МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ АНТИКВАРНОГО РЫНКА

7 ноября, когда все, как полагалось, окончательно примирились и со всем согласились, в Центральном доме художника закрылся XI Антикварный салон. Он, собственно, дал повод. А цель определил вдохновитель наших побед Сергей Козицкий: «Напиши объективно, что нам Гекуба, то есть антиквариат». — «Объективно с плюсом или c минусом?» — спросила я. «Совсем нейтрально. Чтобы стало понятно, что весь этот блеск — что-то ненастоящее, какая-то искусственная жизнь, и покупаться на нее могут только профаны»

МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ АНТИКВАРНОГО РЫНКА

В глубине души я с ним согласна. Хотя, когда идешь по Антикварному салону в ЦДХ, просто млеешь, как же все вокруг красиво. Это лучше, чем карнавал в Рио-де-Жанейро (который я видела по телевизору). Ярче, чем новогодняя елка в Государственном Кремлевском дворце. Пышнее, чем в Эрмитаже. И все-все-все — бриллианты, фарфор, живопись, бронзовые люстры в стиле модерн и столовое серебро — можно купить.

Отношение к искусству как к товару очень продуктивно. Оно пробуждает корыстный, искренний, эмоциональный интерес к прекрасному. Художники, название стилей, специфическая лексика ложатся в памяти, как имена родственников — без всяких усилий. Многочасовые бдения у икон или перед передвижниками в ГТГ не заменят бесценный опыт покупателя. В этом смысле антикварный супермаркет даст сто очков любому музею.

С другой стороны, за те последние пять-семь лет, что антикварный рынок в нашей стране пробудился и развивается, про него уже столько написали хвалебного, что впору заняться разоблачением заблуждений.

Самое, пожалуй, устойчивое, что антиквариат — это выгодное вложение капитала, что цены, например на русскую живопись, растут ежегодно на 20%. Расти они, может быть, и растут, но если что случится... Однажды у одного уважаемого московского антиквара, любившего порассуждать в прессе о выгодном вложении, чеченские террористы украли сына и потребовали большой выкуп. Террористы хоть и дикие, но читать и считать умели. Они решили, что если антиквар продаст свою личную коллекцию, то нужную сумму наберет. Пришлось им объяснять, что в нашей стране продать первоклассное искусство сложно, практически невозможно, тем более быстро, по той простой причине, что российский рынок неемкий. К счастью, сын антиквара оказался неробкого десятка и из плена убежал. Все закончилось благополучно.

А сколько было конфузов после кризиса 98-го года. Ведь пробовали же владельцы обратить свои бесценные шедевры обратно в твердую валюту. В лучшем случае им возвращали прежние суммы (естественно, в рублях) честные хозяева антикварных салонов. В худшем оказывалось, что половина приобретенного — подделки, которые стоят, конечно, каких-то денег, но не слишком больших.

Еще один миф, что покупатель перед подделками беззащитен. В России разные покупатели. Некоторые могут так «наехать», что антиквар предпочтет отдать последнее, чтобы только не лишиться жизни. Работа антикварного дилера и опасна и трудна.

Некоторые полагают, что хорошая коллекция искусства — залог стабильности и процветания. В 1995-м я писала о коллекции русского портрета XVIII — XIX веков, принадлежавшей «Тверьуниверсалбанку». Где тот банк, где коллекция? Что-то не было громких сообщений о ее фантастической ликвидности.

Еще одно заблуждение: наличие в доме антиквариата — это такой социальный код, индикатор общественного положения, образования, вкуса. Совсем не обязательно. Случается, что набитые под завязку антиквариатом дома свидетельствуют об ужасном вкусе, отсутствии образования и о владельцах-парвеню с огромным количеством социальных комплексов.

Знакомые антиквары рассказали анекдот: «новый русский» решил купить Айвазовского. «Есть настоящий за тридцать тысяч, а есть поддельный за пять», — сказали ему. Он купил поддельного. «Я такой крутой, кто же посмеет подумать, тем более сказать, что у меня дома висит фальшивка?!» Так что не бытие определяет сознание, а, как всегда, наоборот.

Пять лет назад очень уважаемый искусствовед, университетский преподаватель, предложил мне залезть к нему под стол в гостиной, чтобы своими глазами увидеть с оборотной стороны столешницы штамп Зимнего дворца. Тогда это казалось cool. А сегодня думаешь: ведь повезло! Хорошо, что пока не ввели моду на антикварную сантехнику и не пришлось идти на экскурсию в туалет.

О том, что старинная мебель удобнее, красивее, надежнее современной, молчу. Ну, может быть, и удобней и даже красивей авторской, дизайнерской. Кому какая нравится. Но, между прочим, каждый третий швед зачат на кровати из своего родного магазина Ikea, в котором, как нас убеждают, продаются идеи. Тоже ведь национальная позиция.

— В чем великое историческое значение Антикварного салона? — поинтересовалась я у Василия Бычкова, главы компании «Экспо-Парк. Выставочные проекты», организатора мероприятия в ЦДХ.

