ДИСКВАЛИФИКАЦИЯ

Пожалуй, самым вопиющим случаем проявления патриотизма был приговор, вынесенный окружным судом штата Монтана в 1918 году некоему Е. В. Старру, который за отказ поцеловать государственный стяг США был приговорен к 20 годам тюремного заключения. И напрасно обвиняемый оправдывал себя тем, что он боялся подцепить холеру, свирепствовавшую тогда в стране, высшие инстанции оставили приговор без изменений

ДИСКВАЛИФИКАЦИЯ

Слава богу, я всегда
любил свое Отечество
в его интересах, а не
в своих собственных.
П.Я. Чаадаев

Я вдруг понял: у России больше нет языка. То есть слова этого языка значат уже совсем не то, о чем врут словари. Они обросли новыми значениями, совершенно исключающими возможность адекватного диалога.

Сказать: «Я люблю свою страну» значит сказать: «Бей жидов» или «Я одобряю спецоперацию в Чечне».

Сказать: «Я не верю Березовскому» значит сказать: «Я поддерживаю Путина» или «Я одобряю зачистки».

Сказать: «Наших обидели на Олимпиаде» значит призвать к возвращению в советские времена, попутно пригрозив жидам.

Сказать: «Кучма не убивал Гонгадзе» значит сказать: «Я куплен ФСБ».

Сказать: «Я государственник» значит расписаться в том, что человеческая жизнь для вас ничего не стоит.

...Ну и так далее.

Как и всякой империи, России не повезло еще в одном: во всех республиках патриотизм означал свободу. Национальную независимость. Борьбу с тем самым ГУЛАГом и империей — за собственную культуру и свой язык. Это была подмена, поскольку борьба за независимость и за развал СССР была выгодна уж никак не национальной культуре и тем более не языку, но не будем педантами. Во всех республиках быть патриотом означало быть антиимперцем. И только в России патриот — человек в смазных сапогах, больше всего на свете любящий Империю, насилие и высокие идеалы. Невыносимо скучный тип, при всей своей пассионарности.

В результате либеральная философия применительно к России выродилась в тотальное отрицание патриотизма, с каковым результатом наша Родина и подошла к XXI веку.

И тут выяснилось, что про конец истории нам врали. Что падение коммунистического режима в России и ее окрестностях никак не означает прекращения конкурентной борьбы. Что американцы, оказывается, боролись вовсе не против коммунистической власти, а против конкретной конкурирующей сверхдержавы. Что вся американская поддержка наших борцов за права человека диктовалась отнюдь не любовью к правам человека, которые Америке в значительной степени по барабану. И что сильная Россия — неважно, коммунистическая или либеральная, — американцам абсолютно без надобности точно так же, впрочем, как и Европе.

Это оказалось шоком, от которого многие не оправились до сих пор. Поскольку в восьмидесятые годы телевидение и пресса точно так же (но талантливее и изобретательнее) зомбировали людей, как и газета «Правда», выросло целое поколение привыкших рассматривать свою страну как досадное препятствие на пути к мировому прогрессу. Они с молоком матери (как раз смотревшей в это время программу «Взгляд») впитали убеждение, что наличие любых твердых убеждений — залог личной тоталитарности, а уж любовь к Отечеству — это просто сталинизм. Законодательство, регулирующее рынок, для них абсурд, ибо рынком называется только то, что никак не регулируется. А любой оппонент в сознании таких людей не просто враг, но агент КГБ-ФСК-ФСБ, как бы оно ни называлось.

А начало XXI века оказалось ох непраздничным. И в этом-то сложном, поминутно меняющемся мире Россия оказалась в положении человека, которого вышвырнули из благотворительной лечебницы, в которой еще вдобавок отрезали руку. Она привыкла, что с ней уже не соперничают всерьез, прощают долги, идут навстречу, что мы теперь так и будем жить — в милом ласковом мире, без борьбы... Ведь мы же отказались от тоталитаризма? ведь мы последний гвоздь забили? Мы даже не осмеливаемся заговорить о своем величии, поскольку нет у нас больше никакого величия...

Но оказывается, что всего этого мало. Что друзей у нас нет (бывшие перестроились, новых мы ничем не привлекаем), что интересуются нами только представители так называемой оси зла (им ядерные технологии нужны), а желающих уничтожить нас и без всякой коммунистической власти хватает.

