КОНЕЦ ИНТЕРВЬЮ

На этом месте могло быть ваше интервью. Но его не будет. Во всяком случае, я постараюсь

КОНЕЦ ИНТЕРВЬЮ

Почти все жанры традиционной перестроечной журналистики умерли. Их скосило — частично при Ельцине, частично при Путине. Первым, не особенно даже сопротивляясь, протянуло ноги Журналистское Расследование. Был такой жанр — им занимались специальные, ужасно гордящиеся собой люди, по преимуществу, кстати, женского пола, явно лепившие свой имидж, исходя из западных лент, где отважная журналистка, не расстающаяся с блокнотом даже в постели, седлала сверху президента крупной корпорации и, не забывая постанывать, задавала ему несколько решающих вопросов. Люди, занимающиеся Журналистскими Расследованиями, знали тайные причины всего. Большая политика, по их мнению, делалась исключительно в саунах. В начале перестройки расследование было жанром рискованным, авантюрным и по-своему полезным. Со временем, однако, оно превратилось в откровенный слив, поскольку по-настоящему серьезная информация становилась доступна только тогда, когда это было выгодно той или иной группе подковерных бульдогов. Для дискредитации жанра многое сделали публикаторы прослушек, которых я не стану здесь называть из понятной брезгливости.

Почти одновременно сдох репортаж: раньше он делался в основном с производства и никого, конечно, не занимал. Я сам начинал с таких репортажей, всегда ужасно стыдился этого занятия: приходишь к занятым хорошим людям, задаешь идиотские вопросы, отрываешь от работы... Перед людьми физического труда у меня давний, прочный комплекс. Впоследствии делать репортажи стало просто неоткуда: производство фактически прекратилось, а о совещании в банке (куда переместилась главная жизнь) можно написать еще меньше интересного, чем о жизни доярки. Да и вряд ли какой банк пустит тебя на свое совещание. Остались, правда, репортажи об открытиях всяких полезных объектов типа новой станции метро или очередного оперного театра: их пишут журналисты не столько даже преданные, сколько принадлежащие конкретному мэру и губернатору. Стилистика, в которой они выдержаны, более всего напоминает даже не заметки с очередного съезда КПСС, но те приветственные адреса, которые благодарное мещанство подносило крупным волжским купцам. Вы и отец, и благодетель, и не оставьте нас, сирых и обиженных.

Дольше всех других жанров держалось интервью — древнейшее занятие журналистов планеты. С речевой коммуникации началась журналистика как таковая: «Скажите, вождь, вы довольны результатами вчерашней охоты?» — «Уэээу!» — «Простите, а каковы ваши творческие планы?» — «Завалить вон того, волосатого, и тогда зимой будет много мя-а-а-а-са-а-а!» С сожалением приходится констатировать, что в наше время интервью умерло. О причинах этого кризиса жанра спорить будут еще долго: то ли виновата исчерпанность всех парадигм, определенная усталость всей европейской цивилизации (во что я ни секунды не верю), то ли причина в попытке выстроить новые правила игры. Раньше все играли как хотели, а теперь по правилам. Так что услышать что-то новое у нас нет никаких шансов.