— Благодаря салону в нашей стране возник антикварный рынок, — ответил он. — Когда мы шесть лет назад начинали, было опасение, что антиквары не захотят выходить из тени — большинство занимались этим бизнесом нелегально. Но за шесть лет все привыкли, что два раза в год в ЦДХ можно увидеть, купить и продать лучшие вещи.

Мы активно пропагандируем старое искусство. Такого общественного внимания, которое привлекают к себе салоны, не смог бы привлечь ни один отдельно взятый магазин или дилер.

— Правда ли, что Антикварный салон — самый прибыльный ваш проект?

— А вы лично что-нибудь в салоне приобрели?

— Пока нет. Мне доходы еще не позволяют.

...Люди, вовлеченные в антикварный рынок, сейчас обсуждают несколько проблем. Во-первых, что делать с экспертизой. В России — так уж сложилось — большинство знатоков старого искусства работают в музеях. Они могут дать (и дают) экспертные заключения даже на музейных бланках, но никакой материальной ответственности за ошибки не несут. И не могут нести, потому как зарплата в музеях порядка 50 у.е. в месяц, да и за экспертизу не сильно платят. А цена произведений искусства — десятки и сотни тысяч долларов. Как исправить положение — непонятно.

Вторая новость — отмена в начале следующего года лицензирования на занятие антикварной торговлей. Приведет ли это к наплыву пройдох и дилетантов или, наоборот, даст толчок здоровой конкуренции, пока не ясно.

— Мое мнение, салон — это здорово, — говорит Татьяна Мунтян, хранитель коллекции Фаберже, сотрудник Музеев Кремля. — В ЦДХ собираются крупнейшие игроки рынка, тут показывают удивительные вещи, которые мы, музейщики, при других обстоятельствах не увидели бы. Количество подделок на салоне тоже впечатляет. Но это нормально. Пока существует искусство, его будут подделывать.

...Антиквары — народ гордый. (Кстати, в ЦДХ было смешно наблюдать, как они все друг на друга похожи. Ну не все — многие. Особенно мужчины. Короткая стрижка а-ля Глеб Павловский и озабоченно-плутоватый вид. Под стать антикварам и коллекции. Сколько на выставке было Фаберже, сколько бриллиантов блестело, как будто вчера сделанные, даром, что в старинных футлярах.) Так вот антиквары — народ важный, их имидж входит в стоимость вещей, которыми они торгуют. Организаторы салона посоветовали мне взять интервью у безусловно профессиональных и (что немаловажно) доброжелательных дилеров Юрия Петрова и Евгения Иванова, владельцев антикварного салона «Мелодия».

Юрий Петров: — Я занимаюсь антиквариатом сорок лет, в 62-м году сделал свою первую покупку.

Людмила Лунина: — То есть когда все нормальные комсомольцы поднимали целину...

Ю.П.: — Да я ничего не подымал. Вынужден был, как и все советские люди, где-то работать, но большей частью художником-оформителем, чтобы только не с девяти до шести. Этого я очень не любил. А летом вообще прекращал всякую деятельность: отдыхал, посещал выставки, водил дружбу с художниками, сам писал стихи. Кто их в двадцать лет не пишет?! Но потом гормоны улеглись...

Л.Л.: — И вы сосредоточились на антиквариате. А такой эстетизм-пассеизм был своеобразной политической фрондой?

Ю.П.: — Отчасти да. Хотя я не был диссидентом. Я смотрел на все политические игрища с юмором, народ же откровенно веселился, наблюдая вождей и их партийные камлания.

Евгений Иванов: — Занятие антиквариатом было нашим экономическим диссидентством. Мы принципиально не хотели жить на те подачки, которые государство давало нам в виде зарплаты. Это было унизительно.

(С тех пор как психотерапевт объяснил мне, что все «про деньги» — это на самом деле «про любовь», что деньги — мера чувства, сколько в вас готов вложить, скажем, ваш начальник и сколько вы готовы отдать не знаю кому, — так вот с тех самых пор я ужасно люблю разговоры про деньги. Это так честно и искренне, так высоко духовно. А настоящее ханжество, когда только об искусстве, но без денег. — Л.Л.)

Ю.П.: — Поэтому я всегда искал способы подзаработать, хотя некоторые способы дополнительного заработка тогда карались законом.

Л.Л.: — А насколько серьезно — с помощью УК?

Ю.П.: — До суда не доходило. Мы же не ковры и хрусталь скупали, чтобы потом перепродавать. Миллионов у нас не было, просто лишние карманные деньги. Цель была не разбогатеть, а найти какой-то уникальный предмет, осуществить мечту.

Е.И.: — Мы перестали коллекционировать в 1992 году, когда открыли магазин. Мы решили, что продавать и коллекционировать одновременно невозможно. Во-первых, опасно. Во-вторых, покупатели будут думать, что лучшие вещи мы оставляем себе. В-третьих, у нас не стало свободных денег — все шло на развитие бизнеса. На кредиты рассчитывать не приходилось.

