ПРОЩАНИЕ С БОГАДЕЛЬНЕЙ

Наша модель социального государства так или иначе должна душить социальную мобильность и самозанятость. Иначе на рынке труда не появятся орды несчастных, готовых работать за три копейки. Сверхприбыли исчезнут, и весь «социализм» рухнет. Таким образом наша система соцзащиты постоянно воспроизводит и приумножает свою клиентуру — получателей социальной помощи!

Драма в двух частях

ПРОЩАНИЕ С БОГАДЕЛЬНЕЙ

В стране, где мало богатых покупателей, нет смысла производить много и хорошо — не для кого. Значит, в России вообще нет причин для роста экономики...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЫСЛИ ДИЛЕТАНТА

С огромного уличного щита на меня хмуро взирает красноармеец и интересуется, готов ли я к стопроцентной оплате коммунальных услуг. Ему уже все, включая Грефа, ясно сказали, что платить не будут, а он все висит и интересуется. Чудак, право слово...

Я не про то, что все такие бедные. Я про то, что никто не готов платить. Никто не готов поверить в то, что полуразваленные государственные коммунальная сфера, связь, образование или медицина, став платными, в одночасье превратятся из карикатуры и пародии в нормальные, качественные, продаваемые продукты. А на карикатуру и пародию денег до слез жалко. К тому же не так их много.

В общем, заварили кашу... Есть у меня ощущение, что десять лет назад Ельцин был в таком мандраже от предстоящих реформ, что в запале пообещал народу: да, капитализм будет, но ни одного из завоеваний социализма (в лице халявного того-сего) мы не тронем. Вот и появилось на свет государство-богадельня. «Фунциклирует» (то есть типа работает) оно так.

Крупный (и большей частью сырьевой) бизнес производит почти девять десятых ВНП, дает почти девять десятых налоговых и таможенных платежей в бюджет. На эти деньги во вроде бы капиталистической стране существуют бесплатная медицина, бесплатное образование, почти бесплатные жилье и телефонная связь. Опираясь на эти социальные подпорки и бесчисленные льготы, на садовый участок и/или деревенскую родню, российский гражданин может физически выжить и даже чувствовать себя принадлежащим к «среднему классу» при весьма и весьма низкой зарплате. В итоге все как-то выживают почти без денег. Русское чудо, однако...

Все годы реформ схема работала и виделась как раз тем предохранительным клапаном, который удержал Россию от социального взрыва. Когда в последние годы обозначился экономический рост, социальные подпорки многим показались еще и предпосылкой для экономического чуда — ведь они поддерживали невысокую стоимость рабочей силы в стране. Конечно, неглупые люди понимали, что «социальное государство по-нашенски» создало в российском обществе инвертированную социальную лестницу — врачи и профессура, во всем мире входящие в средние классы, у нас переместились в самый низ, стали нищими и ноющими бюджетниками и электоратом коммунистов. Но «досадную мелочь» рассчитывали со временем откорректировать, увеличив сбор налогов и расходы бюджета.

И вот тут, похоже, стал обозначаться фантастический парадокс.

Поддерживающие российский социализм сверхналоги (а суммарный процент налогообложения в России, несмотря на маленький подоходный, остается одним из самых высоких в мире) можно уплатить только из сверхприбыли. Сверхприбыль невозможна без дешевой рабочей силы. Дешевизну рабочей силы поддерживают институты, на первый взгляд очень далекие от экономики. Даже прописка и всякие там проверки паспортов в метро. Именно неясный правовой статус и позволяет нанимать закордонного гастарбайтера или мигранта из российской глубинки за три копейки. Атмосфера шмона и погрома неистребима, потому что выгодна. Благополучие и ясность невозможны потому, что невыгодны. Дешевая рабочая сила у большого бизнеса не появится при массовой самозанятости в малом. Она будет спокойно сидеть в своих булочных и мастерских. Значит, наша модель социального государства объективно должна душить самозанятость, деловую инициативу и социальную мобильность. И таким образом постоянно воспроизводить и приумножать свою клиентуру — получателей социальной помощи!!!

Но чем больше людей нужно социально защитить, тем больше нужно денег. А над сверхприбылями большого бизнеса все время висит дамоклов меч падения мировых цен на нефть, и не он один. Россия скоро потеряет гастарбайтеров из-за рубежа, поскольку никак не сдерживает доморощенных фашистов; а Москва — мигрантов из российской глубинки: из-за ментовских бесчинств жизнь провинциала в столице невыносима. Кончатся дешевые руки и дорогая нефть — кончатся большие платежи большого бизнеса в бюджет. А между тем врачи, учителя, вагоновожатые и телефонисты и так уже до смерти устали дарить нам то, что во всем мире клиенту продают.

