ДОМ — ЭТО Я И МАМА

Трудно представить Александра Абдулова остепенившимся и успокоившимся. Недавно Александр Гаврилович сам снял фильм, а теперь собирается ставить спектакль. Но есть и такое мнение: у Абдулова, которого в этой стране, кажется, знают все, — «нездоровая популярность». В тридцать три года Абдулов придумал в связи с этим такой тост: «Дай бог, чтоб все хорошие слова мне говорили в спину»

Александр АБДУЛОВ:

ДОМ — ЭТО Я И МАМА

— Александр Гаврилович, в свое время компетентные товарищи из вас немало крови попили, невыездным сделали. Кстати, вам тогда хоть объяснили, по каким причинам не выпускают?

— А таких вещей никто не говорит. В КГБ меня вызывали много раз. Два раза даже пытались вербовать. После чего я сказал: «Ребята, я по-вашему не понимаю, поэтому разговора не будет». Когда первый раз на Кубу поехал, то ко мне, оказывается, специального человека приставили. В последний день, перед возвращением, он, пьяный, подошел ко мне, подарил большую морскую раковину и сказал заплетающимся языком: «Саша, спасибо, что ты не остался». Потом несколько раз меня вызывали накануне поездки в Париж с «Юноной», с которой перед этим меня не взяли на гастроли в Португалию и еще в какую-то страну. В Париже я в первый день лихо пошутил, хотя позже понял, что эта шутка могла кончиться для меня серьезными неприятностями. С нами поехали человек шесть «искусствоведов в штатском». И вот я вышел из гостиницы, увидел, что они стоят спиной ко мне, и на полном серьезе спросил: «Вы не подскажете, как будет по-французски: «Я прошу политического убежища?» И здоровый такой мужик, Сан Саныч, замечательный, как потом выяснилось, человек, повернулся и сквозь зубы сказал: «Я тебе дома переведу».

— Рисковый вы, судя по всему, человек. Не хотите еще раз рискнуть по-крупному?

— Ну, вот я попробовал снять фильм. Теперь хочу попробовать сделать как режиссер спектакль в «Антрепризе Абдулова», рок-оперу. Уже есть музыка, либретто Николая Дуксина. Я ездил в Париж смотреть балетмейстера, которого мне знакомая посоветовала. Его зовут Режис Обадия. Уникальный парень, просто потрясающе интересный. Он работает и как режиссер, и как художник, и сам танцует. Вот посмотрите, что он делает. (Показывает буклет.) Это спектакль, который он поставил. (На черно-белом снимке, который сошел бы за эскиз сценографии к мистическим драмам Метерлинка или Андреева, без видимых глазу страховок замерли в воздухе несколько девушек.)

— Вы прямо образец для подражания: обычно ваши коллеги стонут, что актер — профессия зависимая, ждут, пока им что-то предложат, обратят внимание... А с другой стороны, в своем театре большая, серьезная роль у вас только в «Варваре и Еретике». Вот по поводу этого у меня давно «накопился» вопрос: «У вас был собственный опыт игрока?»

— Вот у Чехова сказано о писателе, который, стоя у постели умирающего, страдает и в то же время наблюдает за своим страданием — то же самое и у актера. Думаю, что актер даже более наблюдателен, чем писатель, потому что он детали должен ловить. Может, мне опыт игрока и пригодился, но вообще это другая история. Это же не рассказ о казино, а история падения и возрождения. У меня долгое время не получалась эта роль, и я дико переживал, дергался, был в чудовищном настроении. Но потом что-то произошло. Говорят, что ничего...

— Ну, «ничего» это скромно сказано, вы же за нее сколько призов получили...

— А вы знаете, у меня за 25 лет в театре не было ведь никаких наград. Нет, вру, за первую роль я получил «Золотую маску», а потом долго ничего не отмечалось. И вот за «Варвару» я получил и «Хрустальную Турандот», и «Чайку», и премию Станиславского. Но, наверное, ценнее всего то, что моя мама смотрела спектакль и плакала. Ей очень понравилось, и это для меня самая большая награда.

