РАЗГОВОР С ВЛАДИМИРОМ СОРОКИНЫМ О СУЩЕМ

Приятны вещи, которые не раздражают. Молчащие вещи. Есть вещь кричащая, рычащая или там гудящая. Молчание вещи — вот это самое то. Пожалуй, это главный критерий в красоте вещей — молчание вещи

РАЗГОВОР С ВЛАДИМИРОМ СОРОКИНЫМ О СУЩЕМ

— Ну что, о жизни и смерти?

— О жизни и смерти. Вещей. Что для вас вещь? Имеет ли она какое-нибудь значение?

— Да, конечно. Вещь — это время, это история, это память. Это много вообще всего. У меня трепетное отношение к вещам. Они как бы такие консервы, где хранится время. А есть вещи, которые вообще никакие. Такие, с которыми ничего не связано. Есть вещи обычные и необычные. Но это не значит, что необычные вещи — это красивые вещи.

— Вам сложно расстаться с вещью?

— В общем, нет, на самом деле.

— Значит, даже вещь, которая что-то для вас значит, может уйти легко?

— Ну да. Вещи могут вызывать некие воспоминания, но как таковые они не имеют ценности. Они интересны как носители этих переживаний. Я за то, чтобы вещи не загромождали домашнее пространство. Был такой панк в Питере, Свинья, у него есть замечательный текст: Так погано выходит, что все люди уроды//На меня наползают, как большие комоды...//

Вот, я хочу, чтобы комоды не наползали, да и люди тоже.

— У вас новая квартира, она совершенно пустая. А какой была ваша старая квартира?

— Дело в том, что я вселился в ту квартиру в советские времена, еще брежневские. И по такой традиции советского интеллигента я не различал вещи совершенно. Все равно было, во что одеваться, на чем есть, что есть, на чем спать. Но я сформировался как человек в мире, где вещи как-то не играли роли. Впрочем, как и деньги.

— Был ли переломный момент или ощущение вещей пришло постепенно?

— Был переломный, конечно, момент, когда я поехал на Запад и увидел другое отношение к вещам. Дело в том, что представление о красивой вещи, оно было и раньше, через искусство, через литературу. Но вот понятие «красивый быт» можно осознать только вживую. То есть когда живешь действительно в такой квартире. Я помню, в Берлине я получил грант DAAD. Они поселили меня в громадной квартире из восьми комнат, она была белая и с минимальным количеством мебели. И опыт жизни в этой квартире много мне дал.

— Есть ли у вас представление вещей нового времени?

— Ну что такое «новое время»? Да, конечно, вещи меняются, и мир меняется. Пятнадцать лет назад представить, что человек, который идет по Тверской и, прижимая к уху, что-то говорит, — ну сумасшедший явно. Вещи меняются, конечно. И знаков нового времени тоже много. Например, мне нравится стиль хай-тек. Самый радикальный вариант — чисто функциональные вещи. Мне нравятся вещи, где человек не вмешивается в их эстетику. Собственно, такие же тексты мне нравятся: когда не видно человека, не понятно, кто их написал. Вообще не понятно, кто это сделал. Может, он (текст) такой родился просто?

— Как вы относитесь к коллекционерам?

— С подозрением. На самом деле обычно это люди убогие по душевному складу своему. Я бывал в домах, набитых антиквариатом, и выходили такие монстры. Мне кажется вообще, человек, который любит животных по-настоящему, не будет делать зоопарк у себя, правильно? А он будет наслаждаться животными, когда они на свободе. Так и человек, который вещи любит — он не будет набивать ими шкафы. Есть разница между любовью к вещи и собирательством. Я замечал, что люди, которые собирают вещи, они не очень симпатичные.

— Книга — это вещь или продукт?

— Я думаю, что это и то и другое, наверное. Если это то, что имеет вес... А иногда весит так, что можно и убить книгой. Это и вещь и продукт.

— И вы также не коллекционер книг?

— Нет. Потому, что я их все не прочту. А некоторые, те, что прочел, уже не перечитаю, потому что не будет времени либо незачем. Я очень рад, что мы купили эту квартиру, и самым большим удовольствием было для меня — это вот выбрать те немногие книги, которые я хочу взять с собой. И бывая на старой квартире, я вижу оставшуюся груду книг, и она у меня вызывает чувство удовлетворения, что эти книги не со мной.

— Рабочий стол, каким он должен быть? Вещи на рабочем столе, они помогают сосредоточиться или отвлекают?

— Я вообще не люблю пыль, у меня это связано с периодом, когда у меня была астма. И я задыхался от этой пыли, я ее просто терпеть не мог. Кстати, может быть, именно поэтому я не собираю вещи и книги. Поэтому я люблю, чтобы на столе не было хлама. В этом смысле я, может быть, не типичный писатель — который так живет, как крот в груде бумаг. Я не сохраняю черновиков, я их уничтожаю. На столе должен быть минимум вещей, необходимых для работы.

