СОКУРОВ ХАЙ-ДЕФИНИШН

В канун Нового года случится то, чего точно еще никто и никогда не делал, не видел и даже представить не мог. А именно: Александр Сокуров, лауреат всех возможных призов от ФИПРЕССИ до премии Ватикана, готовится одним махом, за полтора часа, снять колоссальное историческое кинополотно в Эрмитаже с сотнями действующих лиц

СОКУРОВ ХАЙ-ДЕФИНИШН

— Эрмитажный проект абсолютно необыкновенный. Это игровой фильм, который представляет собой грандиозную художественную фреску, в которой занято много сотен актеров.

— Минуточку, Александр Николаевич! Я вообще-то на воображение не жалуюсь, но пока не поняла, как это осуществимо — ведь все в один день будет сниматься?

— Да. Ну вот мы занимаемся этим уже несколько месяцев, сейчас идет серьезная подготовка, шьются исторические костюмы на многие тысячи долларов, размах впечатляющий. Проект международный, в нем участвуют Россия, Германия и Франция. Сниматься он будет в формате хай-дефинишн. Это современная цифровая съемка, которая ведется на электронном оборудовании с переводом на телекинопленку. Пока в мире есть только три такие камеры: одна у Лукаса в Штатах, другая в Японии и вот у нас. Это абсолютно новая, невероятно дорогая техника, которая позволяет нам снять фильм, не останавливаясь, за полтора часа. При прямой киносъемке такое невозможно. То есть 28 декабря, условно говоря, в 12 часов мы включаем камеру и через полтора часа ее выключаем.

— Киноакадемия умом тронется, думая, куда вас после этого включать и что вручать. Ведь ничего подобного в мире не делалось.

— Верно. И я знаю, что внимание к этому огромное, любопытство колоссальное. Это игровая художественная форма соприкосновения русской истории и искусства. Все действие происходит в Эрмитаже. Там мы попадаем к Екатерине II, когда она смотрит спектакль у себя в театре; видим прием послов Николаем I; огромный, роскошный бал у Николая II; встречаем Пушкина и так далее. В картине огромное количество сюжетных историй.

— А кто из актеров там задействован?

— Актеров там несколько сотен, много петербургских артистов, один актер из Москвы, грузин, не буду говорить кто.

— Кино — вещь дорогая, а художник — прежде всего эгоист, стремящийся все подчинить своему замыслу. Вам, как эгоисту, очень повезло, что под вас дают деньги.

— Мне очень нравится, что вы определили это как эгоизм. Конечно. Равно как и у любого человека, создающего в области художественного, у меня мотив эгоизма присутствует. Но это же не абсолютный эгоизм, правда? Ни один художественный автор не вырастает на пустом месте. Он получает какое-то образование — всегда очень конкретное. Про себя могу сказать, что на меня огромное влияние оказала западная и русская классическая литература. И еще — советский радиотеатр. Я, честно говоря, хотел стать режиссером радиотеатра, а не кинорежиссером. И конечно, колоссальную роль в моем формировании сыграла музыка, которую я очень рано впустил в себя. Имею в виду основательные музыкальные имена — Моцарта, Хиндемита, Мессиана, Чайковского, Пендерецкого, Малера. В то время, когда мои ровесники увлекались «Битлз», я, ничего не понимая в этой музыке, часами слушал классиков. У меня с самого начала все было перевернуто, все происходило по-другому.

— Вы совершенно справедливо заметили, что художник не вырастает на пустом месте. Вот и давайте возьмем «место» в буквальном смысле. Вы родились в Сибири, учились во ВГИКе, потом оказались в Питере...

— Сначала я учился на историческом факультете Горьковского университета. Причем это было неслучайное решение. Я был уверен, что для того, чтобы заниматься серьезным искусством, сначала надо получить фундаментальное образование. Я же русский человек и понимаю, что русская литература стоит на этом. Еще будучи выпускником школы, я прекрасно понимал, что могу сразу не стать тем режиссером, которым хочу, но образование у меня должно быть. Оно дает знания и социальное, гражданское право, чтобы заниматься искусством. Моральное право сама себе дает душа, она говорит: делай это именно вот так. Иногда ты даже не можешь объяснить самому себе или кому-то еще, почему так.

— Но мы увлеклись, а я не закончила вопроса по поводу Питера. Теперь это тема модная. Вы прожили в Питере много лет, но можете ли назвать себя петербуржцем?

— Категорически нет. По рождению я человек из маленькой деревни, которая находилась довольно далеко от Иркутска, сейчас она на дне, под Ангарским морем. Где-то там есть дом, в котором я родился. Он еще не до конца разрушился, и в хорошую погоду, когда стоит прозрачная вода, его можно увидеть, если плыть над ним на лодке.

— Печальный образ.

— Да, печальный. И ничего хорошего не говорящий. Но это так. Какая-то моя частичка осталась в нем. А Питер, он... Я все никак не могу подобрать слов, чтобы не обидеть город, потому что он, естественно, не виноват. Но я попал туда не по своему выбору.

— Знаю. Вас Тарковский рекомендовал на «Ленфильм».

— Да. Так получилось, что, когда возник конфликт после «Одинокого голоса человека» с руководством ВГИКа, грозивший мне отчислением из института, я все же сдал все экзамены экстерном, и меня решили распределить. В то время было обязательное распределение, и меня хотели направить на Дальний Восток, в ссылку своего рода. И тогда Тарковский сказал: «Саня, там они тебя добьют». И он сделал все, чтобы меня распределили на «Ленфильм», что у многих вызвало огромное изумление. Нужна была прописка, а я человек без всего. Но Андрей добился, чтобы и прописку сделали, и все в конце концов произошло. Так что он имеет к этому прямое отношение.