— Вот вы про маму только что вспомнили, а кто дома хозяйством занимается — она?

— Почему, и я тоже занимаюсь. Например, готовлю замечательно, у меня очень большой ассортимент. Маму я недавно в больницу положил, так что хозяйство пока без нее.

— А вы дом купили или построили?

— Я построил его сам, по своему проекту. Очень хотел жить за городом, мечтал просто. У меня есть в Москве квартира, но вот восемь лет назад я просто решил, что, пока есть силы, пока могу заработать, построю дом и себе и маме на одном участке, перевезу туда брата. Брат живет вместе с мамой, я живу один — воплотил свою мечту жить в лесу, просыпаться и не видеть ни соседей, никого. Вот мои две собаки выбежали во двор, и я вышел. Я даже иногда когда летом домой поздно прихожу, то остаюсь спать в гамаке на улице. Это один из самых старых дачных участков. У меня, например, слева за забором — дача Утесова, дальше — дача Любови Орловой, напротив — дача Сергея Образцова, это такое, можно сказать, «намоленное место». Там аура сумасшедшая.

— Вы на участке только аурой наслаждаетесь или еще и выращиваете что-нибудь?

— Мама клубнику растит, укропчик, лук сажает, она это любит. Я ей там парник поставил. Ну, это как бы такие домашние радости.

— А кого вы считаете своей семьей?

— Вот маму, брата, моих друзей. Семья, знаете, понятие растяжимое.

— И изменчивое...

— Да и изменчивое. А семья, наверное, это я сам. Я, мои собаки, попугай. Зеленый такой, «ожереловый» называется. Кошки еще жили, но недавно ушли. Меня предупреждали, что если два кота в доме, то один может убежать. Они очень дружили, спали в обнимку, как два брата, — рыжий и черный. Сначала исчез черный, потом рыжий долго орал-орал и тоже ушел. А собаки дома. Одну мне подарили на день рождения, а вторую, спаниельчика, я подобрал на улице. Грязный такой был. Ребятки-охранники, которые его подкармливали, говорили — он уже неделю там бегал. Когда я открыл дверь машины, он вдруг разбежался, прыгнул и сел рядом. Я подумал и решил, что он будет моим.

— Где-то я слышала, что животные сами к плохим людям не идут.

— Спасибо вам большое.

— Это я к тому, что от человека не всегда можно ожидать соответствующего отношения. Про вас, например, иногда такое пишут, что, наверное, надо иметь железные нервы, чтобы на это реагировать.

— Знаете, я поначалу реагировал, а сейчас уже перестал. И даже не читаю ничего. Глупо реагировать и тем самым кормить журналистов: отвечать в прессу, скандалы устраивать. А она тебе еще раз, а ты опровержение даешь... Зачем? Когда-то я на это обижался, а сейчас мне наплевать. Бывает, приходят с умным видом корреспонденты и спрашивают: «Расскажите, пожалуйста, как вы стали артистом?» Вот что я должен им рассказать? Ну возьми хоть энциклопедию почитай, подготовься, имей уважение, узнай, с кем и о чем будешь разговаривать. Правильно? Это ведь тоже входит в понятие профессионализма. А когда человек ждет, что я ему сам все выложу, а он потом поставит под этим фамилию Тютькин и причислит себя к пишущей братии, то зачем мне с такими людьми общаться? Поэтому и пошла обо мне молва, что я не люблю журналистов и все время с ними скандалю.

— Не вы первый под шрапнель молвы угодили. Еще, помнится, Молчалин стонал, что злые языки страшнее пистолета. А как сами думаете — только честно, — с вами трудно жить?

— Очень. Я бы сказал, что невозможно. И характер поганый, и профессия такая, что все время нервы навыпуск.