— Компьютер и лампочка?

— Да, и еще подсвечник: приятно на него смотреть. Бродский писал: «Их либе жизнь и обожаю хаос», и я знаю людей, которые обожают, когда такой вот беспорядок.

— Каково у русских отношение к вещам?

— Русские вещи не уважают. И это национальный стиль. Русские уважают идеи, а вот вещи — нет.

— Русская вещь, она какая?

— Она как бы... ну вот как сказал Гоголь про Собакевича, что природа не долго мучилась над этим лицом, так и вещь тоже. Незатейливость — национальный признак русского вещизма. В этом смысле здесь русские смыкаются с американцами, хотя у тех, я бы сказал, круче.

— Какую нагрузку несет вещь в вашей литературе?

— В общем, функциональную. Как в жизни. У меня нет магических вещей. Есть вещи бытовых ритуалов, но мистических вещей нет, как нет мистики.

— Где грань между продуктом и вещью?

— Ну, там, где человек полагает, я думаю. Все ведь зависит от нашего отношения. Вещь, она же не сама по себе. Она же существует для человека. Если она просто чаша, которой нужно любоваться, она уже существует для любования.

— Что такое стиль и что такое стильная вещь?

— Стильная вещь — для меня это вещь, которая и не банальна, и не вызывающа. Золотая середина. Она не кричит, но и не молчит.

— А что тогда красивая вещь?

— Красивая вещь — она как и красивый человек, ты смотришь на нее и понимаешь, что такое красота. Красота — это то, что невозможно выразить. Что такое красивая женщина? Это же не пропорция в конце концов, это не объемы груди, талии, бедер. Это некая загадка. Вот мне, например, никогда не нравились ни Лоллобриджида, ни Монро, ни Брижит Бардо.

— У вас бывает так, что вы видите вещь и можете себе сказать, что да, это мое, это моя вещь?

— Да, когда покупаю вещи, я сразу вижу то, что мне нужно. Не хожу кругами, не думаю долго. Если понравилась вещь, я ее тут же покупаю.

— Эротика вещей?

— Я помню одно из ярких переживаний. Я на помойке в детстве нашел десять фотографий. Какой-то парень, фотограф-любитель, он фотографировал дома свою подругу. Он поставил ее в интерьере так, чтобы не видел никто, закрыты шторы; она между этажеркой со слониками и разобранной кроватью. Сначала она была в платье, потом был такой мощный лифчик, и трусы такие до колен, и еще чулки. Потом она голая в постели, но вот это белье потрясающе было.

— Какое у вас отношение к талисманам, оберегам?

— В общем, я не суеверный человек. Крест я ношу. Но я не люблю талисманы.

— Какие вещи в доме кричат о том, что они вещи Сорокина?

— Ой, не знаю даже. Не я должен ответить на этот вопрос. Мне самому интересно. Может быть, разбросанные носки?

— Ирина, может быть, вы знаете ответ на этот вопрос?

Ирина (жена В. Сорокина): — Я не знаю, мне проще сказать о той квартире, потому что здесь Володино пространство ограничилось кабинетом. А там поначалу все кричало. Ну, конечно, картины.

Сорокин: — Я Собакевич, и я Собакевич.

Ирина: — Давай без критики. Так вот, еще, конечно, стол — это его место, и все, что на столе. Китайские какие-то прибамбасы, там было очень много. Его вещи могут быть совершенно нефункциональными, просто потому, что они ему чем-то приглянулись. Вот ему неожиданно понравилось копье, подаренное нашим другом. Вот еще вспомнила: старый свитер, связанный бабушкой, и китель моего папы. Они были его атрибутами на протяжении молодости, и он с таким удовольствием их носил, хотя это были внешне довольно странноватые вещи.

— Как изменился стол Володи? Вы его знали и тогда, когда он был неизвестным писателем. Теперь он известный писатель.

Ирина: — С него все убралось. Полное освобождение.

— Некоторые относятся к женщине, как к предмету. Есть ли у вас отношение к людям, как к вещам?

— В общем, я не мог никогда так относиться, хотя есть плоские люди, как вот комоды. Но есть то, что отличает даже самого «комодистого» человека от вещи. Все-таки божья искра есть во всех людях.

— Что такое пошлая вещь?

— Я думаю, что это понятие не абсолютно. И я не согласен с Набоковым, который пытался вывести формулу самодовольного мещанства. Что такое «самодовольное» и что такое «мещанство»? Почитайте письма Набокова по поводу рождения сына — абсолютное мещанство. Нет, это то, что конкретный человек в эту секунду, в этой ситуации считает пошлым. Вообще это нечто, что претендует на большее нежели оно есть на самом деле. Вот почему шестидесятники — пошляки, потому что они думали, что они больше, чем они есть, и на этом настаивали. Вещь так же. Ваза с изображением Гагарина, например. Она хочет быть чем-то. Советским Граалем, например. И выглядит пошло.

Женя ДЮРЕР