Вот тут и крутись.

Прекрасная вещь интернет — разумеется, не как свалка никому не нужных текстов, но как уникальная возможность пронаблюдать реакцию на свои сочинения и тут же поспорить с читателем. В сетевом «Русском журнале» у меня есть еженедельная рубрика «Быков-quickly», где я по горячим следам пишу о главных своих впечатлениях. Главным моим впечатлением от зимней Олимпиады оказались не дисквалификации лыжниц (в допингах я слабо разбираюсь) и даже не игра нашей хоккейной сборной в первых двух периодах полуфинала, а вопрос, заданный корреспондентом «Известий» на пресс-конференции нашего спортивного чиновничества во главе с Л. Тягачевым и почему-то А. Чилингаровым.

Наши явились на пресс-конференцию, оттеснив несчастных северных корейцев (которым как раз было назначено время для общения с журналистами) и имея вид ужасно патриотичный — красный, распаренный, советский. Они понесли такую же типично советскую чушь, какую несли в эти дни девяносто процентов спортивных комментаторов (и которую так изящно спародировал Шендерович: «Подлые организаторы соревнований ветер усилили, какого-то снегу навалили...»). Я вообще терпеть не могу спорт, ни разу в жизни не сдал норм ГТО и не знаю занятия более бессмысленного, чем борьба за медали (нет, вру: есть и более бессмысленное — борьба за те же медали с допинг-контролерами и судьями, т.е. вне лыжни и катка). И вдруг симпатии мои резко переместились на сторону Тягачева и даже Чилингарова, этого специалиста по открытию православных церквей на полюсе: журналист «Известий» задал вопрос: «А не пытается ли российское олимпийское чиновничество попросту отвлечь внимание от своей плохой работы и слабой подготовки сборной?»

Что началось! Тягачев закричал:

— Вы откуда?!

— Из России, — ответил корреспондент. — Не из Советского Союза.

— Чтобы я вас больше не видел на таких мероприятиях! — крикнул глава НОК России. — Вы не из России! Вы не из «Известий»!

В зале засвистели и заулюлюкали: вот как относятся в России к свободному слову! Журналист явно ощущал себя героем дня. А я в четвертом часу утра сидел перед телевизором и мучительно пытался понять: да почему же мне так противен этот коллега, он же по сути все правильно спросил?! Ведь наши действительно из рук вон плохо выступают (иное дело, что это не только их вина). Ведь Чилингаров понес в ответ совершенно неприличную демагогию, и мне ли, с моей любовью к лужковскому «Отечеству», не знать цены Чилингарову! И тем не менее журналист «Известий» сделал так, что Чилингаров и Тягачев оказались... ну да, правы. Ужас что такое.

Я думал о том, что есть минуты, когда добавлять пинка своей стране, и так обгадившейся, не есть хорошо; что бывают ситуации, когда не обязательно кого-то защищать и славить, достаточно отойти в сторону и промолчать; что есть, наконец, минуты, когда объективность невозможна. Можно понять наших диссидентов, в 1969 году болеющих не за нас, а за чехов; но сегодня-то кто чехи?

Обо всем этом я и написал. И, дай бог здоровья интернету, немедленно увидел, до какой степени попал в нерв. Положительные отзывы были, и немало; один болельщик заметил даже, что, если бы американский корреспондент после дисквалификации американских лыжниц задал подобный вопрос, ему бы пришлось искать политического убежища в России. Но ярость оппонентов потрясла меня, честно говоря: выяснилось, что я тащу свою страну назад к сталинизму. Что я целенаправленно обливаю грязью все светлые фигуры в русской оппозиции, начиная с Явлинского и кончая «Новой газетой». Что я почти наверняка куплен Павловским. Один профессор, давно проживающий в Канаде, догадался даже, когда именно я куплен: что-то я, по его мнению, слишком быстро и легко отделался во время процесса по газете «Мать» (процесс длился два года, но профессор этого не знал; тогда мы с Никоновым опубликовали в «Собеседнике» матерную статью о чеченской войне). Другой автор, тоже проживающий в Канаде, написал, что его Родина — это маленький дворик в Киеве, а навязывать ему большую Родину никто не имеет права. Не стану цитировать определения, которые мне давались: в конце концов сетевые полемики славны именно своей безнаказанностью и отвязанностью, и я сам от души люблю виртуально подраться.

