КИМОНО СЕКОНД-ХЕНД

КИМОНО СЕКОНД-ХЕНД

Мы уже не задумываемся, почему японские лейблы сильно потеснили французские. Япония всегда у нас была в почете. Мы любили Кобо Абэ и Акутагаву, добытых за макулатуру. Уважали карате. Недопонимали и от этого еще больше восхищались дзеном. Отрядами ходили на Куросаву. Не к месту, но эффектно цитировали хокку. Носились как с писаной торбой с блестящим двухкассетником «Шарп». Теперь любим Мураками и суши, и даже зверюгу покемона. Это все объяснимо: экзотика, высокие технологии, то-се. Но почему мы вслед за такими же чудаковатыми европейцами носим эту странную японскую одежду — какие-то чехлы и надувные лодки, траурные рваные хламиды? Эту одежду, которая своим кроем и философией протестует против всей европейской цивилизации? Почему мы выкладываем сумасшедшие деньги за одежду, в которой выглядим, как нищие?!

Моду придумали европейцы. Бодрые и неистовые варвары были одержимы жаждой изменений. Касалось это всего мира в целом и одежды в частности. Одежду — и штаны, и халаты — и ткани перетащили с Востока и давай, согласно своей варварской сути, к фигуре поплотнее носить. Чтобы облегало и при быстрой ходьбе или там конной езде не мешало. Чтобы грудь женская видна была и икроножная мышца. Словом, по-другому носили варвары позаимствованные вещички. А потом и вовсе завели манеру менять моду каждые полстолетия. А в новейшее время — каждое десятилетие. Теперь вот — два раза в год. Мудрый Восток все это время не напрягался. Как-то раз по поводу одежды он все определил и узаконил. Какой человек по половой и социальной принадлежности чего на себя надеть может. Какие цветовые сочетания, какие фактуры тканей. И никакой тебе моды на долгие тысячелетия! Не то надел — секир-башка! И сидишь себе на солнышке, только духовно совершенствуешься, по поводу шмоток и фасонов не убиваешься. Было так заведено, естественно, и в Японии.

Но вот сначала робко в конце ХIХ века, а затем вовсю после Второй мировой войны японцы стали носить европейскую одежду, забывая о своей традиционной. Континентальная зараза разъедала культуру, которая в течение столетий жила своей изолированной от мира замечательной внутренней жизнью. И Япония затаилась: спустя столетие она выслала в Европу своих лазутчиков, отважных воинов, вооруженных ножницами, иглой и культурной памятью. Это была отличная месть.

Ниндзя от моды ехали в Париж с правдоподобной легендой: ума-разума набираться. Как китайцы — в Советский Союз. Йоджи Ямамото, Иссей Мияке, Кензо Такада. Все они выросли в бедности, однако благодаря таланту окончили престижную женскую академию моды «Бунка Гакуин». В Париж они, как водится, тут же, по приезде, влюбились: по ночам гуляли, а днем вкалывали. Малярами да подмастерьями пахали со всем своим японским трудолюбием, пока не обзавелись собственными домами моды. Решительное наступление японцев на всех фронтах началось в 70-х, но подлинным триумфом для них стала следующая декада. Такое впечатление, что в 80-е годы все остальные дизайнеры взяли отпуск за свой счет.

Они создавали одежду, не имеющую ничего общего с буржуазностью. Одежду, протестующую против общества потребления. В ней не было европейской фасадности: она не демонстрировала достатка и прогресса. Наоборот, была аскетичной и даже архаичной. Она не обнажала тело с его красотами, напротив, скрывала его в свободных, словно не по размеру, огромных балахонах. Это была одежда, равнодушная к детали, но безупречная в линиях и пропорциях. Она ставила под сомнение достижения и само существование европейских пафосных домов моды, домов с историей и традицией. По сути, они дерзко написали декреты, упразднявшие их, домов, законы, давно ставшие догмами. Больше трех цветов не носить, туфли в тон сумки и прочая дребедень. Эти правила уже никто не вспоминал.

НИЩЕТА БЕЗ БЛЕСКА И КУРТИЗАНОК

Японцы не давали привычных рекомендаций каждые полгода по поводу цвета и фасона. Они изменили европейское представление о моде как о чем-то бесконечно меняющемся. Ведь восточный костюм оставался неизменным в течение столетий. Они изловчились создать одежду, которая казалась бы модной вечно. Как ни парадоксально, этой одеждой стали вещи в стиле... секонд-хенд. «Наша юность пришлась на период промышленного подъема, когда каждую минуту на рынках, в том числе и на рынке модной продукции, появлялись новые товары, — говорит Ямамото. — Но в то же время мы понимали, что наступит завтра, когда все это выйдет из моды. Зачем тогда гнаться за новизной? И мы стали первым поколением, которое начало носить одежду second hand».

