Как начинался афганский кошмар? Почему тихая страна вдруг оказалась в эпицентре мировых событий почти на двадцать лет? Узнать всю правду об этом невозможно. Но попытаться все-таки стоит
ВАШ ПРЕДАННЫЙ ДРУГ
1989 год. Декабрь.
Зимним воскресным вечером я выхожу за калитку и не спеша иду по скрипучему снегу вдоль бесконечных зеленых заборов, огораживающих номенклатурные дачи. Вообще-то к цели моего путешествия есть и прямой путь — всего-то двести метров через территорию дома отдыха, — но я намеренно выбираю длинную дорогу: прогулка доставляет настоящее удовольствие, да и с мыслями надо собраться перед важной встречей. Коротким проулком я выхожу на главную улицу нашего дачного поселка, теперь повернем налево, еще пять минут, и вот она — неприметная дверь в безликом казенном заборе. Я просовываю руку в замаскированное отверстие над почтовым ящиком и, нащупав по ту сторону забора потайную кнопку, нажимаю ее. Нелепый грубый звонок нарушает тишину заснеженного леса, я вздрагиваю и смущенно оглядываюсь по сторонам: чудится, что теперь весь Серебряный Бор знает о моем визите. Странные, однако, заведены на этой даче порядки.
Через некоторое время калитку отворяет коренастый молодой человек. Делает он это демонстративно не торопясь, как и подобает хозяину перед непрошеным гостем. Затем, загородив собой проход, долго справляется о цели моего прихода. «Не положено», — наконец цедит он привычную, годную, кажется, для любой ситуации фразу и красноречиво показывает рукой на улицу. Но я уже не первый раз здесь и готов к такому холодному приему. У этого малого своя работа, а у меня — своя. Каждый как может выполняет свой долг. Эти ребята из КГБ привыкли к тому, что перед ними все робеют, возражать им, боже упаси, не принято, они никогда отпора не ожидают — вот тут-то и есть их слабое место, надо пользоваться.
Неожиданно для охранника я делаю шаг вперед — и в сторону. «Меня ждет Бабрак Кармаль, — твердо говорю я и с удовольствием отмечаю в холодных глазах признаки замешательства. — Если вы не пропустите, будет большой скандал». Некоторое время поразмышляв, он отступает: «Тогда вам сначала придется пройти во флигель и спросить разрешения у старшего».
Флигель — вон он, в тридцати шагах отсюда, под соснами, напротив основного дома. Там располагается охрана. Но зачем мне туда? Нет, я пришел в гости к свободному человеку, живущему в свободной стране, и свою роль должен доиграть до конца. Мне во флигель не надо. «Нет, молодой человек. Если товарищ Кармаль увидит, что его гость вначале идет отмечаться к вам в КГБ, что он о таком госте подумает?» Чекист озадаченно чешет в затылке и уже без прежнего гонора, велев мне подождать, семенит по расчищенной от снега дорожке за старшим. А я, не торопясь, двигаюсь ко входу в дом.
В этом двухэтажном деревянном особняке теперь живет бывший руководитель Афганистана с женой и скромной прислугой. Советские кураторы, определив ему этот адрес, сказали, что он почетный гость на полном пансионе. «Отдыхайте, товарищ Кармаль, набирайтесь сил, вы еще будете нужны для великих революционных свершений». Однако сам Кармаль очень скоро понял свой новый статус: он пленник, заключенный в золотую клетку.
Я знал его и по другим временам, тогда он, принимая меня в своем кабульском дворце, держался осанисто и властно, как и подобает первому лицу государства. Он на удивление скоро освоился с должностью вождя — охотно принимал лесть и славословия, восседал на троне с явным удовольствием. И вот теперь все переменилось. Советские товарищи, которые навязали ему пост лидера Афганистана, в одночасье предали, отвернулись, забыли. Чем отличается эта дача в престижном поселке от кабульской тюрьмы, в которой он когда-то сидел?