— Зато самокритика, смотрю, на высоте. А почему вы, когда говорили о близких людях, ничего не сказали о дочке Ксении. Вы же с ней дружите...

— Конечно. Ксюша юрист по образованию, но сейчас она ударилась в телевидение, хочет делать свою передачу. Скучно ей стало с бумагами возиться. Она же когда-то в спектакле «Современника» главную роль играла, в кино снималась. Юрист — замечательная профессия, и она классный специалист: прекрасно окончила институт, знает два языка, стажировалась в одной из лучших адвокатских контор в Англии. Я очень радовался, что она выбрала эту профессию, и дочкой доволен.

— Красивая она у вас?

— Безумно красивая, очень статная, видная девочка. Скоро у нее свадьба. Для меня было потрясением, когда она сказала, что выходит замуж. Сразу понимаешь, что стал намного старше. А когда еще, дай бог, внуки появятся, тогда поймешь, что ты уже дед, и это совсем другое состояние.

— Александр Гаврилович, хочу задать вам вопрос, которым обычно третируют актрис: «Не стыдно ли раздеваться перед камерой? Каково мужчине в такой ситуации?»

— У нас на этот счет шутка есть: когда снимаются постельные сцены, я Лебешеву, замечательному оператору, всегда в таких случаях говорю: «Паша, ниже пояса не снимать — можешь разрушить имидж». Помню, как-то играл в очень смешной картине про сумасшедшую любовь, где мы появляемся вдвоем с героиней голые то в одном месте, то в другом. Актриса обнаженной работать отказалась, взяли дублершу, а я сам решил. Снимали в Ялте — в безлюдных местах у моря, в горах. И когда подъезжали к гостинице «Ялта», режиссер увидел огромную, живописную поляну незабудок. Утро, никого нет, и он говорит: «Ребята, давайте снимем, как вы в незабудках лежите, красиво будет». Ладно. Мы разделись, легли и только начали что-то делать, как вдруг в это время подъезжает автобус, и из него выходит японская делегация. Смотрят: прямо перед ними в незабудках лежат два голых человека, целуются, обнимаются и так далее. Они были приятно удивлены, достали фотоаппараты, начали фотографировать. Потом они, конечно, поняли, что это съемка, но первое ощущение у них было довольно забавное.

— Интересно, какое у вас было ощущение?

— Ну это уж, как говорится, издержки профессии. Если надо, значит, надо. Это ж не то, что мне хочется показать, какой я. Вот играл инженера Щукина в «12 стульях», и там нельзя было выйти в трусах, потому что весь смысл сцены в том, что герой вышел голым и за ним захлопнулась дверь. Ильф и Петров так написали — ну что я должен делать? Так в мыле и выходил. Ничего. Стояла огромная съемочная группа, все смотрели, дамы застенчиво хихикали.

— Классика — это святое. Давно в «святом» не снимались?

— Сейчас как раз Сергей Соловьев запускается с фильмом под названием «О, сердце!» по Чехову. Я там «Медведя» буду играть.

— Значит, снова лямур предстоит. Вот вы даже снялись в фильме под названием «Формула любви», а хотя бы приблизительно за свою жизнь ее вывели?

— Думаю, ее невозможно вывести и объяснить. Любовь — это то, что не понимается мозгами. Как только она становится разумной, расчетливой — это уже нечто другое. Любовь — сумасшествие, безумие и все что хотите. Со временем она перерастает в привычку, жизнь идет, и все. А вначале это неземное состояние, когда ты не ходишь, а летаешь, когда от прикосновения руки можешь сойти с ума — совершенно неконтролируемый процесс. Причем у всех она проявляется по-разному, кто-то даже берет и прыгает с десятого этажа. Расчетливый человек разве может пойти и прыгнуть вниз головой?

— Вы способны на такие безумства?

