На стадионе в Глазго, когда в прошлую среду игрался финал Лиги чемпионов («Реал» — «Байер»), перед матчем состоялась минута молчания по поводу кончины Лобановского. Стадион затих. На эту самую минуту затих и наш комментатор. И вдруг в шорохе всемирного эфира отдаленно зазвучали голоса. На португальском и испанском, шведском и чешском, немецком и английском комментаторы всех стран произносили два слова: «Валерий Лобановский». Это было едва слышно — но слышно. Слышно всему футбольному миру. Мороз прошел по коже.
ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ СССР
У Лобановского-игрока были две «коронки»: стремительный проброс мяча за спину защитнику и удар с углового «сухим листом».
«Сухой лист» — знаменитый в те годы удар с подкруткой, когда мяч, словно упавший с дерева лист, делает плавное движение в сторону и, увеличивая скорость, падает совсем не туда, где его ждешь.
В те славные годы наш футбол (да и не только наш) был красив, наивен и патриархален. Все было известно заранее, как в опере. Все знали, что крайний нападающий (а именно таково было амплуа Лобановского) должен совершать финты, обводить защитника, сблизившись с ним вплотную. Лобановский не обводил, он сильно пробрасывал мяч и мчался мимо ошалевшего от его наглости стоппера. Он набирал скорость на строго выверенной дистанции. Лобановский не был великим игроком, хотя на своей позиции был очень силен. Интересно другое: его «коронки» шли не от тела, не от природной техники, а во многом от врожденного рационализма. Тогдашним королям футбола он пытался противопоставить не только свои скорость и выносливость, но и свой ум. Придумать что-то такое, что способно разозлить, запутать, смять, ошеломить.
Он хотел стать первым советским тренером нового типа — образованным, мыслящим смело, знающим мировой опыт досконально, владеющим новейшими разработками, и он стал им. Футбольному колдовству и ставке на голое мастерство он с самого начала пытался противопоставить могучую футбольную технологию. То, что делал Лобановский, первое время очень не нравилось болельщикам, особенно московским. Они не знали его кухни, но они сердцем чувствовали, что тут что-то не так. Игроки Лобановского одинаково быстро и очень слаженно перемещались, делали абсолютно одинаковые резкие длинные передачи, очень жестко шли в борьбу и бегали как звери. Они напоминали не футболистов, а роботов. «Мы их запомнить не можем, друг от друга отличить!» — жаловались московские болельщики. И ЦСКА, и «Спартак», и «Торпедо» на фоне этой зондеркоманды очень быстро стали похожи на сборище выживших из ума ветеранов. Киевское «Динамо» обыгрывало их легко и спокойно. Это при том что первый состав Лобановского был «сборной солянкой» — некоторые, как Мунтян или Коньков, начинали еще в 60-е, это были сухие поджарые старики, другие, как Колотов и Онищенко, были призваны из глухой футбольной провинции, третьи, как Блохин, пришли из дубля, из «юношей». Лобановский легко и без комплексов ставил на этом разнородном человеческом материале свои первые эксперименты.
Почувствовав вкус победы, Лобановский разговорился. Он утверждал, что в современном футболе не может быть успеха без умения быстро уходить в глухую оборону, по ходу матча менять игру, без работы по всему полю, без тотального футбола, без жесткого прессинга, без космических тренировочных нагрузок. Футбольная школа киевского «Динамо» стала первой в стране профессиональной футбольной школой. Лобановский имел наглость утверждать, что только из такой школы могут появиться футболисты, играющие в футбол будущего. И начинать делать из них будущих звезд надо в шесть-семь лет.
Такой подход к делу, безусловно, возмутил футбольную общественность. К тому же и футбольное начальство, и футбольные обозреватели, и полупрофессиональные футбольные тусовщики — все они находились в Москве. Московская печать напомнила киевскому выскочке, что славные победы советских мастеров кожаного мяча (в прошлые годы) были связаны отнюдь не с прагматизмом, рационализмом и прочей фигней. Что мы пойдем своим путем, а не голландским и не итальянским. Что зритель любит футбол не за результат, а за красивую и честную игру. Что...
