У ВАС ЕЩЕ ПРОДАЕТСЯ СЛАВЯНСКИЙ ШКАФ?

Тогда, в прошлом веке, направляясь на первую встречу с «неизвестным англичанином», наш обозреватель долго плутал в районе метро «Текстильщики» среди безликих вертикальных коробов, именуемых многоэтажками, пока не встретил гражданина, ошибочно принятого им за аборигена. Высокий сутуловатый мужик с клочковатой седой бородой бережно нес средь московских сумерек на помойку свой бытовой мусор. «Товарищ, как мне найти дом такой-то?» — обратился к нему обозреватель. «Вы писатель Евгений Попов?» — спросил проницательный мужик. «А вы сэр Фрэнсис Грин?» — догадался проницательный писатель. А ведь могли разминуться. Но один из них был русским, а второй — сыном самого знаменитого в России автора книг про шпионов...

У ВАС ЕЩЕ ПРОДАЕТСЯ СЛАВЯНСКИЙ ШКАФ?

Многие годы российская литературная общественность была заинтригована: кто же он, таинственный спонсор Малой Букеровской премии, «пожелавший остаться неизвестным»? Шила в мешке не утаишь, особенно если мешок с деньгами. Недавно все узнали, что имя этого человека — сэр Фрэнсис ГРИН, а «Малый Букер» — лишь малая толика других его добрых дел на благо России. Наш обозреватель писатель Евгений ПОПОВ узнал об этом еще в прошлом веке

Евгений ПОПОВ: — Здравствуйте, дорогой сэр Фрэнсис! Целый век, можно сказать, не виделись... Я не собираюсь разводить всякие ОФИШИАЛИТИ, мучить вас умными вопросами. Ведь если к жизни относиться всерьез, то логичнее повеситься, правда? Для начала — вы, простите, с какого года?

Фрэнсис Грин (задумывается): — Мне сейчас 65 лет.

Е.П. (не задумавшись): — Я не знаю, насколько вам это приятно, но выглядите вы замечательно, практически как я. Даже, может, лучше. А мне (со вздохом) — 55.

Ф.Г.: — Спасибо за комплимент, но изнутри это выглядит совсем по-другому. В одном американском фильме есть такая сцена. Сидит в ресторане парень и жалуется, что он в доску пьян. Его девушка говорит ему: «О да! Видно по твоим глазам, как тебе трудно». — «Это снаружи, — отвечает он, — а представь, что у меня творится внутри!»

Е.П.: — Что же у вас творится внутри? Кем вы себя ощущаете?

Ф.Г.: — Я сам себе такой вопрос постоянно задаю.

Е.П.: — Это правда, что вы дипломированный физик?

Ф.Г.: — Да, я окончил Оксфордский университет.

Е.П.: — И сколько лет вы работали физиком?

Ф.Г.: — Боюсь, что не больше одного года.

Е.П.: — Фрэнсис, это же рекорд! Не знаю, как для Англии, но для России — точно рекорд! Я всегда полагал, что только в России люди не своим делом занимаются... Сам я лично дипломированный геолог и пять лет после института отдал геологии... Потом уж я стал писателем. Некоторые писатели до сих пор наукой занимаются, но таких мало... Чем же вас привлекала физика? Космос? Атомы? И почему вы в ней вдруг разочаровались?

Ф.Г.: — Не вдруг... Мне еще в школе нравились все эти красивые физические приборы: медные всякие штучки, оптика, крохотные серебряные весы... Но в математике хорош я никогда не был, и, чем дальше удалялся от инструментов в сторону вычислений, тем мне становилось тоскливее. Другая причина моих юношеских увлечений связана с Россией. Тогда в России самые видные интеллектуалы работали в области естественных наук. Люди гуманитарных профессий — лингвисты, философы — находились под строгим наблюдением.

Е.П.: — Ну да! А наши секретные ученые из «почтовых ящиков»?

Ф.Г.: — Это парадокс, но они были более свободными: могли рискованно шутить, читать самиздат.

Е.П.: — Оно конечно: и новосибирский Академгородок, и Дубна были рассадниками вольнодумства — там и выставки авангардистов проходили, и запрещенный Галич выступал... Вы бывали тогда в России?

Ф.Г.: — Нет, я тогда как раз работал в программе ядерных исследований, а потом в министерстве. Так что при-

ехать в Россию тогда, в середине шестидесятых, было для меня невозможно.