Только кормят получше и к врачам возят.
Судьба свела меня с ним в Серебряном Бору в августе 89-го. Я получил там служебную дачу от «Правды», вышел погулять и — вот это сюрприз: прямо навстречу мне шел Бабрак Кармаль собственной персоной. Рядом с ним почтительно следовал моложавый афганец, а чуть поодаль их сопровождал крепыш, профессиональная принадлежность которого была видна с первого взгляда. Мы поравнялись. «Салям алейкум, рафик Кармаль». Он будто того и ждал. С готовностью сделал шаг навстречу, мы пожали друг другу руки, обменялись длинным набором традиционных приветствий и трижды по афганскому обычаю потерлись щеками. «Как дела? Как здоровье? Рад вас видеть», — сквозь этот поток взаимных ритуальных фраз (абсолютно обязательных для афганца) я пытался понять, узнал ли он меня? Ведь прошло столько лет...
Он был в темном костюме и легком свитере. Осанку сохранил прежнюю горделивую, подобающую значительному лицу. И лишь глаза выдавали: они светились грустью и искренним интересом к случайному встречному — абсолютно неподобающее вождю человеческое проявление. Его афганский спутник тоже с готовностью приветствовал меня, а охранник топтался невдалеке, с подчеркнутым вниманием рассматривая верхушки сосен.
Я не стал заставлять Кармаля долго маяться воспоминаниями, а сразу представился, напомнил, где и как мы встречались прежде. Охранник навострил уши и придвинулся к нам ближе. Я рассказал о своей последней поездке в Афганистан, об осаде Джелалабада, выразил восхищение его защитниками. Говорили мы на смеси английского, русского и фарси. Я показал Кармалю, где находится мой дом, пригласил его в гости: «Попьем чаю, поговорим. Мне было бы очень интересно узнать ваше мнение о современной истории Афганистана». Кармаль согласился. «Только, — сказал я, — хорошо бы нам посидеть без этого парня». Я показал рукой на его молчаливого стража. Тот сразу встрепенулся: «Э, нет, непременно со мной, без меня у вас ничего не выйдет».
Вот так Серебряный Бор спустя годы свел нас опять. Мы стали встречаться. Правда, ко мне он так и не пришел, но к себе охотно приглашал: обычно я звонил ему по телефону, мы обговаривали время, он звал для перевода своего сына или зятя, мы пили чай и говорили часами. Трудностей было две. Первая: почти всякий раз приходилось с боем прорываться сквозь охрану. А вторая проблема заключалась в том, что Бабрак Кармаль категорически запрещал мне пользоваться диктофоном, а вначале и записи делать не разрешал. Поэтому, возвратившись к себе, я допоздна восстанавливал в памяти и на бумаге наши беседы.
...Из флигеля в распахнутой куртке, под которой видна тельняшка, выбегает решительно настроенный «старший». «В чем дело?» Но уже поздно. Я стою напротив широкого окна гостиной, сквозь которое Кармаль сразу замечает меня и приветливо машет рукой. «А вы, собственно, кто? — вопросом на вопрос отвечаю я «старшему». Он сразу сбавляет тон: «Вас, что, приглашали?» — «Конечно». — «А на какое время?» — «Меня здесь ждут всегда». Последняя фраза — это, конечно, перебор, но победа нуждается в закреплении. От дверей дома навстречу мне уже спешит молодой родственник вождя, его зять Асмат, приглашает идти за ним.
В скромной прихожей, откуда двери ведут в гостиную и в комнату для прислуги, висит замечательный плакат: «Обеспечить хорошую дисциплину и высокое качество обслуживания!» Первая часть, видимо, адресована пленнику, а вторая — кухарке и уборщице. Я каждый раз невольно улыбаюсь, но хозяин сегодня настроен сурово. После короткого приветствия и обмена привычными заклинаниями он, вдруг резко отстранившись, говорит по-русски:
— В «Правде» нет правды.