Впрочем, «доброжелатели» Лобановского заткнулись очень быстро. В 1975 году молодое и дерзкое киевское «Динамо» выиграло Кубок обладетелей кубков (второй по значению клубный трофей в Европе), а потом совершило и настоящий прорыв — выиграло у мюнхенской «Баварии», обладателя Кубка чемпионов, в финале Суперкубка.
Это означало, что в финале встречаются две европейские команды — команды номер один и номер два. И выясняют, кто из них сильнее. Очень честный турнир. Киевляне выиграли не просто у «Баварии». Они выиграли у свежеиспеченных чемпионов мира --Ули Хенесса и Франца Беккенбауэра. Это был «момент истины» для нашего футбола. Это была дикая сенсация.
С 1966 года футбольный СССР жил в полном унынии. Даже «серебро» на чемпионате Европы 1972 года не переломило этой всеобщей тоски. Наши клубы, которые начали выступать в Европе, проигрывали немцам и англичанам, испанцам и итальянцам с астрономическими счетами. Выглядели на их фоне двоечниками, в лучшем случае троечниками. Шла полоса неудач. Страна переживала это очень остро. И вдруг — такой взлет.
И тут в «Спартак» пришел Константин Бесков, и началась эпоха великого футбольного противостояния Киева и Москвы. Несмотря на очевидный успех киевлян, московское футбольное лобби вновь начало идеологическую войну против главного врага — независимого, неуживчивого, неудобного Валерия Лобановского.
Включились в эту борьбу и болельщики. Болельщики всего СССР.
Я прекрасно помню эти дискуссии, наши споры до хрипоты, эту нелюбовь к «Спартаку» и нашу ответную — к киевлянам. Да, нашу. Чего греха таить, я тоже не понимал футбола Лобановского. Я тоже любил Федю Черенкова, спартаковскую карусель, наш, замешенный на асфальтовом пятачке двора, на школьном пустыре московский стиль игры. При старике Бескове этот стиль вдруг расцвел неожиданными красками, заблистал драматургией, обрел новое лицо. Это был подлинный ренессанс романтического футбола. Эта интрига конца 70-х — начала 80-х годов придала нашему чемпионату остроту и блеск. Вслед за «Спартаком» обыгрывать непобедимых киевлян захотелось и другим командам. И тем не менее в адрес Лобановского в те годы было выпущено немало ядовитых стрел, в какой-то степени отравивших впоследствии его мозг.
Мы, профессиональные и непрофессиональные критики, не могли понять одного: этот украинский футбол был замешен на совсем другом тесте, слеплен из другого человеческого материала. Условно говоря, хлопцы, с детства пившие совсем не пастеризованное, а парное молоко и игравшие в футбол на огромных зеленых полянах теплой осенью и теплой весной, имели совсем другое ощущение футбольного пространства, другую физическую пластику, чем все остальные, в частности московские, игроки. Дело не в отдельных успехах Лобановского. В те годы зародилась южнославянская школа футбола. Лобановскому удалось раскрыть гениальную одаренность украинских футболистов. И тут же посыпались успехи других — югославов, болгар, румын, чехов. Они выигрывали Кубки чемпионов, они посылали своих ребят играть в лучшие клубы Европы. Нам-то всего этого было нельзя. Но Лобановский был первым великим тренером из Восточной Европы.
...За что же его не любили? За что могли не любить человека, создавшего такое чудо?