Начнем с того, что девяносто процентов интервью в России бессмысленны хотя бы потому, что берущий их журналист, как правило, умнее своего собеседника и уж точно гораздо лучше информирован. Эта ситуация трагическая, нелепая и, увы, универсальная: я хорошо знаком со многими американскими, немецкими и прибалтийскими журналистами, и у них все обстоит ровно так же. Именно журналистской местью за годы унижений представляются мне совершенно шакальи акции вроде импичмента Клинтону или компромата на Никсона. Дело не в журналистском самомнении: просто практически любой профессионал, беседующий со звездой эстрады или крупным политиком, не просто знает заранее все его ответы, но может ответить гораздо лучше — как с точки зрения имиджа собеседника, так и с точки зрения интересов читателя. Ну я, правда, очень люблю Алсу, допустим, или Наталью Ветлицкую, они красивые такие и дарят людям радость. Правда, люди определенные и радость определенная, но просто у них сфера деятельности такая. Но я сильно сомневаюсь, что названные персонажи, а также Филипп Киркоров, Кристина Орбакайте, Шура, Пенкин или Валерий Леонтьев могут и должны сообщать читателю что-то судьбоносное. Это же касается подавляющего большинства телеперсон (за исключением аналитиков), поскольку личный мой опыт показывает: практически любая говорящая телеголова очень неуверенно чувствует себя без телесуфлера. Это штука такая, установленная за камерой: диктор смотрит на нее, а вам кажется, что на вас. И вот когда вы его интервьюируете, то видите, как он глазами ищет над вашей головой экран этого самого суфлера, где уже написан правленый и отредактированный текст.

Собственно, все персонажи современных интервью четко делятся на четыре категории, по которым мы сейчас и пройдемся. Это: Государственные Люди (политики, администрация, лояльные олигархи); Оппозиционные Олигархи (такой, собственно, у нас сейчас один — второго как-то не слышно), Духовные Вожди Нации и Эстрадные Кумиры.

Начнем с Государственных Людей. Этих в последнее время бессмысленно спрашивать о чем бы то ни было. Все без исключения требуют, чтобы вопросы присылались заранее (кажется, они не возражали бы и против присылки ответов), все стали вдруг очень трудноуловимы, и бешеные усилия, затраченные на «доставание» объекта, совершенно несоразмерны результату. Все современные Государственные Люди, как легко заметить, в свою очередь, делятся на тех, кто пришел при Ельцине, и тех, кого назначил Путин. Первые очень часто подчеркивают, что Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин (это титул такой вроде Сулеймана-ибн-Дауда, мир с ними обоими) делает все абсолютно правильно, так что никаких разногласий с ним у них, разумеется, нет. Вообще все эти слухи о конфликтах в Кремле нужны, знаете, только нашим врагам. В истекшем году достигнуты значительный рост производства, падение преступности, рост импорта, падение экспорта, рост цен на нефть, падение цен на масло ( нужное подчеркнуть). Страна уверенно смотрит в будущее. Но у первого президента России есть та бесспорная заслуга, что он сделал перемены необратимыми. А вот когда они стали необратимыми, пришел Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин и консолидировал страну.

Можно, конечно, задать вопрос о компромате.

— А правда ли, что про вас говорят... Ну что вы, того...

— Нет конечно! Конечно, нет!

— Но не могли бы вы прокомментировать...

— Нет, я не хочу, я не буду это комментировать. Это абсурд и на руку врагам. Зато вот падение цен на масло...

— Подождите, пожалуйста, но ведь была публикация...

— Я не читаю заказных публикаций. Я хорошо знаю, как они делаются. Зато масло...

— Да я понимаю про масло, но вот говорят, что у вас дача в пятьдесят гектаров и пятьдесят пиджаков от Армани!

— Что?! У меня?! У меня вообще нет дачи. Есть садовый участок родителей жены — шесть соток. Я там очень люблю повозиться с цветами. Высадить картошечку: все-таки, знаете, подспорье. Если полить ее маслом, то это, я вам скажу, вообще...

Собственно путинская команда ведет себя несколько иначе. Президента тут называют просто «президент». Тон сдержанный, но уверенный: мы пришли и мы знаем как надо. Можете не беспокоиться, делается все возможное. А пенсии? Пенсии будут. А зарплаты? И зарплаты будут. А где возьмете? Мы знаем, где взять. Мы знаем гораздо больше, чем вы. Мы знаем такое, что вам не снилось. Мы не можем вам сказать из соображений государственной безопасности, но вы должны поверить нам на слово, что мы знаем. Во всяком интервью должна быть одна колоритная деталь, и мы вам сейчас ее кинем как кость: президент каждое утро чистит зубы. Но чем — этого мы сказать не можем, это будет уже реклама... Но лично мне он сказал однажды: «Знаешь, вот почистишь утром зубы — и сразу такая ясность в голове!» С тех пор я каждое утро чищу зубы, и, знаете, это оказался превосходный совет!