Меня убило другое: либеральная жандармерия оказалась бессмертна. Любой, кто заикается... даже не о любви к Родине, а о нежелательности глумления над нею, начинает восприниматься как апологет ГУЛАГа; господа, да что же это такое?! Я не говорю о какой-то патологической ненависти либералов ко всему великому, к постановке и попыткам решения действительно «последних» вопросов; но есть либеральная тотальная ирония, которую ненавидел еще Блок. Тот же Блок в ответе на анкету в мае 1918 года высказал ключевую для меня мысль: «Я художник, а следовательно, не либерал». Я тоже не либерал и искренне не понимаю, как можно не признавать над собою некоторых абсолютных ценностей, как можно с легкостью сбрасывать бремя своей Родины, если эта Родина недостаточно лучезарна. В отличие от моего коллеги, который ведь тоже родился не в 1985 и уж тем более не в 1991 году, я из Советского Союза. Я несу на себе все его родимые пятна. Есть бремя черных — любовь к плохой и виноватой стране, что поделать, действительно виноватой; но если бы я точно знал, что Лазутина применила допинг, и от меня зависело бы — предать или не предавать этот факт огласке, я никогда не присоединился бы к числу гонителей представительницы МОЕЙ страны. Просто потому, что страна МОЯ, и это действительно бремя, о котором никто меня не спросил. Тот же Шендерович прав: если жена начнет все время его пилить: «Люби меня, люби меня, я великая!» — ее захочется убить. Но жену выбираешь сам. А Родину не выбираешь, и есть некая метафизическая трусость в том, чтобы строить свое отношение к ней исключительно на ее достоинствах и недостатках. Это как-то мелко, плоско... либерально как-то.

Что говорить, ужасен был советский патриотизм с его культом великих злодейств и столь же великих заснеженных пространств. Но после десяти лет либерального владычества, когда все, что не окупало себя, объявлялось излишним и тормозящим прогресс, я стал патриотом от противного: я стал любить свою страну, потому что ее так легко, без всякого чаадаевского отчаяния, с веселым злорадством презирают богатые и самодостаточные люди, которым эта страна вдобавок не успела особенно попортить кровь.

Мне — успела и портит до сих пор. Я ни у кого сроду не просил подачки. Россия несколько раз отбирала все мои сбережения, дважды возбуждала против меня уголовные дела, бывали и всякие другие мелкие неприятности по части отношений с властью; я не на паперти пока, слава богу, а потому не стану перечислять все эти прелести. И однако я начинаю ненавидеть либерализм по той единственной причине, что быть либералом очень легко: ответственности никакой. Это не моя страна. Мой только дворик.

Легко было быть либералом и в 1993 году: как Ельцин смел пустить танки?! Никому и в голову не приходило сказать: а ведь эти танки защищали меня, и потому я должен — это еще по самому скромному счету — хотя бы разделить ответственность за них. Очень легко ненавидеть сегодня русскую государственность и с априорным недоверием относиться к усилиям российских властей по ее укреплению, но, когда тебя начинают потрошить в подъезде, как-то очень быстро становишься стихийным государственником. Я понимаю вечный аргумент либералов: патриотизм — последнее прибежище негодяев. Но рискну сказать, что космополитизм — первое их прибежище.

Все мы не красавцы, и Родина наша, что греха таить, тоже. Стала общим местом, что всем нам она что-то должна, что любить ее мы начнем, только когда она обеспечит нам достойную жизнь... Но помилуйте: кто же будет обеспечивать нам достойную жизнь, если все уверены в ужасности Родины? Слава богу, что сегодня ее честь отстаивают в основном спортсмены и юристы; но что будет, если ее — вот такую — на самом деле придется защищать? Конечно, можно сколько угодно повторять как заклинание афоризм: «Чеченская война не отечественная, а предвыборная». Можно и дальше прятаться от того факта, что в Чечне нам противостоят не только старики и дети, не только мирное население и не только благородные горцы, единственная цель которых — выходить наших раненых. Можно и дальше уверять себя, что дома в Москве взорвали чекисты, ваххабитов в Дагестан привел Березовский, а Хаттаб — плод вымысла Ястржембского. Можно придумать что угодно, лишь бы не допускать мысли о том, что Россия нуждается в защите. Но когда-то защищать ее придется все равно. Что ж, прятаться от этого, уверяя, что такая страна и защиты не стоит? Но уверяю вас, эта страна в 1941 году была еще хуже. В ней свирепствовал тоталитаризм кровавее нынешнего.