«Понимаешь, — говорил мне Георгий Амбернади, заслуженный московский болельщик, — как мы тогда говорили о киевском «Динамо»? Да они на добивание играют! То есть вызывало протест само желание сломить соперника любой ценой, забить любой гол, пусть даже и некрасивый. Мы ценили только красивые голы, сами стремились забить обязательно от штанги не берущийся удар, или повторить финт Месхи, или «сухой лист» Лобановского — сделать что-то умопомрачительно красивое. В нашем патриархальном футболе все амплуа были расписаны, было заранее известно, какая команда и какой игрок на что способны, все мерилось только талантом, возможностью сделать вот это красивое, небывалое, лихое... Лобановский показал, что команду-машину можно сделать из любых игроков. Он сломал прежнюю шкалу ценностей. Он впервые ввел в наш футбол сухие неприятные термины: «количество технико-тактических действий», «объем работы». Это было нестерпимо для нас. И только через десятилетия мы поняли, что именно на этом пути и развивается современный футбол. Современный западный футбол — это синтез былой лихости, былой красоты и безумных скоростей, тотального давления. Но мы же не знали, что этот синтез возможен!» Публика свистела: они работают, а не играют!
...За что же так любили, так боготворили в нашей стране Лобановского?
Любили, несмотря ни на что, верили, несмотря на обидные поражения сборной?
Лобановский был одним из немногих, кто помогал советским людям преодолеть комплекс своей второсортности. Комплекс тотального, безнадежного отставания во всем. Именно тогда, в 70-е — 80-е годы, зародился один из главных мифов отечественного сознания: что мы живем в отсталой, дикой стране, что, хотя «мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей», мы живем совсем по иным стандартам — наша одежда, наша техника, наш образ жизни, наше образование, наше «вообще все» никуда не годны, что ВСЕ ЭТО устаревшее, вышедшее из моды, безнадежное, что только ТАМ можно плодотворно работать и счастливо жить.
Людям было наплевать на науку, культуру, на высокие социальные стандарты — общество равных возможностей, бесплатной медицины и так далее, они видели аршинные лозунги на ужасных крупноблочных домах и очереди в магазины. Этого было достаточно, чтобы прийти в уныние — от себя, от своей страны, от своей жизни.
Лобановский и его победы помогали людям жить. После этих побед хотя бы ненадолго можно было поверить в то, что и у нас в стране может появиться что-то новое, современное — не из области космоса или обороны, а из области бытовой, обычной жизни.
Я не знаю, почему именно футбол тут был так важен, может, в силу своей магической популярности, может, по каким-то еще невидимым сложным причинам, но существование в нашей стране ТАКОГО тренера оправдывало в глазах миллионов... всю советскую систему жизни. Не нужно было ничего объяснять, простым невооруженным глазом было видно, что Лобановский создал футбол, опередивший свое время, свою страну, даже возможности игроков. Лобановский возвел в ранг высших ценностей добродетели, изначально противоречившие русскому, российскому менталитету — выверенный расчет, целеустремленность, упорство, работу, технологию. Русский человек, всегда веривший, что немецкий порядок можно победить чудом, озарением, и не любил Лобановского за эти навязываемые им ценности, и боготоворил за это же самое. Это был «наш» немец. Немец из Киева.
Наступила ранняя перестройка, горбачевская эпоха. От Лобановского наконец отстали — и чиновники и болельщики. В Киеве удалось собрать вторую «золотую» команду, и Лобановскому позволили сделать сборную СССР, целиком составленную из киевлян. Это был триумф воли — через пятнадцать лет после начала тренерской карьеры Лобановский наконец-то снискал международные лавры. «Серебро» чемпионата Европы в 1988-м, удивительный выигрыш у итальянцев (чемпионов мира!) в полуфинале, достойный проигрыш в финале голландцам под предводительством Гуллита и Ван Бастена, а за два года перед этим, в 1986-м, еще один Кубок обладателей кубков. Мы тогда очень верили в наш футбол, да и в нашу страну. Мы вновь стали считать проигрыши на чемпионатах мира досадными и случайными. Мы верили, собственно, не в наше настоящее, а в наше будущее.
...И в этот момент развалился Советский Союз.
Я уже говорил, Лобановский в середине 60-х, когда сам играл в киевском «Динамо», начал вместо привычного дриблинга делать проброс мяча и проноситься мимо защитника на крейсерской скорости. Но защитники научились с этим бороться. Лобановского «брали на бедро», цепляли, толкали, валили на траву. Его сносили постоянно. Это он учел в дальнейшем как тренер — все его команды играли в очень силовой футбол. Но дело не в этом. Такой же была парадигма всей его судьбы — на его гениальные озарения, как тренера, как гения, как мастера своего дела, судьба отвечала обиднейшими, нелепейшими ударами, «сносами».