— Я способен. У меня раза два в жизни было нечто невероятное, когда я творил такое, что боже мой! И вены резал, и с пятнадцатиметровой вышки прыгал. Попробуйте прыгнуть, я посмотрю на вас. Меня сейчас и самого туда не затащишь. Никогда в жизни — самоубийца, что ли? А тогда прыгал, чтобы показать, на что способен.

— А простое удовольствие, без сумасшествия и риска для жизни, вы от чего испытываете?

— Удовольствия бывают разные. Нельзя, конечно, все ставить в один ряд, но это могут быть и женщина, и друзья, и машина, и вкусная еда. Или солнце вдруг вышло — и ты радуешься, подставляя ему лицо. Я люблю свой дом в деревне на Валдае, люблю садиться на водный мотоцикл и гонять по озеру — это такое счастье! Там тридцать с лишним уникальных озер, которые остались после ледникового периода, в них просто потрясающая вода. Раз десять за лето туда ездил. Я снимался в тех местах в «Тихих омутах» у Эльдара Рязанова, у которого тоже там дом есть.

— Как ваша деревня называется?

— Валдай, улица Белова. Дом стоит прямо на берегу озера.

— Вы же и так за городом живете, зачем вам еще и деревня?

— Знаете, странное дело — я просто влюбился в это место, мне оно безумно понравилось. Там свой микроклимат, абсолютно другая жизнь. У меня невероятно красивый дом, я его сам построил. Он сложен из огромных бревен. На Валдае его очень красиво называют — дом Медведя. Ко мне как-то ехали друзья, искали-искали, остановились и спрашивают: «Где здесь улица Белова?» — «А что вам надо?» Они отвечают: «Нам к Абдулову». — «А, дом Медведя?» — и сразу дорогу указали.

— У вас с медведями прямо мифическая связь. Вон как романтично роль по жизни отзеркалилась. Опять же есть куда от «мышиной беготни» света ускользнуть.

— Да я вообще не светский человек в этом смысле. Ни на какие тусовки не хожу, люблю тихую компанию или уехать на дачу. А ходить куда-то, чтоб лишний раз где-то мелькнуть, мне это уже не надо. Когда я вижу по телевизору одних и тех же людей, то не понимаю, как они успевают перебегать с тусовки на тусовку. Смотришь, идет какой-то концерт — они там сидят, переключаешь канал — и там они же. Причем ведущий этой программы снимает ведущего следующей, и так далее. Такое впечатление, что они переходят из павильона в павильон. Я это уже видеть не могу.

— Ну так не смотрите, кто ж заставляет.

— Да я и не смотрю. Но когда прихожу домой, то сразу включаю телевизор — просто, чтоб мелькало, шумело. И такое ощущение, что в доме еще кто-то есть. Я могу глядеть на экран и ничего не видеть. А смотреть люблю футбол.

— Вы ж и сами в него неплохо играли.

— Играл. Вон видите кубок — это копия «Золотой богини», которую ленкомовская команда «Авось» выиграла на чемпионате Москвы. Тогда команд двадцать за нее сражалось: ансамбль «Березка», Театр Маяковского, Театр Моссовета, ТЮЗ. В финале мы играли с Театром Маяковского, который тренировал сам Старостин. Вот это был праздник! На матч приходили главные режиссеры, с той стороны были Андрей Гончаров, Армен Джигарханян. От нас — Марк Захаров, Евгений Леонов, Татьяна Ивановна Пельтцер. На стадион являлся весь театр, приходил оркестр с инструментами, играли, свистели, орали. Это было целое зрелище, настоящее шоу. Куда бы мы на гастроли ни приезжали, везде матчи устраивали. Помню, однажды в Саратове, где мы играли с интеллигенцией города, такое невообразимое количество зрителей собралось, что их умоляли сойти с трибун, чтоб те не рухнули.

— У вас тут, помимо кубков, еще много разных «исторических» фотографий, а дома что памятного держите?