— Наверное, далеко не всякому Тарковский давал бы рекомендации. Как он вас разглядел?

— Он действительно старался даже ни с кем не встречаться. И я себя сейчас ловлю на том, что во многом веду такой же образ жизни. Я так же замкнут в Петербурге, стараюсь не брать новых людей в свою съемочную группу. Так уж вышло, не потому, что умысел такой. А с Тарковским вышло очень естественно. Ему сказали, что есть такой парень, который сделал картину по Андрею Платонову. Немножко рассказали про меня.

— Сколько вам лет тогда было?

— Двадцать четыре года исполнилось, когда я снял картину. Андрею сказали, что надо ее посмотреть обязательно. Причем это сделала Паола Дмитриевна Волкова, наш педагог по истории искусств, которая знала его. Однажды, когда ситуация уже была совсем тяжелая, мне передали записку от Паолы Дмитриевны, где говорилось, что тогда-то меня будет ждать Тарковский. К тому времени я ни одной картины его не видел, в Горьком их не показывали, во ВГИКе тоже не довелось, поскольку Андрея считали антисоветски настроенным режиссером. Но я, естественно, о нем очень много слышал. Мы приехали к нему вместе с Юрой Арабовым, моим другом и сценаристом, вечером на «Мосфильм». Прошли в кинозал, отдали в кинобудку пленку и стали ждать. Открылась дверь, вышел маленький человек в джинсовом синем костюме, посмотрел на меня внимательно, но ничего не сказал. Потом, когда Андрей посмотрел фильм, мы были вознаграждены приглашением в его монтажную, где проговорили с ним весь вечер. Я считаю, что он оценил картину слишком высоко. И с тех пор мы стали с ним действительно близкими людьми...

Я очень любил Андрея, и он ко мне относился с большой нежностью. Я часто бывал у них в доме, хорошо знал семью, что-то помогал Андрею делать по дому, мы много-много часов с ним разговаривали. Скажу искренне, меня гораздо больше интересовал сам Тарковский как человек, чем его фильмы. И я благодарен ему, что он открывался, был искренним со мной и ничего про себя не таил. Так же, как и я говорил ему о себе то, что никогда никому не стал бы доверять. После отъезда он звонил мне, и я знал о его заболевании, он мне сам об этом сказал. Для меня большим-большим несчастьем стала его смерть. Несчастьем, которое меня просто парализовало, это была огромная человеческая потеря. Некоторые его картины я посмотрел уже после того, как его не стало.

— Вы наверняка много думали о болезни как феномене, полностью меняющем человека. И не только исходя из своих личных переживаний. В некоторых ваших картинах, особенно в «Тельце», о последних месяцах жизни Ленина, болезнь просто осязаема в кадре...

— У нашего героя в «Тельце» две большие болезни: кроме физической, он болен одиночеством и еще более страшной болезнью — жаждой власти. Именно они, соединясь с его физическим недугом, превращают все это в такой финал. Никакая физическая болезнь не появляется просто так, обязательно есть предтеча. А именно — разрушение тонкой внутренней эмоциональной сферы. Эти две болезни, о которых я говорил, абсолютно человеческие. Физическая болезнь мозга, которой страдал Ульянов, наверное, может быть и у животного. Но к ней привела вся жизнь нашего героя — болезнь одиночества, досада на несвершившуюся судьбу. В этом смысле ему можно только посочувствовать и глубоко пожалеть... если бы не его деяния. Здесь мы оказываемся на перепутье: как же нам быть? Судить должен Бог, и, я думаю, он свой суд вынес. Так же, как он вынес свой суд Гитлеру, обрекая его на самоубийство, так он вынес его и Ульянову, еще в молодые годы изолировав его от жизни, послав ему такое наказание. Наша задача, когда мы сталкиваемся с подобными явлениями, — понять, что никогда больше по тому пути, которым шел этот человек, идти нельзя. Не призывать к разрушению, не призывать к убийству, не давить, не терроризировать, не выдумывать того, что выдумать человеку не под силу. Нам это кажется очень простой вещью, как нечто само собой разумеющееся. Но тем не менее каждый раз повторяется одно и то же. Вот опять появится такой человек в каком-то месте, и снова начнется все сначала. Потому что человечество, в свою очередь, больно болезнью бессилия.

— Да уж, больно и не лечится. Во всяком случае, когда смотришь ваши последние фильмы о диктаторах XX века, такие мысли как раз и появляются.

— Вообще этот цикл задуман как тетралогия. Будут еще третья часть — о японском императоре Хирохито и четвертая — «Доктор Фауст», но ее действие мы перенесем в современность. Я действительно много думал о правителях последнего времени. Хорошо знаком с Борисом Николаевичем Ельциным и его семьей. Видел его в моменты принятия решений, наблюдал, как они рождаются и к чему приводят. Могу судить, что в обычной жизни, в человеческих отношениях близкого круга, он руководствуется нравственными нормами. Но в то же время я видел, как он сильно менялся на публике, перед телекамерами, и не мог объяснить, почему так происходит. Если мы думаем, что политические деятели важные исторические решения принимают на основании осмысления исторических традиций, консультаций историков, социологов и других специалистов, мы глубоко ошибаемся. Все зависит от характера каждого отдельного человека. Стихия воли лежит в основе всей жизни. На самом деле в ней нет никакой политики и нет никаких политических деятелей. Все это скучная выдумка. Есть только человек с его непреодолимыми проблемами.

— И все же, рассуждая даже о такого рода героях, вы говорите о сожалении к их судьбе. А к кому еще в этой жизни вы испытываете жалость и сострадание?

— Я испытываю жалость к людям преклонного возраста, потому что нет ничего горше и тяжелее, чем истечение жизни...

Валентина СЕРИКОВА