Ударами в прессе, придирками чиновников, досадными совпадениями, судейскими ошибками. Очень не вовремя для Лобановского развалился СССР.
В его облике, в его характере, в его повадках всегда было что-то одинокое и трагическое. Это был человек, попавший совершенно НЕ ТУДА, куда должен был попасть. Я никогда не забуду взгляда Лобановского, когда он смотрел на игру. Тяжелый, давящий взгляд человека, который смотрит куда-то внутрь себя. И мелко раскачивается взад-вперед, сложив руки между ног. Такое движение я видел только в фильмах про психиатрическую больницу.
...Можно сказать и по-другому — Лобановский всю жизнь шел к тому, чтобы его как тренера не трогали, оставили на своей делянке, на своем хуторе одного, без советчиков. В СССР это было слишком непривычно. Командой руководили по старинке — коллективно. К тому же в советское время газетная статья имела силу директивы. Советский футбол во многом копировал глобальную управленческую ситуацию, где важно было все: и угодить начальству, и вовремя договориться за его спиной. Я не хочу принизить других тренеров, но то, что для них было привычно, понятно, знакомо — московская тусовка, московские правила игры, — для Лобановского было тяжелым грузом. Лобановский всегда был отдельно. Но именно в тот момент, когда футбольная Украина окончательно отделилась от Москвы вместе с Украиной-государством, Лобановский ушел из команды.
Советские деньги и советские материальные ценности вдруг исчезли, и перед ним, немолодым уже человеком, возникла проблема заработка.
Он уехал в Кувейт, где платили очень много и к тренерам относились поэтому очень придирчиво.
В 1996-м Лобановский вернулся и вновь сделал «золотую»
команду — уже в третий раз. Она не выиграла Лигу чемпионов, но навела в футбольной Европе такой ужас, какого не наводили и советские танки в 1968-м. Пала Барселона (с позорнейшим счетом), пал Манчестер. Все были уверены, что падет и Мюнхен — как тогда, 20 лет назад. Но Мюнхен не пал. Упорные немцы через «не могу» обыграли Киев.
В 2000 году Лобановскому присудили титул лучшего тренера Европы. Знаменитые итальянцы (например Марчелло Липпи) открыто признали его своим учителем. Ключевые игроки третьей «золотой» команды Лобановского — Шевченко, Ребров, Лужный — были проданы за бешеные для нашего футбола деньги. Шевченко в «Милане» стал главным футбольным открытием сезона и в итальянской лиге, да и вообще в мире.
Пора было создавать четвертую команду (в нее, кстати говоря, Лобановский впервые в жизни пригласил не только украинских игроков, но и белорусов, грузин, русских, это был очевидный вызов, как бы новая сборная СССР). И тут Валерий Васильевич заболел.
Его тайна, тайна его обращенного внутрь себя взгляда, тайна его феноменальной мысли, тайна его невысказанного, стоявшего в глазах вопроса о своей судьбе и своем предназначении ушли вместе с ним в могилу. Он был очень-очень неразговорчив. «Надо еще поработать над этим», — говорил он в ответ на все вопросы.
Любил порассуждать о засолке грибов или огурцов.
Из привычек самой знаменитой была одна — грызть во время игры семечки. Эту же привычку перенял и весь тренерский штаб. Видимо, Лобановский говорил им: чем курить, лучше грызите. Проживете дольше. А может быть, не хотел, чтобы они говорили глупости, пусть лучше жуют, рот будет занят. После игры вокруг скамейки запасных всегда оставался густой слой подсолнечной шелухи. В Барселоне к ним подошли представители «Барселоны» и предложили несколько кило очищенных семечек. Лобановский гордо отказался. «У нас свои, с Украины», — сказал он.
Борис МИНАЕВ
При участии Георгия Амбернади и Александра Иванского