— Там тоже много чего есть. Висит в рамке билет на самолет, который разбился. Я должен был лететь на нем в Ленинград. Это еще в советские времена произошло. Я тогда опаздывал по делам на студию и умолял стюардесс, чтоб отправили меня первым рейсом, который полетит, потому что были задержки. Мы уже сели в свой самолет, как вдруг прибегает стюардесса и говорит: «Идемте скорей, вот тот самолет на полчаса раньше улетает». Мы в него быстренько и пересели. А тот рейс, на котором должны были лететь, разбился.

— Фатальное начало экспозиции...

— Ну там еще висят фотографии Роберта Де Ниро, Катрин Денев, с которыми я знаком. Де Ниро три раза приезжал на Московский фестиваль, когда я был его директором. Есть снимки с Ричардом Гиром, который тоже трижды приезжал в Москву, и все три раза я его принимал. Там висит портрет Евгения Павловича Леонова. Из картин у меня есть Зверев, другие художники, но не могу сказать, что я коллекционер. Вот что дарят, то и вешаю. Не собираю ни банки, ни спичечные коробки. Пытался собирать деньги — тоже ничего не получилось. (Смеется.)

— А сразу и не скажешь. Кажется, что вы человек деловой, практичный, знающий про жизнь. Это в самом деле так или только кажется?

— Так, так, так! (Смеется.) Не будем разрушать имидж. Пускай все думают, что я миллионер и у меня все хорошо.

— Ну бывает же, что имидж и человек существуют отдельно. Насколько вы отдельно от своего имиджа? Вопрос серьезный. Хочу услышать такой же ответ.

— Серьезно ответить трудно. Я ж не стану рассказывать, какой хороший. Это вот что вы напишете, то и будет. Ну хотят некоторые люди видеть во мне другого. Мол, такой везунчик, баловень судьбы, смазливая мордашка, герой-любовник и все в том же духе. Принесли мне тут статью с такими «тезисами». «Звезда устала» называлась. Говорят, вот написано, что уже отработан. Я хотел спросить, что значит отработан? Когда за год человек сам снимает кино, снимается в двух четырехсерийных телефильмах и двух художественных фильмах — это что, отработан? Пусть мне назовут, кто больше.

— А из простых, вернее, не касающихся творчества вещей, было что-то, что, может, вам трудно далось, но вы это сделали и можете собой гордиться?

— Да, я гордился, что двадцать лет курил, а потом бросил и два с половиной года не прикасался к сигаретам. А на съемках «Бременских», когда разыгралась буря и мы ничего не могли сделать, со мной просто началась истерика, и я снова закурил. И стыдился этого. Ну вот сегодня уже второй день не курю, надеюсь бросить.

— Я заметила, вы все юбилейные цифры называете — двадцать лет того, двадцать лет другого. А обнуления дат в своем календаре не боитесь?

— Как сказать? В общем, в такие моменты особенно чувствуешь, как быстро летит время. Последний юбилей, 45 лет, у меня бурно прошел. Ко мне приехали человек сто. На день рождения ко мне всегда сами приезжают, без приглашения, из разных концов страны, из-за заграницы. А у меня же участок приличный, места много, и все на улице происходило, поскольку это конец мая. И попал в нашу компанию Чак Норрис, который смотрел на это, удивлялся и все время спрашивал: «У вас что, сегодня какой-то общенациональный праздник?»

— «К сожаленью, день рожденья только раз в году». А какое у вас ощущение от будничной, повседневной жизни?

— (Тяжелый вздох.) О-ой... Да разве это жизнь? Мотаемся, мотаемся, мотаемся... Знаете, я вот раньше боялся отключать телефон. Думал, только отключу — и какой-то серьезный звонок пропущу, что-то важное не случится. А с некоторых пор я перестал этого бояться, поэтому у меня сейчас отключен телефон.

Валентина СЕРИКОВА