Невелико открытие, думаю я, а вслух, выразив на лице изумление, спрашиваю:
— Что вы конкретно имеете в виду, товарищ Кармаль?
Он открывает дверцу секретера и, порывшись в бумагах, достает номер газеты, где опубликовано интервью нашего мидовского работника с Наджибуллой. Все оно густо исчеркано.
— Почему вы печатаете такое?
Вдаваться в этот бесплодный и неинтересный спор мне не с руки, я делаю скорбную мину и, чтобы слегка сбить его с толку, говорю, что доктор Наджибулла, кстати, тоже недоволен этой публикацией. Доктор, как мне рассказывали в Кабуле, разговаривал с мидовцем доверительно, «не для печати», а тот взял да и обнародовал эти беседы.
— В «Правде» нет правды, — наступает на меня Кармаль. Наджибулла лжет, будто я был против вывода советских войск, будто я заявил Горбачеву: если сейчас выведете сто тысяч солдат, тогда в будущем вам придется держать в Афганистане миллион. Это наглая ложь! Я, конечно, должен написать опровержение, но, учитывая, какая сложная сейчас ситуация и в Афганистане, и в вашей стране, я не буду этого делать. Но вы тоже несете за это ответственность, — он без улыбки больно тыкает меня в грудь. — Грейт респонсибилити! — по-английски с нажимом повторяет он. — Большую ответственность.
— Этот автор у нас не работает, — вяло отбиваюсь я.
— Знаю. И все равно у вас нет ни настоящей гласности, ни подлинной свободы слова.
Определенно, Кармаль сегодня не в духе, спорить с ним бесполезно. Его 25-летний сын Кава, аспирант МГИМО, который помогает нам с переводом, за спиной отца огорченно разводит руками, он на моей стороне, ему нравятся мои визиты, они явно оживляют этот полутюремный быт, и, спасая ситуацию, Кава сам приглашает меня к столу. Кармаль тоже садится и уже смотрит на гостя не так строго.
— Скажите, товарищ журналист, еще раз: для чего вам нужны эти разговоры со мной?
Я опять, уже не впервые, объясняю ему, что пишу книгу о новой истории Афганистана, о советском военном присутствии и всем том, что с ним связано. Я добросовестно перечисляю ему людей, с которыми уже беседовал на эту тему в Кабуле и Москве. Я честно говорю, что товарищ Кармаль как никто другой способен закрыть многие белые пятна, которые существуют в моем исследовании.
— Я всегда говорил только правду и по-другому не могу. Я говорил правду, когда восемь лет был членом парламента. И когда был генеральным секретарем. Я не умею иначе. Но что значит сказать правду в ответ на ваши вопросы — вы это понимаете?
— Понимаю...
Он поднимает руку ладонью ко мне, призывая не спешить:
— Я знаю все. Знаю, кто и зачем убил Дауда. Кто и почему убил Тараки. Кто и как убил Амина. Я знаю, кто стоит за моей отставкой и назначением Наджибуллы. О, я знаю очень много. Но именно поэтому я не могу говорить. Еще не пришло время.
— По-моему, как раз пришло.
— Афганистан и Советский Союз сейчас находятся в очень сложном положении. И я бы также не хотел усугублять его своими рассказами.
— Но, товарищ Кармаль, — я пытаюсь перехватить инициативу, — вы благородно отмалчиваетесь, а в это время другие направо и налево раздают интервью, критикуют вас...
Он реагирует мгновенно:
— Вы про Наджибуллу? Да я занимаюсь политической борьбой столько, сколько ему сейчас лет! Разве это он впервые заговорил о политике национального примирения? Нет, я! Мое выступление на XXVI съезде вашей партии восемнадцать раз прерывали аплодисментами. И в том же году меня убрали. Кто из советских был тогда главным в Кабуле?
— Послом был Табеев.
— Нет, не послом. Кто был от КГБ?
Ну, это нечестный прием. Я укоризненно развожу руками:
— Нам этого знать не положено.