Е.П.: — Выдайте государственную тайну: чем вы в своем атомном министерстве занимались? Ковали против СССР ядерный щит?

Ф.Г.: — Я служил в Министерстве иностранных дел.

Е.П.: — Иностранных?! Вот это да... Что же мог делать физик в этом самом, как писали у нас, ФОРИН ОФФИС?

Ф.Г.: — Я там читал советские газеты. Именно по советским газетам мы тогда, например, определили, что у вас на Урале произошла катастрофа. Я работал в отделе, который с секретной информацией дела не имел. Все секреты можно было узнать из ваших газет.

Е.П.: — Как так?!

Ф.Г.: — Не из «Правды», конечно, в основном из провинциальных. Для меня главный секрет заключался в том, что эти газеты каким-то образом мгновенно попадали в Лондон. Я был мелким клерком, неважно читал по-русски, но были в нашем отделе сотрудники более талантливые и, очевидно, более умные. Один из них, женщина, специалист по законодательству, заметила, что в районе Челябинска происходит нечто экстраординарное: меняются мелкие местные подзаконные акты, вводятся, например, новые правила, как продавать рыбу на рынке, изменилось расписание поездов. Мы поняли, что дело там серьезное. Мы следили за ситуацией день и ночь, спали в офисе. Направили, естественно, срочный запрос в наше московское посольство. Там ничего не знали. В конечном итоге по газетам нами было вычислено все: масштаб катастрофы, точные координаты, уровень радиации.

Е.П.: — Фрэнсис, это была кыштымская катастрофа. Мой родственник, военный строитель, рассказывал, что был в этой зоне через несколько лет после выброса. Даже тогда, стоило сойти с дороги, радиометр зашкаливало. Тем не менее окрестное население ловило в «запретке» рыбу — ее развелось видимо-невидимо. И торговало этой рыбой, невзирая ни на какие «подзаконные акты».

Ф.Г.: — Мое начальство хотело использовать нашу информацию как некое оружие в «холодной войне», широко распространить эти сведения через Би-би-си, радио «Свобода» и так далее. Однако высшее начальство поставило на наших изысканиях гриф «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Даже американцы получили эту информацию при условии, что не будут ею пользоваться.

Е.П.: — У вас секреты, у нас секреты... куда крестьянину податься?

Ф.Г.: — Эта информация долгие годы лежала мертвым грузом, и я лишь недавно понял почему. Они все и без нас знали. У наших был шпион — Олег Гордиевский. Публикация этих сведений могла привести к его провалу.

Е.П.: — А так он благополучно бежал на Запад... Кстати, я однажды слушал его по Би-би-си и сильно испугался, когда он еще в те годы на вопрос о круге его чтения ответил: Венедикт Ерофеев и, пардон, Евгений Попов. Ай, думаю, совсем я пропал! И одновременно, знаете ли, авторское тщеславие взыграло.

Ф.Г.: — А я тогда сильно задумался, зачем вообще нужны шпионы и вся связанная с ними головная боль, когда все можно найти в провинциальных газетах?

Е.П.: — Но ведь в конечном счете не провинциальные газеты вас потянули в сторону именно России, а не в сторону, к примеру, Индии, как, допустим, ваших соотечественников из группы «Битлз»? Тем более что вы России собственными глазами не видели.

Ф.Г.: — Нет, я Россию видел. Еще когда мне было 20 лет, в 56-м, когда началась «оттепель», я съездил на пару месяцев в СССР. Отец через Союз писателей сделал мне специальную визу, позволяющую свободно разъезжать по всей стране. На практике тут же возникли проблемы: то мне говорили, что в городе, который я хочу посетить, началась эпидемия, то вдруг на пути моего следования решали заменить железнодорожные рельсы... Как-то рано-рано утром я сбежал от гэбэшников и уехал на Кавказ, чтобы пройти пешком по Военно-Грузинской дороге. Языка я тогда не знал, но никаких неудобств среди гостеприимного населения не испытывал. Когда я спустился с перевала, возле первой же деревни меня встретила целая рать трясущихся со страху людей в штатском... Я, кстати, тогда и знать не знал, что в Орджоникидзе была атомная станция.

Е.П.: — А я и сейчас об этом не знаю... Чем же закончилась ваша дипломатическая карьера?

Ф.Г.: — Тем, что меня захотели послать на пять лет в Москву.

Е.П.: — Стали наводить о вас справки и узнали, как вы бегали от чекистов? И решили: не бывать вам послом! Да?