Минувшим летом я угодил в обычную московскую больницу. Все назначения и обследования мне, насколько я мог судить, были сделаны грамотно, вся нужная аппаратура и лекарства в больнице имелись. Не было только персонала. На все переполненное больными огромное отделение, где я лежал, один врач и одна медсестра.

А несколькими неделями раньше на пляже в Тунисе я говорил с местным медбратом. Он сказал, что в его отделении два русских врача. Выучили французский, через посредников нашли вакансию — и вот уже год в Тунисе. В этой североафриканской стране бесплатен только минимум экстренной медпомощи. За обычный же визит к врачу тунисец платит сам и выкладывает немаленькую сумму. Прагматичное государство не считает возможным платить за то, за что платить не в состоянии. Зато врач находится на подобающей ему ступеньке социальной лестницы.

Думаю, вы догадались, какой была моя первая мысль, когда я увидел московскую больницу без врачей, сестер и санитаров: «Не в Африку ли все они сбежали?!»

Эксперты миграционных служб моих догадок «не подтвердили, но и не опровергли». Честно сказали, что львиная доля таких наймов — в теневой сфере, и сколько наших «белых халатов» где работает — подсчитать трудно. Да, по-моему, и не суть важно — в Африке эти люди, в Азии или в России. Все равно позавчера укомплектованность тех же больниц персоналом была тридцать процентов, сегодня двадцать, завтра явно будет десять. Значит, в день «икс» мы просто больше не сможем получить медицинской помощи. Бесплатной точно не сможем. Собственно, уже сейчас все знают, что изрядную часть медицинских, образовательных и многих других «социально защищенных» услуг россиянин может получить, только выложив денежку по той или иной «черной» или «серой» схеме. Конечно, вы можете сказать, что и при советской власти у нас ничего по-настоящему бесплатного не было. Но сейчас очень уж ясно, насколько страна расхотела работать «за так». Ясно по мелким, микроскопическим симптомам. Ирреально часто отменяются электрички. Очередь на жилье застыла раз и навсегда. В больницах вместо санитарок родственники больных ухаживают за больными. Исчезают, отменяются, становятся виртуальными именно те вещи, которые мы, по идее, должны получать на халяву или по льготной цене. Это ли не предвестник обвала всей сложившейся системы социальных сдержек и противовесов?

Жизнь на халяву кончается — это очевидно. Но когда начнется иная жизнь, где каждый платит за себя и получает то, за что заплатил? И начнется ли? И та же коммунальная реформа — она первая ласточка понятной и простой жизни или очередной бзик и пшик?

Вот этого я не знаю.

Эстония стартовала в капитализм синхронно с Россией. В 1992-м мой оппонент по кандидатской профессор Тартуского университета Юло Хуссар строил себе дом.

— Вот только телефона там, боюсь, никогда не будет, — сокрушался он, — очередь в узле лет на сорок.

В декабре 1995-го я позвонил Юло Павловичу по делам на кафедру. Было непривычно хорошо слышно, связь явно стала цифровая.

— Заодно запишите мой новый домашний, — сказал профессор.

— Как вам удалось? — поразился я.

— У нас теперь нет очереди на телефон. И на жилье. Кто может, тот покупает.

— А кто не может? — машинально спросил я.

— Кто не может, тот не покупает, — флегматично, как подобает эстонцу, ответил Юло Павлович (можете вообразить, как смачно звучало с эстонским акцентом «кто не может, тот не покупает»).

Медицина в Эстонии стала платной. Раздача квартир и телефонов сошла на нет. По нашим меркам, это был отказ от социального государства. Но именно этот отказ, а также то, что резко сократились армия и полиция (гражданам разрешили носить оружие), позволили снизить налоги до такого мизера, что страна начала работать и спокойно за все платить.

Я не знаю, могли ли мы пойти по эстонскому пути десять лет назад. Но если верны мои выкладки о том, что наша система тотальных социальных подпорок уничтожит сама себя, нам естественным порядком придется свернуть на эстонский путь. Даже не объявляя никаких реформ в коммунальной сфере, образовании, коммуникациях и здравоохранении.

Кстати, средняя продолжительность жизни в социально защищенной России уменьшается примерно на два месяца в год. И конца этой тенденции пока не видно. Единственная из постсоветских республик, где продолжительность жизни падать перестала, — это социально жестокая Эстония. Последний феномен демографы склонны объяснять довольно просто. Люди, из-под которых вынули бесчисленные подпорки, «повзрослели» и стали более ответственно относиться к своему здоровью.