Он грозит мне пальцем: «Все вы знаете, не притворяйтесь». И с прежней обидой возвращается назад:
— Ну хорошо, Наджиб не имеет совести, а Шеварднадзе? А ваш главный редактор? Кому и зачем понадобилось меня убирать? Почему меня держат здесь, как животное в зоопарке: кормят, позволяют гулять, но не дают свободы? Почему не разрешают уехать в Афганистан? Почему? Почему? Почему?
Да, похоже, с этой темы нам сегодня стронуться так и не удастся. Что ж, попробуем развить ее.
— Есть по меньшей мере две причины, которые мешают вашему возвращению.
— Пожалуйста, назовите их.
— У Наджиба сейчас и без того трудное положение. После выхода наших войск он воюет на всех фронтах. А ваш приезд вряд ли будет способствовать единству партийных рядов.
— Но у Наджиба нет сторонников в руководстве партии, — кипятится Кармаль. — Назовите хотя бы одного. Кештманда он ненавидит. С Лаеком у него чисто договорные отношения.
— Допустим. Зато за Наджибом стоит Министерство госбезопасности, а это большая сила...
Кармаль снисходительно улыбается:
— Вы плохо информированы. Верных ему людей там мало. Он непопулярен. А вы знаете, кстати, что когда-то он был одним из моих телохранителей? Да, да, ходил рядом и твердил: «Я закрою вас своей грудью». А теперь он что говорит? Предатель! Если вы поедете в Кабул вместе со мной, то увидите, как меня встретит народ.
— Но я не поеду с вами в Кабул, — говорю я и смотрю ему прямо в глаза. — Я хочу жить, а вас и ваших попутчиков убьют, едва вы сойдете с трапа. И это вторая причина, по которой вам следует остаться здесь.
Он тоже в упор смотрит на меня. Нет, наверное, нельзя так разговаривать с руководителем государства, хоть и бывшим. Сейчас обидится, вышвырнет меня из дома, и никакие извинения не помогут. Афганцы обид не прощают. Но что-то ломается у него внутри.
— Я не боюсь смерти и готов умереть за родину, — тихо говорит он.
— Зачем умирать? Возможно, я преувеличиваю степень опасности, но, я знаю точно, ваша личная трагедия заключается в том, что афганский народ уверен: вы приехали в Кабул на броне советских танков и сидели на троне, поддерживаемый советскими штыками. Вы непопулярный человек у себя на родине, товарищ Кармаль.
— Это ложь! — Его и без того темное лицо чернеет. — Да, у меня есть много врагов, потому что я был беспощаден в своей борьбе. Но везде — в Кабуле, Кандагаре, Герате, Джелалабаде — я всегда чувствовал, что народ меня любит, идет за мной. И народ и партия.
...Ну что на это сказать? Нет, лучше сегодня остановиться. Иначе бог знает чем обернется наш диалог. Лучше сделать паузу.
Я аккуратно свожу разговор к каким-то несущественным вещам, делаю ему несколько комплиментов, выражаю надежду на продолжение наших встреч. Мы прощаемся вполне сердечно, словно только что не было никакого спора.
Фамилию нового афганского лидера мир узнал в последние дни 1979 года. Сообщения агентств были скупы и противоречивы. В Кабуле то ли путч, то ли переворот, прежний вождь Хафизулла Амин оказался «наемником мирового империализма», «кровожадным тираном», «агентом ЦРУ» и потому убит (кем? как?), в ДРА вошли советские войска (с какой целью? на какой срок?), новым генсеком избран (или назначен?) Кармаль Бабрак (сначала у нас писали именно так).
Роковой день известен — 27 декабря 1979 года. Однако у всего есть свои истоки. Восхождение Кармаля на афганский престол началось пятнадцатью годами ранее.
1 января 1965 года в скромном глиняном доме на окраине Кабула собрались 27 молодых мужчин. Дом принадлежал писателю по имени Тараки, а гостями были избранные марксистскими кружками делегаты учредительного съезда Народно-демократической партии Афганистана.