Ф.Г.: — Нет. Все было намного романтичнее, мистер Попов. Я был юн, влюблен и уволился из министерства. Стал программистом, потом устроился на Би-би-си, фильмы снимал. Однако и там, скажу вам, я не был особенно счастлив и даже подумывал, что было бы неплохо, если бы Бог поскорее забрал меня к себе... Поэтому, когда грянула «шестидневная война» в Израиле, я послал на Би-би-си телеграмму с извинениями, что в понедельник не выйду на работу, и, взяв фотоаппарат, улетел в Тель-Авив на последнем рейсовом самолете. Добрые дяденьки из Би-би-си оплатили мой прогул. Потом как фотограф я побывал во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже. Я был свободным художником. Это имело свои плюсы — я ни от кого не зависел, но однажды это чуть не стоило мне жизни. Такова оборотная сторона медали, которую носит любой искатель приключений. Когда опасные авантюры становятся частью памяти, о них думаешь с удовольствием. А тогда мне было совсем не весело, когда меня арестовали на Тропе Хо Ши Мина, я ночь просидел голым в яме, а наутро меня должны были расстрелять...

Е.П.: — Стоп! Я должен объяснить молодым читателям «Огонька», что некогда США воевали с Северным Вьетнамом и партизанская тропа носила имя тогдашнего вьетнамского коммунистического вождя, которое носит нынче бывшая столица Южного Вьетнама, потому что американцы войну фактически проср... играли.

Ф.Г.: — Так оно и было. Но меня не вьетнамцы арестовали. Существует так называемый Золотой треугольник — Лаос, Таиланд, Вьетнам. Лаос был тогда нейтральным, но там имелись тайные американские базы с такими, знаете ли, крохотными черными самолетиками, которые снабжали воюющие горные племена наркотиками и оружием. Американцы, разумеется, все это отрицали. Я с помощью местного князька пробрался к одному из таких аэродромов и стал его снимать. Меня арестовали лаосские солдаты, а спас неизвестный американский радист, который оказался человеком совестливым и, рискуя карьерой, сообщил обо мне в британское посольство во Вьентьяне. Я до сих пор не знаю его имени, но очень ему благодарен.

Е.П.: — Еще бы! У меня возникла дикая мысль — может, волею судеб ваш спаситель прочитает этот номер «Огонька» и откликнется?

Ф.Г.: — Был бы очень рад. Это место называлось плато Боловен, там очень много ядовитых москитов, и я заболел менингитной лихорадкой, у меня начались провалы в памяти.

Е.П.: — Надолго? В эстетике «черного юмора» вы могли бы ответить на этот вопрос: «Не помню».

Ф.Г. (смеется): — Навсегда. Когда я смотрю ночью на небо, то вижу звезды и какое-то пятно. Мне долго приходится вспоминать, что это пятно носит название «облако».

Е.П.: — Надеюсь, после этих приключений вы стали вести более размеренный образ жизни?

Ф.Г.: — Пожалуй, что и так. Я получил лицензию, стал летать на спортивных самолетах...

Е.П.: — О боже!

Ф.Г.: — Потом встретил на Би-би-си интересную девушку, которая стала моей женой. Я лечился, летал. Нормальная жизнь, которая продолжалась до вашей перестройки... После чего у меня появились новые увлечения,

в которых виноват «Огонек».

Е.П.: — Что-о?!

Ф.Г.: — Живя в Лондоне, я, чтобы не забыть русский язык, покупал «Огонек» и в конце 80-х прочитал в вашем журнале объявление о создании общества «Мемориал». И послал им письмо. Я в то время снова работал на Би-би-си, был научным корреспондентом журнала «Тайм». Ответ получил не скоро, но он, я помню, был составлен в прелестных неформальных тонах...

Е.П.: — Сотрудница «Мемориала», ваша сподвижница Ирина Осипова рассказывала мне, что она в том году готовила первую выставку «Творчество в лагерях и ссылках». Ей передали, что какой-то сумасшедший англичанин предлагает помочь чем может. Когда она увидела, что ваше письмо провалялось более полугода, она пришла в ужас и немедленно ответила с большими извинениями: «Мы записываем воспоминания бывших зэков и будем благодарны, если вы нам пришлете хотя бы один диктофон». Вы, по ее словам, прислали целую ПАРТИЮ диктофонов, а вскоре и сами приехали.