Пошел иной отсчет времени.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДОВОДЫ ПРОФИ

Я показал свои заметки экспертам РЕЦЭПа — Российско-европейского центра экономической политики. Вердикт профессионалов привожу по памяти: ваша схема, молодой человек, очень красивая, и даже не дилетантская, и под многим мы готовы подписаться, но в жизни все... как бы это помягче вам сказать... ну, не совсем так.

— Пожалуйста, помедленнее! Я записываю! — взмолился я.

И записал вот такую рецензию на свои домыслы.

— Сейчас многие считают, что в 1992-м Ельцин должен был сказать стране: «Так, ребята, с понедельника МЫ ВСЕ начинаем платить по полной за свет, газ и унитаз; за телефон и за визит к врачу; при этом получаем очень мало и ближайшие пять лет живем очень плохо. Но, поскольку все платят за себя, каждый товар или услуга имеют свою цену, продаются и покупаются, мы делаем из богадельни работающую экономику — и дальше живем очень хорошо».

Но Ельцин не мог этого сказать, и не надо его ни в чем винить. Эстонский путь развития с низкими налогами и отказом от патернализма был невозможен для России. Для него нужен был огромный национальный мобилизационный порыв и готовность вытерпеть годы нищеты. В Эстонии на старте реформ люди стояли в очередях за головами от салаки; продавали большие квартиры и переселялись в каморки, будучи не в состоянии платить за прежнее жилье; но были готовы все это терпеть. Потому что была озвучена цель: уйти от нищей, вонючей, сумасшедшей России и зажить по-человечески. Народу было предельно четко сказано: мы строим капитализм и возвращаемся в Европу, конкретно — в ЕС и НАТО.

Почему у нас не было национальной мобилизации и четко обозначенной цели? Потому что с 1992-го все соцопросы показывали: две трети населения выбирают патерналистскую модель с бесплатной школой и медициной. При таком раскладе честно сказать россиянам «мы строим капитализм» означало совершить политическое самоубийство. А раз цель было нельзя формулировать, то и мобилизовать россиян ни на какое терпение было невозможно. Ибо невозможно терпение при незаявленной цели.

Вот почему разговоры о том, что в России была «шоковая терапия», лишены всяческих оснований. Ее не было. Не было ключевого ее звена — «каждый платит сам за себя и по полной». Гайдар сломался об шахтеров на четвертый месяц премьерства. Того, в чем Гайдара обвиняют все последние десять лет, он никогда и не делал.

Избегая классической «шоковой терапии», можно было выдирать из бюджетной сферы сектор за сектором. Сегодня резко сокращаем рабочие места в государственных школах — пусть все, кто стоит на ногах, ведут детей в частные. Завтра идут с молотка государственные больницы и сужается бесплатная медицина. Зато расширяется рынок продаваемых услуг и растет число реальных, дорогих рабочих мест. Экономика растет, а с ней и налогооблагаемая база. Тогда те немногие, кто остался в бюджетном секторе, получают вполне сносные деньги. В 1997-м о возможности такого пути заикнулся вице-премьер Олег Сысуев. После чего Сысуев вылетел из всех властных структур, а Россия по пути сжимания бюджетного сектора не пошла. Любой наблюдатель может заметить, что в России фантастически низкая регистрируемая безработица: власть не сокращает миллионы, по сути, лишних, фиктивных рабочих мест. Это не случайность, но продуманная политика. Дело в том, что миллионы плохо оплачиваемых, но работающих на формально статусной работе бюджетников все-таки живут иллюзиями: «наверное, когда-нибудь зарплату повысят». Они числят себя чуть ли не «средним классом» и не позволяют себе ни уличных бунтов, ни электорального хулиганства. Перевести эту скрытую безработицу в явную, выкинуть этих людей просто на улицу — опасно. Каждые четыре года — те или иные выборы. За кого проголосуют люди, которых перевели из скрытых нищих в явные люмпены?

Был еще вариант — банальное перераспределение бюджетных денег. Отнять у генералов — отдать врачам. Что-то подобное пытался делать Гайдар. Но сейчас из-за развитого думского лоббизма этот путь практически закрыт. Никто никому своего куска не отдаст.

Можно было пойти на любимую латиноамериканцами «порчу денег» — печатать побольше бумажек и искусственно создать в стране высокооплачиваемый бюджетный сектор. Вот эти синекуры, мол, простимулируют спрос, колесики экономики закрутятся, и все будет чудесно. В Аргентине это кончилось тем, что денежную массу пришлось срочно и жестоко сжимать. Финал все видели...

Почему же так важно, что у нас есть огромный и малооплачиваемый бюджетный сектор? Потому что он давит НА ВСЮ экономику и весь рынок труда.