Здесь важны детали, их поведали мне оставшиеся в живых партийцы. Перед началом заседания делегат Бадахши сфотографировал на память всех участников сначала вместе, а затем группами по национальностям. В гостиной в несколько рядов были расставлены складные металлические стулья. Неподалеку от двери топилась печь-буржуйка.
Временным председателем съезда избрали самого старшего среди них — им оказался бывший военный пилот по имени Джаджи. Он, его заместитель и секретарь из-за тесноты расположились на подоконнике. В первом ряду рядом сидели Кармаль и Тараки. Говорить и аплодировать старались тихо, потому что собрание было подпольным, опасались налета полиции.
Минутой молчания почтили память тех, кто погиб за свободу.
Бадахши представил всем хозяина дома, показал написанную им книгу «Новая жизнь». Тараки выступил с большой речью: говорил об историческом развитии Афганистана, значении создания прогрессивной партии, о пагубности империалистического влияния. Затем представил Кармаля, который больше говорил о внутренней ситуации в стране.
В перерыве, разбившись на группы, пили чай с печеньем, толпились в коридоре и гостиной. Кто-то спросил Тараки: «Какая сила уполномочила тебя нас собрать? Кто тебя поддерживает?» На что Тараки высокопарно ответил: «Собственная воля и народ Афганистана».
После перерыва приняли устав и программу партии. Генеральной линией было провозглашено «построение общества, свободного от эксплуатации человека человеком». Идейно-теоретическими основами был назван марксизм-ленинизм.
Приступили к выборам в состав ЦК. Перед началом голосования решили, что каждый делегат должен коротко представить самого себя. Шах Вали, выступив, обратил внимание на то, что он является представителем класса буржуазии и поэтому способен ошибаться. Нур Ахмад Нур признался, что его отец является крупным феодалом и даже содержит собственную армию из 30 тысяч вооруженных людей. «Отныне эти люди будут служить партии», — не без пафоса закончил свою речь Нур.
Сразу после этого семь избранных членов ЦК провели пленум, на котором первым секретарем выбрали Тараки, а его заместителем Кармаля.
Известно, что впоследствии партию станут раздирать жесточайшие фракционные разногласия, междоусобицы, яростная борьба за власть — и это горько скажется на судьбе всех афганцев. Но мало кто знает, что первые трещинки появились уже тогда, сразу, на том учредительном съезде. Так, Джаджи, не обнаружив себя в числе членов ЦК, настолько обиделся, что немедля покинул ряды партии. Трех человек: Тараки, Кармаля и Бадахши делегаты заподозрили в том, что они голосовали дважды не только за других, но и за себя.
Через год расхождения руководителей НДПА в вопросах тактики и борьбы за лидерство приводят к расколу: Кармаль и его сторонники выходят из состава ЦК и формируют свою фракцию «Парчам» («Знамя»), провозглашенную как «авангард всех трудящихся». Другая группировка «Хальк» («Народ»), руководимая Тараки, называет партию «авангардом рабочего класса». В рядах парчамистов больше выходцев из богатых семей помещиков, торговцев, интеллигенции, высшего офицерства. Среди халькистов преобладают малоимущие. Среди парчамистов много таджиков. Халькисты в основном пуштуны.
Еще деталь: Афганистан — страна крайне отсталая, сплошь крестьянская, феодальная, однако партийцы в уставе своей организации определяют ее как «высшую форму политической организации рабочего класса». Чуете, откуда ноги растут? А многие функционеры «халька» открыто называют себя «коммунистами». При этом обе фракции, не жалея бранных эпитетов, щедро обмениваются взаимными обвинениями: для сторонников Тараки парчамисты — это «продажные слуги аристократии», а люди Кармаля называют халькистов «полуграмотными лавочниками и националистами». Вот такая партия...