Ф.Г. (пауза): — Да, это было летом девяностого. Я тогда побывал в Эстонии, в Петербурге, на Соловках. Потом из Архангельска мы через всю Россию ехали на машине до Москвы. Тогда у вас не было ни-че-го. Все приходилось ДОСТАВАТЬ с помощью маленьких подарков, сигарет «Винстон» например. Странные были времена: заправиться на бензоколонке можно было за бутылку водки...

Е.П.: — Так закалялась коррумпированная сталь!.. Но теперь вам Россия кажется не такой странной?

Ф.Г.: — Я многого до сих пор не могу понять. Почему, например, подходишь к типичному блочному дому и видишь, как разваливаются ступеньки, торчит ржавая арматура, дыры в канализации, воняет... А построен дом всего десять лет назад.

Е.П.: — Ну вонять-то еще раньше начало!

Ф.Г. (без улыбки): — Да, верно. Венецианский посол, когда прибыл в начале XVIII века в Россию, уже тогда заметил, что в других странах дома превращаются в руины медленно, постепенно, а Россия прямо-таки СТРОИТ РУИНЫ...

Е.П.: — Тут позвольте с вами не согласиться. Кремль вон до сих пор не рухнул... Я советскую власть терпеть не могу, но в чем-чем, а в этом она не виновата, что люди бросают мусор из окошек и мочатся в подъездах.

Ф.Г.: — Я в Сибири был в одном учреждении, где мы обсуждали вопросы, связанные с сохранением исторических архивов, и долго разглядывал, как сделано это здание. Кирпичи лежат как придется, вкривь-вкось, скреплены тонким слоем цемента. Я был уверен, что этот дом строили заключенные. Не для себя — для «вольных». Спросил — так и оказалось... Или вот еще. Прошлым летом я был в Магадане, ехал по трассе, описанной в «Колымских рассказах» Шаламова. Мы ночевали в одной гостинице, которая наполовину используется как семейное общежитие. Я включил счетчик Гейгера, и он зашкалил, почти как у вашего родственника. Я вернулся в Магадан, рассказал об этом кому только мог, просил передать мое сообщение официальным лицам. Ноль реакции. Не понимаю...

Е.П.: — И все же Россия — ваша любовь: Сибирь, Дальний Восток, русский Север, Центральная Россия... вам иной москвич может позавидовать, столько вы всего в России видели.

Ф.Г.: — Я совершенно не уверен, что люблю Россию... Я русских люблю, вот в этом я уверен. Я бывал в таких местах, где, как мне говорили местные жители, раньше не ступала нога иностранца. В 90-м году мне иногда казалось, что я в дебрях Центральной Африки или на обратной стороне Луны. И я уверен, что Москва — не типичная Россия. Петербург — нечто среднее между провинцией и Москвой. А все провинциальные города оригинальны и сильно отличаются друг от друга. Признаюсь, мне иногда скучно общаться со столичной интеллигенцией. А в провинции я встречаю, скажем, школьных учителей и вообще всяких умных-разумных, по-настоящему интеллигентных людей, но не ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ. С ними можно вести восхитительные разговоры хоть всю ночь. Со студенческих времен со мной ничего подобного не происходило.

Е.П.: — Не знаю. Вот я недавно был у вас в Великобритании, и мне так интересно было общаться с университетскими профессорами-славистами Мартином Дьюхерстом и Робертом Портером из Глазго, знаменитым публицистом Джоном Робертсом, другом нашего великого режиссера Юрия Петровича Любимова...

Ф.Г. (загадочно): — Русский катализатор...

Обозреватель задумался над словами «русский катализатор»: относились ли они к Ю.П. Любимову или к нему самому, Е.А. Попову? Но уточнять не стал: в любом случае сэр Фрэнсис явно имел в виду пресловутую «загадку русской души»...

Е.П.: — Вы финансировали «Малого Букера», поддерживая в основном столичных писателей. А что привело вас в мой родной Красноярск, где вы создали Англо-Сибирское общество?

Ф.Г.: — А это как раз было связано с Букеровской премией. Мы хотели, чтобы в этом участвовали не только Москва и Ленинград, а также и русская «глубинка». Мне выпала приятная миссия — познакомиться с такими выдающимися личностями, как Виктор Астафьев. Это было в высшей степени интересно, вне зависимости от того, соглашался я с ним или нет. В первый раз мы провели у него в деревне Овсянка целый день. Он взялся нас угощать, открыл холодильник, там у него была вареная колбаса, огурцы с участка... Выпили водки, как он сказал, настоящей, на байкальской воде. Мы четыре часа его неотрывно, запойно слушали... Он был изумительным собеседником. Рассказывал о войне, о детстве, о том, почему разошелся во взглядах с Распутиным... Он уже тогда был далеко не молод, но повадки у него были юные...

