять ехали на такси, потом нас опять останавливала милиция.

Словом, все это было хорошо.

...И я понял, что очень люблю это место. Вот это место, где мы все живем. Где нам показывают бесплатный театр.

Калашников позвонил на днях и сказал, что только что вышел из больницы. В больницу он лег на следующее утро после спектакля.

— Ты там вообще-то хоть был? — с недоверием спросил он. — В «Кусково»?

— Да! — гордо ответил я. — Я там был! Конечно, был! А как же я мог там не быть?

Борис МИНАЕВ