1968 год. Внимание! На сцене появляется еще одно важное действующее лицо. После учебы в американском университете домой возвращается Хафизулла Амин. Вступив в партию, он начинает яростно проповедовать в ее рядах идеи пуштунского национализма. Даже соратники по фракции «хальк» в шоке от его речей. На ближайшем пленуме Амина переводят из членов партии в кандидаты и клеймят его как «фашиста и шовиниста». Погодите, он очень скоро припомнит это всем, кто его клеймил.
А на другом полюсе общественно-политической жизни в те же годы вызревала еще одна тайная сила.
В конце 60-х в Кабуле родилась организация под названием «Мусульманская молодежь». Своей целью она объявила «создание подлинно исламского государства», вся жизнь которого должна быть основана на фундаментальных основах религии. Это был инкубатор будущих исламских партий и течений, которые спустя десять лет возглавят борьбу против советского военного вторжения. До поры до времени две эти силы существовали параллельно, никак не соприкасаясь и не враждуя друг с другом. Их ряды множились, их авторитет рос. Энергия будущего взрыва накапливалась.
В июле 73-го армейские офицеры, руководимые членом королевской семьи, бывшим премьер-министром Даудом, совершают в Кабуле бескровный переворот. Король Мухаммед Захир Шах свергнут. Провозглашается республика. Исламисты воспринимают это как сигнал к началу боевых действий, и через некоторое время «Мусульманская молодежь» поднимает антиправительственный мятеж вначале в Панджшерской долине, а затем в других афганских провинциях. Военному делу молодые люди обучаются в Пакистане. Эти ребята скоро станут ядром «джихада», то есть «священной войны с неверными». Пока «неверными» объявляют кабульских чиновников. Впрочем, режим Дауда подвергается нападениям с двух сторон: справа его атакуют исламские фанатики, а слева беспрерывно критикует НДПА.
В 77-м новая конституция страны провозглашает Афганистан демократическим государством, однако наряду с этим лишает партию Тараки и другие общественно-политические организации права на легальное существование. Перед лицом грядущих опасностей лидеры стараются забыть о былых разногласиях и подписывают «Заявление о единстве». Обе фракции соединяются на принципах равного представительства халькистов и парчамистов в руководящих органах партии. Ура!
Тогда же в ЦК начинают разрабатывать план действий по свержению Дауда и захвату власти. Почему бы и нет? У них уже почти 20 тысяч членов, около трех тысяч своих людей в вооруженных силах. Почему бы и нет?
17 апреля 1978 года. Еще одно ключевое событие: в этот день агентами службы безопасности убит видный парчамист Хайбар. Взрыв негодования в столице. Гигантская толпа на кабульских улицах три дня подряд скандирует антиправительственные лозунги. Президент Дауд после консультаций с членами своего кабинета и конфиденциальных встреч с послом США решает приступить к разгрому НДПА. В ночь с 25 на 26 апреля арестованы все главные руководители партии, включая Тараки и Кармаля.
27 апреля военный революционный совет во главе с полковником Кадыром объявляет о начале национально-демократической революции.
Все остальное хорошо известно. Началась непрерывная цепь убийств, переворотов, войн, хаоса. Апокалипсис.
Сначала революционеры безжалостно расправились с Даудом, членами его семьи (они-то чем провинились?) и лицами, приближенными к президенту. Были казнены министры и государственные деятели (более сорока человек). Многих бросили в тюрьму. Круто взяла новая «по-настоящему демократическая власть». Но видно плохо учили историю афганские революционеры.
Тараки, возглавивший государство, названное Демократической Республикой Афганистан, первым делом приблизил к себе Амина — «самого верного и преданного ученика», предоставив ему практически неограниченные полномочия. Амин, кумирами которого были Сталин и Кастро, немедля развил бурную деятельность по искоренению врагов. Врагами были все моджахеды, муллы, торговцы, хазарейцы, белуджи, но самыми главными врагами были соратники по партии, в первую очередь парчамисты и все остальные, кто имел неосторожность критиковать Амина. О, с каким наслаждением он бросал в тюрьмы и подвергал пыткам своих недавних товарищей. Не бойся врагов, бойся друзей! Волны репрессий захлестнули страну. Каждый день в городах бесследно исчезали чиновники из госаппарата, торговцы, офицеры, священнослужители, студенты. В Кабуле, когда речь заходила о репрессированном, люди осторожно говорили: «Ему купили билет». «Обилетили» таким образом тысячи афганцев — тех, кто попадал под малейшее подозрение в нелояльности.