Частные работодатели не видят смысла (а часто у них нет и возможности) платить зарплату на порядок выше, чем бюджетникам: ведь, чтобы к тебе перебежали, достаточно дать чуть-чуть больше. На двухсотдолларовую ставку медсестры в частном медцентре — двести претенденток, которые хотели бы уйти с зарплаты в пятьсот рублей. Теоретически можно хоть каждые два месяца брать человека «на испытательный срок» и выгонять, ничего не заплатив. В крупных фирмах резюме соискателей уже читают не менеджеры, а поисковые машины, отсеивающие претендентов по ключевым словам. Поэтому в частном секторе не растет зарплата, а в некоторых отраслях есть и тенденция к ее падению: вас, нищих, тут море разливанное, а я, частный работодатель, один как перст. Будете получать, сколько я скажу.

В стране, где мало богатых покупателей, нет смысла производить много и хорошо — не для кого. Значит, нет причин для роста экономики вообще!!! Спрос сжат, экономика сжата, рынок труда сжат. Производя небольшое количество товаров и услуг сомнительного качества, нет никакой нужды нанимать специалистов экстра-класса. Зачем? Тут не те задачи! Поэтому именно лучшим специалистам так трудно найти работу. Работодатель предпочтет дешевого работника хорошему — нужно снижать издержки. Исключений из правил очень мало: программистом не наймешь никого, кроме программиста, поэтому ему надо хоть как-то платить. Но исключения лишь подтверждают: в России нет рынка дорогих рабочих мест, позволяющих нанимать или покупать жилье, пользоваться платной медициной, вообще быть потребителем и создавать спрос. По ряду социально-экономических параметров Россия сейчас не имеет аналогов в мире: к примеру, жилье львиная доля населения не может ни купить, ни получить по очереди, ни арендовать. Такого нет почти нигде.

Почему же подобная ситуация до сих пор не привела к социальному взрыву?

Только потому, что есть теневые социально-экономические механизмы. Государство вроде как полушепотом сказало обществу: «Вы знаете, ничего нельзя, но на самом деле все можно». Народу дана возможность безнаказанно выкручиваться самыми фантастическими способами. Можно не платить налоги. Или работать в пяти местах, а платить налоги в одном. Можно работать за гроши в государственном вузе, но создавать весьма изящные схемы платного образования (вместо банальных «откатов» в конвертах). А что такое русский «обмен с доплатой» — операция, аналогов которой не знает мировой рынок недвижимости? Не что иное, как теневой эквивалент ипотеки: каждые пять лет докупать метры, никому не показывая свои реальные доходы. Правда, такие практики, как репетиторство или теневая платная медицина, серьезно пострадали после дефолта, когда с рынка ушло много «горячих денег». И есть риск, что механизмы неформальной занятости и неформальные денежные потоки могут быть вообще разрушены в ходе любой полицейской кампании по созданию стопроцентно прозрачных отношений в сфере найма и финансовой отчетности. Подобные кампании вполне возможны: в последнее время вновь заговорили о необходимости контроля соответствия доходов и расходов и о полезности доносов на соседей, сделавших подозрительно крупные покупки.

Впрочем, не факт, что власть всерьез намерена бороться с подработками учителя английского в пяти местах. По всем соцопросам видно: Путин не вызывает народного ропота, пока разбирается с олигархами, но не дай ему бог поднять руку на теневые заработки низов. Респонденты с радостью ответят ВЦИОМ, что надо «наводить порядок на самом верху», но вряд ли в здравом уме скажут, что «пора разобраться с народом». Это, кстати, сильно смахивает на умонастроения времен Брежнева — «пусть сажают диссидентов, но не мешают нам воровать».

Сломать теневые механизмы амортизации, не создав ничего взамен, — это риск получить «бомбу из урны» на ближайших же выборах. Но гласно разрушить огромный бюджетный сектор — это риск получить то же самое. Поэтому никто не будет официально объявлять о переходе к платной медицине. Просто очень-очень медленно от массива городских больниц будут откалываться небольшие больнички, работающие только по полисам добровольного медстрахования. При этом, поскольку гласно приватизировать клиники нельзя, они будут закрываться приказом Горздрава, а после ремонта на том же здании (с теми же врачами!) появится вывеска как бы вновь созданной частной клиники. То же самое, по всей видимости, произойдет с телефонией, со школой, с институтом и со многими другими до боли знакомыми нам сферами жизни. Это хуже, чем решительная и честная «шоковая терапия». Но все же лучше, чем ничего.

— Так и будем бегать по кругу? — фыркнул я, записав мудрые экспертные мысли.

— В свете новых указаний по развитию физкультуры — не самое плохое занятие, — ответили мне.

Борис ГОРДОН