И тут мне задают роковой вопрос: а вы ее защищать пойдете? Вам не жалко вашей головы, в которой столько всего, за этакое Отечество, которое все равно ни от чего не спасешь?

А сына своего, которому пока три года, но который уже сочиняет стихи и песенки, вы отдадите в ту армию, в которой сами служили?

И в довершение всего я включаю телевизор и вижу на канале ОРТ чудовищную, подлую фальшивку под названием «Десант». Мне рассказывают о том, как хорошо наши десантники готовятся воевать в Чечне, как они любят ветеранов и как им нравится служить в армии, а не на дискотеках болтаться. Вопросы свои, глупые и навязчивые, задает нагловатый корреспондент, на которого и сами десантники — не самая утонченная публика — смотрят с чувством неловкости и стыда...

Я такого патриотизма хочу? Навязанного, пропагандируемого, состоящего из встреч с ветеранами и походов в кино? Мне этот кровожадный фальшак нравится?

Не нравится? Вот и не рыпайся. И не квакай о любви к Родине. Потому что иначе Родина посмотрит на тебя ласково — и схарчит со всей семьей, замыслами и вечными ценностями.

Вот наш выбор.

Призывы «отделить Родину от государства» раздаются давно: это сказано остроумно, но вряд ли осуществимо на практике. Родина — это государство, хотим мы того или нет. Иное дело, что единственный безопасный способ любить ее — это любить именно от противного, когда слишком много слишком сытых людей расписывают вам, какая она плохая.

Я начинаю ее жалеть. И мне невыносимо противны те, кто оправдывает измену Гордиевского тем, что Гордиевскому не нравился тоталитаризм. Да, Власову тоже не нравился тоталитаризм. И что, Власов был прав?

Не все на свете я выбрал; и то, чего я не выбирал, мое бремя. Есть бремя национальности: обе мои национальности вызывают у меня некий ужас, и к обеим у меня серьезный счет. Но я никогда не позволю себе отрекаться от них: мои грехи — это МОИ грехи. Не смейте на них посягать. Моя Родина прежде всего МОЯ, и потому я в ответе за ее грехи и разделяю ее провалы. Не Лазутину, а МЕНЯ дисквалифицировали за допинг. МЕНЯ опозорил Тягачев. МЕНЯ выгоняли из ПАСЕ.

Уходить от этой ответственности — трусость непомерная. Что до моих оппонентов, я на них не в обиде, ибо нельзя обижаться на зомби. Им ничего нельзя объяснить. Им нельзя доказать, что, если Россия в один прекрасный момент не перестанет насаждать патриотизм искусственно и вместе с тем не отмоет слово «патриотизм» от патины, она просто перестанет существовать. Что, впрочем, наполовину уже достигнуто.

Наша страна дисквалифицирована. Она утратила навык самоуважения, а без этого никак не поднимешься. Рашен сам себе страшен. Мы не желаем себе победы ни в одной войне, потому что за победу надо платить, а как раз платить-то мы и не готовы. Ничем. Ни за что. Либерализм расслабил.

А ужас-то ведь еще и в том, что либералы всегда будут правы. Первые же репрессии в настоящей, сильной России заставят меня признать их правоту. Какого бы нового русского дома мы ни строили, всегда есть риск, что это окажется тюрьма.

Но на свою правоту или неправоту мне давно уже плевать. Мне важно, чтобы у меня были под ногами какая-никакая почва, понятие о добре и зле и четкое понимание того, что может, а чего не может позволить себе приличный человек.

Он не может позволить себе отказываться от такой Родины, которая замарана, осмеяна и никому другому не нужна. Это все равно что отказаться от запрещенного Бога с оплеванной иконы — Бога некогда грозного, навязанного, страшного и противного, а сегодня совершенно беззащитного.

Так что ж, спрашивают меня на одном из форумов интернета, мальчик, который кричит: «А король-то голый!» — тоже дурно поступает?

Очень дурно. Это же твой король, мальчик. Ты его не выбирал. Поди, стань в угол. А лучше подай ему прикрыться.

Дмитрий БЫКОВ