Некоторых наиболее заметных парчамистов трогать до поры не стали, их отправили послами в дальние страны. До них очередь должна была дойти позже. Кармаль стал послом в Чехословакии.
Амин жаждал власти. Полной, абсолютной, единоличной. Он родился для того, чтобы стать диктатором. И он никогда, ни при каких обстоятельствах не критиковал СССР. Никогда! Выступая однажды перед какой-то нашей делегацией, он сказал: «Я более советский, чем вы».
Власть была рядом, только один человек стоял на пути к ней — «мудрый и обожаемый учитель Тараки», при встрече с которым Амин всегда подобострастно целовал ему руку.
16 сентября 1979 года по приказу Амина учитель был задушен подушками.
Дауд. Тараки. Кто следующий?
Страна тем временем все глубже погружалась в пучину гражданской войны. Повсюду вспыхивали мятежи, множились ряды «воинов Аллаха», стрельба звучала повсюду. Амин, как до него Тараки, все настойчивее убеждал советских товарищей оказать ему прямую военную помощь. Кстати, наше военное присутствие уже и тогда было ощутимым: северный сосед помогал Афганистану оружием, техникой, боеприпасами, советниками. В рядах афганских вооруженных сил появились наши генералы в форме без знаков различия, а в голубом небе летали наши истребители. Но местные революционеры хотели большего: «Нам бы немного войск на подмогу, тогда мы быстро разгромим врага».
Репрессии стали еще ожесточеннее. Кармаль был отозван из Праги якобы для назначения на другую должность. Но, заподозрив худшее, он вместе с семьей скрылся в глуши Высоких Татр. Амин был взбешен. Приехавшему с официальным визитом в Кабул видному чехословацкому функционеру он бросил в лицо: «Если мы нападем на след Кармаля, мы привезем его в Афганистан и расстреляем здесь как агента ЦРУ». После чего Кармаль спрятался в еще более укромном месте.
Амина охраняли люди из КГБ, пищу ему готовил повар из КГБ, его лечили советские врачи и окружали советские военные советники.
Дальше произошло то, чем почему-то гордятся наши спецслужбы, но если вдуматься, то, что по своему цинизму, абсурду и бестолковости имеет мало аналогов в современной истории.
В конце декабря 79-го Советский Союз наконец внял мольбам о помощи и направил в Афганистан крупный «ограниченный воинский контингент». Оказавшись в суверенном и независимом государстве, наши интернационалисты первым делом пошли на штурм дворца, в котором в окружении наших же советников, охранников, поваров и врачей находился человек, пригласивший их в свою страну.
Поздно вечером 27 декабря в наступившей темноте дворец в ходе кровопролитного боя был взят, а Амин убит.
28 декабря мир узнал имя нового афганского лидера, им стал Бабрак Кармаль.
Ох, много вопросов было у меня к этому человеку. И каких вопросов! Они мучили меня долгие годы. В последнее время каждую свою поездку «за речку» я использовал для того, чтобы встретиться с видными деятелями «халька» и «парчама», вызвать их на откровенный разговор, что-то прояснить для себя. Время изменилось, страха стало меньше, афганцы обычно без долгих уговоров шли на диалог, и многое из их недавней истории проступало все яснее и яснее. А многое оставалось тайной. И вот сам Аллах послал мне в соседи Бабрака Кармаля. Грех было упустить такой шанс.
Владимир СНЕГИРЕВ
(Продолжение в следующем номере)
|