Е.П.: — Царство небесное Виктору Петровичу... Ну а как вам наша молодежь? Ее повадились ругать — бездуховная, книжек не читает...

Ф.Г.: — Ну да!.. В том же Красноярске я встретил замечательных молодых людей, которых зовут СТОЛБИСТАМИ.

Е.П.: — Тут надо бы объяснить, что такое Красноярские Столбы...

Ф.Г.: — Столбы — это такие очень высокие дикие скалы, на вершину которых нужно долго забираться с помощью веревки. У столбистов на этой вершине была маленькая изба. Они читали в ней стихи и пели свои песни с таким воодушевлением, что даже камни дрожали.

Е.П.: — В Москве, конечно, такой молодежи нет.

Ф.Г.: — В Москве другая. На недавней Московской книжной ярмарке «Нон-фикшн» я видел, как молодежь толпилась там с рюкзаками и покупала книги, хотя они для вас, и особенно для них, достаточно дороги. С некоторыми я смог побеседовать. А в 56-м году со мной просто боялись разговаривать...

Е.П.: — Если мы снова вспомнили те времена, то я не удержусь, чтобы сказать вам: «Для меня всегда было загадкой, зачем большевики печатали книги вашего отца? «Тихий американец», «Наш человек в Гаване»... Из-за его осуждения, что ли, как было написано в энциклопедии, империалистической политики порабощения народов?»

Ф.Г.: — Наверное, так. При том что мой отец противился изданию его романов в СССР, после того как в 1965 году арестовали писателей Синявского и Даниэля.

Е.П.: — Тогда мне понятно, почему лекторы общества «Знание», которое Солженицын именовал обществом распространения невежества, намекали, что ваш отец — шпион. Таким образом, ваш отец разделил судьбу таких писателей, как Джон Дос Пассос или Стейнбек, которых в СССР сначала привечали, а потом развенчали.

Ф.Г.: — Кстати, о шпионах и строгих тайнах... Ни один из тех русских, кому я конфиденциально сообщил, что являюсь спонсором «Малого Букера», этой моей тайны в печати не раскрыл. А в одном городе меня даже приняли за сына вашего писателя-романтика Александра Грина. Знаем, знаем, говорят... «Алые паруса»...

Е.П.: — Но вы, конечно же, не раскололись... Фрэнсис, если не хотите, не отвечайте на мой последний вопрос, но вам очень мешало в жизни, что вы сын своего отца?

Ф.Г.: — На ваш вопрос я отвечу. Да, очень. Но я его люблю.

Е.П.: — Вам не кажется, что ваши приключения, ваша авантюрная жизнь могли бы стать сюжетом одного из его романов? Как он вообще ко всем этим вашим безумствам относился?

Ф.Г.: — Он был очень хорошим отцом. Он скорее был моим старшим другом, чем отцом. Мне трудно представить, что он пережил, когда в «Дейли телеграф» написали, что сын Грэма Грина погиб во Вьетнаме.

Е.П.: — Кошмар! И что он вам сказал, когда вы вдруг «ожили»?

Ф.Г.: — Он был слишком тактичен и воспитан, чтобы о таких вещах разговаривать. Даже с сыном...

P.S.

В появлении Фрэнсиса Грина в России есть нечто куда более невероятное, чем наша первая встреча в окрестностях станции метро «Текстильщики».
Неугомонный Грин заинтересовался историей так называемой Катакомбной церкви — нескольких тысяч людей, в 20-х годах, не желая молиться за большевиков, ушедших в глухое подполье. Кое-кто из «катакомбников» живы до сих пор, из принципа не получая ни паспортов, ни пенсий. С помощью Грина были созданы группы активистов, помогающих этим старикам, записывающих их воспоминания. Тут и выяснилось, что в Киеве, где существовал подпольный монастырь, епископ этой церкви (потом расстрелянный) пророчествовал: настанет время — и к уцелевшей пастве ПРИДЕТ АНГЛИЧАНИН, которому нужно будет рассказать все, что с нами произошло. Один из дряхлых монахов долго отказывался говорить с сотрудниками Грина — дескать, владыка велел ЖДАТЬ АНГЛИЧАНИНА... Пока не сообразил, что англичанин УЖЕ ПРИШЕЛ

Евгений ПОПОВ