Все, заголовок есть: «Иван Петров: «Президент каждое утро чистит. Зубы». Зубы набрать меленько, чтобы возник намек на сталинские чистки, но, поняв, в чем суть, читатель благодарно рассмеется, как человек, которого взяли за попу и тут же, подмигнув, отпустили.

Визирование интервью, взятого у Государственных Людей, превращается в многодневную пытку: сначала ваш текст читает помощник, потом пресс-секретарь, потом помощник пресс-секретаря (Сам, как правило, не снисходит), и поправки у них возникают вплоть до момента подписания номера. Выхолостив из текста все живое, они долго еще будут переставлять слова и вставлять запятые. Когда окончательный текст будет набран, за гранками приедет курьер. Один крупный банкир полчаса орал на меня матом, когда вместо слов «бюджет в этом году неплохой» я написал, что бюджет хороший. Похоже, они там, в Кремле и околокремлевских кругах, общаются с помощью системы паролей, и оттого замена слова кардинально меняет смысл сказанного и отношение к говорящему. Ну, в самом деле, что это такое — вместо вопроса: «У вас продается славянский шкаф?» — задать вопрос: «Вы торгуете восточноевропейской мебелью?» Смысл тот же, а отзыв совсем другой.

Вторая категория опрашиваемых — это Оппозиционные Олигархи и близкие к ним телевизионные аналитики. Они стабильно удерживаются в имидже несчастных и травимых, что, впрочем, довольно сложно при их достатке. Отсюда некоторый нездоровый надрыв, который сопровождает большинство их интервью. Стилистик в основном две: первая — многозначительный намек, скорбно поджатые губы, вторая — распахивание рубахи на груди (стоимость рубахи значительно превосходит годовую зарплату интервьюера).

— Скажите, так в Москве... в сентябре девяносто девятого...?

— А вы как думаете?

— А вы знали?

Многозначительный кивок.

— Но почему же...

— Я надеялся до последнего! До последнего! Я не хотел верить... хотя знал... Но теперь я хочу. И верю.

— Скажите, а в Нью-Йорке... в сентябре прошлого года...

— Какой вы наивный, честное слово...

— Но как же...

— А вы могли допустить, что это бен Ладен? Глупый араб? Нет, я здесь чувствую руку Софьи Власьевны...

— А вы знали?

Скорбный кивок:

— Но я уже не мог предотвратить. Если бы я был в России... если бы меня пустили хоть на границу... я уже оттуда позвонил бы кому надо и отменил. Но сейчас у меня нет никаких способов их обуздывать.

— Скажите, вас преследуют?

— О, конечно! Вы видите, как я живу? Разве это достойно меня? Но вот приходится. В изгнанье, в подполье... как Александр Герцен, как Гекльберри Финн... как Курочка Ряба, чьи золотые яйца никому уже не нужны... (Внезапно переходя от скорби к ярости.) Да, мы воровали, да! Кто же сомневается, это же двигатель прогресса! Все воровали, все! Но разве вам не было интересно?! Вам никогда уже не будет так интересно!