Л.Л.: — Проблема нашего антикварного рынка в отсутствии присягающего эксперта, который бы своими деньгами отвечал за подлинность вещей. Как вы поступаете?

Ю.П.: — Очень просто. Мы выписываем покупателю собственный сертификат. По нему он может произведение вернуть, если найдет веские причины усомниться в его подлинности.

Экспертиза — вещь сложная, тонкая. Отвечать в любом случае должен дилер, тот, кто продает. Если сам не уверен, не знаешь происхождения работы, лучше не рискуй.

Л.Л.: — А насколько на вас давят подделки? Ведь сегодня, наверное, несложно найти рукастых плотников, которые бы сделали точные копии старинных вещей?

Е.И.: — Найти несложно. И подделки не так страшны, как кажется. Если брать западный антикварный рынок мебели, то он делится в соотношении 40% к 60%: на две антикварные вещи приходится три современные реплики. Главное, чтобы их не выдавали за настоящие.

Ю.П.: — Подделки были всегда. С этим надо смириться. Один художник принес мне акварель а-ля Горбатов и попросил выставить цену три тысячи долларов. «Так у нас настоящий Горбатов столько стоит! — сказал я. — Где справедливость?» — «У тебя он, может, и настоящий, но непохожий, а у меня поддельный, зато типичный». Вот такой анекдот.

Л.Л.: — Продали?

Ю.П.: — Мы предупреждали, что это современная реплика. Никто не купил.

Е.И.: — Есть такое превратное мнение, что антиквары всех обманывают: покупают за сто долларов, а продают за сто тысяч. Нигде в мире такого подхода нет.

Л.Л.: — В смысле купить за сто и продать в десять раз дороже невозможно?

Е.И.: — Вполне вероятно, что и возможно, но никто деньги антикваров не считает.

Л.Л.: — Про негативное общественное мнение вы, пожалуй, правы. В сериале «Следствие ведут знатоки» была история про поддельного Фаберже.

Е.И.: — Как же: «Подпасок с огурцом»!

Ю.П.: — Это было известное петербургско-московское дело. Я многих участников знал: Наума Николаевского (в фильме его играл Караченцов), Эдуарда Зингера, ювелира Коноваленко (он проходил свидетелем). Видел я и вещи, которые они делали, выдавая их за Фаберже. Это была просто блестящая работа.

Ребята подошли к вопросу с научной основательностью. Они нашли фамилии всех мастеров, работавших до 17-го года в мастерских Фаберже. Потом взяли дореволюционный справочник «Весь Петербург» и по нему определили адреса. Отыскали родственников и потомков, выкупили у них документы и эскизы. В Риге обнаружили клейма. В Питере нашли старичка, лично работавшего с Фаберже, он коробочки клеил. Купили ему все необходимые материалы и попросили научить. Для штамповки использовали базу Кировского и Балтийского заводов. Начальник цеха тогда имел зарплату 200 — 300 рублей в месяц, а они ему платили еще 500, чтобы только пресс и станки вечерами иногда что-то штамповали на сторону. Представляете, какая у них была база? На этих заводах танки делали, не то что маленькие какие-то предметы.

Л.Л.: — Вы хотите сказать, что это были нормальные, умные, предприимчивые люди, а не морально разложившаяся интеллигенция, как вывели их в фильме?

Ю.П.: — Про аморальность уж точно выдумка.

Е.И.: — Юра, я думаю, это не для статьи. Ты ставишь под удар всю торговлю вещами Фаберже. Покупатель, держа в руках какой-нибудь предмет, будет вспоминать эту историю.

Ю.П.: — Так уже вполне легально делают копии! Объявления в газетах дают: «Изготавливаем копии Фаберже». И адрес с телефоном.

Л.Л.: — Может быть, и те подделки 60-х годов уже стоят немало?

Ю.П.: — В конце 1990-х в Эрмитаже была выставка Фаберже, на ней сделали стенд фальсификаций. Уникальные вещи. Они вполне достойны стоять рядом с оригиналами. Их же делали из золота и серебра, и эмали были настоящие. Первоклассная работа.

Л.Л.: — Наверное, проделай эти люди все то же самое где-нибудь на Западе, они были бы уважаемыми членами общества?

Ю.П.: — Так они ими и стали. Правда, не в России. Печаль нашего Отечества была в том, что коммунисты душили частную инициативу.

Зингер провел в тюрьме четыре года, Николаевский отсидел восемь лет. В настоящее время он живет в Америке, имеет колоссальную ювелирную фирму и, насколько я знаю, процветает.

...Так что же нам Гекуба? Еще бы спросили, в чем смысл жизни. «Гекуба», очевидно, в легендах и мифах, в страстях и судьбах. Антиквариат — это больше судьбы, нежели вещи, тот случай, когда движение — все и неважно, на какой перрон придет поезд. Ну, любят некоторые люди старинные вещи. А другие карабкаются в горы. А третьи ни дня не могут без строчки. У каждого своя история.

Людмила ЛУНИНА