Третья категория публики, раздающей интервью, — это так называемые духовные отцы нации, люди в годах — и лучше бы действительно в преклонных. Их новых свершений давно никто не видел, а то, что они предъявляют публике, — чаще всего унылый бред; их взгляды — откровенный, стопроцентный консерватизм, априорная ненависть к новым временам и ко всем, кто в эти времена что-то делает. (Впрочем, описанный Леонидом Зориным тип вечно юного старца, который постоянно бежит за комсомолом и уверяет, что он тоже принадлежит к поколению Х, читает Пелевина и любит Акунина, — еще фальшивее.) Вы наизусть знаете все, что можете услышать от этих людей, периодически — главным образом за выслугу лет — назначаемых кумирами нации и ее духовными вождями. Из всех известных мне людей, назначенных в разное время на эту роль, не вписался в нее один Астафьев, потому что оставался до последнего дня редкостно живым: это был сильный писатель, по-настоящему озлобленный, но и сострадающий тоже по-настоящему. Особенно трудно разговаривать сегодня с шестидесятниками, которых в принципе нельзя не любить, поскольку все они действительно очень хорошие люди, но круг идей, в котором они вращаются, давно известен и никогда не бывает ими преодолен. Прекрасно сознавая эту общую поколенческую слабость, Окуджава в последние годы избегал всякого общения с прессой: «Я не хочу давать интервью, я надоел себе в этом качестве». И, пожалуй, из сотни действительно больших людей, кокетливо отказывающихся от интервью, он был единственным, кто делал это со стопроцентной искренностью.

Духовный отец нации непременно призовет вас к духовности, сдержанности, отсутствию экстремизма, к терпимости, лояльности, но и самостоятельности. «И знаете, я думаю иногда, что дважды два действительно четыре...» И вам невыносимо жаль будет этого старого человека, который в свое время сделал очень много, но сейчас не хочет ничего: не потому, что стар (возраст в большинстве случаев таланту не помеха), а потому, что ему нравится его статус. А статус Духовного Вождя Нации совершенно несовместим с высказыванием сколько-нибудь оригинальных мыслей: если вам хочется в отцы, в члены совета по культуре, в разряд сидящих одесную и украшающих собою ежегодные культурные мероприятия вроде пушкинского юбилея, — ваш долг никогда не говорить и даже не думать ничего нового. Вы должны, как те пелевинские Матери из «Затворника и Шестипалого», выдавать четкий набор реакций: поддерживать русскую государственность, любить русскую культуру и надеяться — искренне надеяться! — на то, что власть преодолеет все соблазны эпохи. Именно эта искренняя надежда должна вести вас сквозь все трудности всех эпох, в каждую из которых вы говорили именно то, что нужно...

Перейдем к эстрадным и телевизионным звездам. По сравнению с ними Государственные Люди — образцы эрудиции и многоречия. Этих невозможно разговорить ничем — ни расспросами о хобби, ни трогательными воспоминаниями об общем детстве (ведь все мы теперь ровесники), ни даже откровенной провокацией: «А знаете, ведь некоторых от вашей передачи (вашего пения) воротит!»

— Ну, знаете... завистники есть всегда. Но я таких людей стараюсь не замечать. Я иду в церковь и там забываю обо всем этом. И там понимаю, что надо нести людям радость, а на препятствия не обращать внимания. В конце концов страдания посылаются нам для смирения.

Почти каждый такой эстрадник не забывает сказать несколько теплых слов в адрес своего высокого покровителя, поскольку такой покровитель почти у каждого имеется. Это или крупный банкир, спонсирующий его выступления (и его эстрадный коллектив), или городское (милицейское, таможенное) начальство, с которым совершенно бескорыстно дружит наш герой. Все эти люди так много делают для горожан, зрителей, преступников (нужное подчеркнуть!). Они настоящие мужики. Настоящие. Про настоящих мужиков, как вы понимаете, особенно любят порассуждать артисты и телеведущие, выступающие в образе брутальных мачо. Настоящую брутальность им заменяет, как правило, блатная истерика, так что по ходу интервью они пару раз непременно взовьются: «Как вы смеете меня спрашивать о моей любимой улице в моем городе?! Да я все их люблю! Понятно вам? Все!!!»

Дочитав до этих слов, иной читатель — такие читатели часто бывают поклонниками Николая Баскова и Александра Шилова — заорет во все горло: «Гнусный завистник! Несостоявшийся сочинителишка! Жаба на розе!» Я не говорю уже о возмущенных воплях тех, кто с ужасом узнает тут себя: «А кто вы такие, щелкоперы, бумагомараки, чтобы мы тут перед вами распахивали душу! Вы лезете и лезете, вы деньги за это получаете, мы видеть вас не хотим!»

И ведь самое ужасное, что все эти люди будут совершенно правы. Алла Демидова сказала мне однажды совершенно искренне: «Интервью — это род милостыни журналисту. Я хотела бы лежать на диване с чашкой, книжкой и кошкой, а вынуждена говорить с человеком, который не видел ни одного моего спектакля. Но это их хлеб, и я не в силах отказывать». После этого я еще больше зауважал Аллу Демидову, хотя и прежде видел кое-какие ее спектакли.

Да, господа, современный русский журналист — это существо по преимуществу наглое, глупое, очень молодое, полуграмотное, совершенно не знающее предмета, готовое на полном серьезе спрашивать у Константина Райкина, как его отчество, и имеющее самое приблизительное представление даже о творчестве Бориса Акунина. Журналистика стала делом людей малообразованных, поскольку на конец века пришлась не только демографическая яма, но и кризис системы образования. Мне иногда приходится править сочинения этих мальчиков и девочек, мечтающих о журналистике, и я глазам не верю: одна в двадцать лет впервые услышала слово «евразийство», другая искренне приписала «Гамлета» к числу пушкинских «Маленьких трагедий»... Ребята, это какой-то страшный сон! И с этими людьми вынуждены разговаривать Юрий, Михаил и Александр Любимовы, Александр Калягин и Олег Табаков, Игорь Иванов и Мстислав Ростропович! Мудрено ли, что беседующие стороны искренне недоумевают, глядя друг на друга!

Но, с другой стороны, затем ведь и интервью, чтобы открывать такому ребенку глаза и учить его нестандартно мыслить. Я помню, как переворачивался мой мир от каждого разговора с Юрием Давыдовым и тогдашним (тогдашним!) Борисом Гребенщиковым, Новеллой Матвеевой и Юнной Мориц, Эльдаром Рязановым и Александром Александровым! Я был точно таким же щенком, но они не брезговали объяснять мне мир, а ведь интервью с Юрием Норштейном и Андреем Смирновым я делал на втором курсе, перед самой армией! Нынешние кумиры поразительно быстро начинают бронзоветь...

Впрочем, все мои сетования напрасны. Хотя бы потому, что мы вступили в новую полосу жизни, когда общество отстраивается (и в смысле строя и в смысле строительства), а потому вырабатываются новые правила игры. Игра по правилам предполагает известную предсказуемость. Предсказуемость спрошенного, сказанного и услышанного. Ведь без правил, в самом деле, надоело. Иное дело, что в журналистике только то и интересно, что добыто с нарушением правил или сказано без оглядки на политкорректность... Но сколько можно в конце концов!

Вот я и думаю: может, нам пока помолчать? Оставить своих кумиров в покое, не лезть к ним в постель, не интересоваться закулисными играми и кадровыми перестановками? Ведь со стороны все равно всегда видней, ведь все политики — только актеры в большой драме, и знают они не больше, чем конкретный персонаж. Может, настало время аналитики (и не подкроватной, а метафизической, с учетом исторического контекста)? Может, пора поговорить об искусстве, а не расспрашивать тех, кто его делает? Может, главными жанрами журналистики становятся краткая информация (пошел, сказал, поехал) и эссе — свободное письмо к читателю о том, что волнует нас обоих?

Во всяком случае, в сегодняшней России нет человека, к которому у меня есть вопросы. Точнее, вопросы, на которые он мог бы ответить. Ведь как учит нас великий Шекли: чтобы задать правильный вопрос, надо знать большую часть ответа.

У меня есть вопросы к истории и к себе. Думаю, что нечто подобное чувствуем сегодня все мы.

А интервью пока пусть подождет. До той поры, когда нам опять будет что сказать друг другу.

Дмитрий БЫКОВ