И все европейские представления о красоте полетели в тартарары: в моду вошли странно висящие на плечах неправильные хламиды с необработанными швами и подолом, туники с дырой-проймой, словно прорезанной неопытным подмастерьем. Одежда по Ямамото должна каким-то чудом держаться вокруг тела, чтобы оно дышало и чувствовало себя гармонично. «Иногда мои вещи трудно носить из-за того, что они как будто немного недоделаны. Человеку нужно проявить собственную фантазию. Это ко многому обязывает, но в то же время и раскрепощает».

Нищенская, словно уже кем-то ношенная, одежда Йоджи быстро полюбилась богеме. Ее стали носить Брайан Ферри, Джек Николсон, парни из «Дюран-Дюран», архитектор Жан Нувель, сам Карл Лагерфельд и Вим Вендерс, который, кстати, снял о Ямамото картину «Заметки о платьях и городах». Конечно, все эти ребята выбрали одежду Йоджи не только за искусственную потрепанность. Все японцы, по сути, были заняты европейской одеждой. Подрывники! Они не только на форму — своей асимметрией, неправильными пропорциями — замахнулись, но еще и цвет вывернули наизнанку. Все законы цветовых сочетаний были выброшены с парохода современности. Потому что воцарился г-н Черный. С одной стороны, это казалось напоминанием о японской трагедии — черные платья-лоскуты, словно присыпанные пылью ядерного взрыва. У Йоджи отец погиб на фронте, и мать всю жизнь носила черное. А с другой — это была дань традиции.

Черный цвет для японцев — цвет сложный и по составу, и в высшем, онтологическом, смысле. Для европейцев же черный становится, наоборот, простым решением. Хочешь быть выше — интеллектуальней, загадочней, сексуальней — светской тусовки: надевай черный, и тебя непременно заметят. Не знаешь, что надеть, чтобы выглядеть элегантно: черный. Любишь пачкаться: черный. Брюнетам — черный, блондинам — черный. Дуракам — черный, одухотворяет. Богатым — черный, облагораживает. Черным-черно по всей земле, да здравствует бог Черный цвет!

А теперь кажется, что черный цвет всегда был под рукой. И, кстати, Ирина Хакамада завоевала себе статус самого элегантного политика именно этим японским, своим генетически родным черным цветом.

С ДЫРОЧКОЙ В ПРАВОМ БОКУ

Пока Европа еще носила что-то нарядное, другое ужасное дитя японской моды — Реи Кавакубо, создательница лейбла Comme des Garsons («словно мальчишки»), придумала дикого вида кофточки со спущенными петлями, прорехами и разрывами. Вязальные машинки в ее мастерских были устроены делать дыры в полотне. Еще вещи специально мяли и рвали, оставляя нищенскую потрепанную бахрому. В итоге одна такая, вызывавшая ужас у конформистов и восторг у богемы, кофточка, словно потраченная молью, висит в лондонском Музее современного искусства. Авангард рано или поздно становится классикой.

Но сама Реи, думается, никогда с этим не согласится. Неистовая противница всего буржуазного и традиционного, она испугала Европу своим видением тела, выпустив на подиум горбатых, с опухолями в самых неожиданных частях тела, моделей: юбки и блузки Реи приобрели патологический вид с помощью толстых прокладок. И под этот квазимодный парад дизайнер еще идеологическую базу подвела: мол, у нас, в Японии, красота — это и вовсе не ваша дурацкая красивость. Несовершенство и нерегулярность — вот признаки настоящей жизни. Она подвергла деконструкции само человеческое тело, изменив его пропорции и очертания.

Изделия у Кавакубо специально отпаривались, чтобы еще больше топорщиться и, словно не касаясь, окутывать фигуру, вызывая недоумение: как эта штука на теле-то держится? Кажется, что модельер ничего вроде и не сшивает, все больше закручивая и драпируя.

КАКОЙ ЧАСТИ ТЕЛА НЕ ПОМЕШАЕТ ОБЪЕМ?

Все они — Мияке, Ямамото, Кензо, Кавакубо — вводят моду на объемные вещи, потому как любой японец генетически не понимает одежду, обтягивающую и подчеркивающую фигуру. В таких вещах, по их собственному признанию, японцы задыхаются. Объемная одежда была по-настоящему революционной. Но, как и любая революция, эта имела исторические предпосылки. Утомленная блеском гламура, Европа уже не могла и не хотела подчеркивать талию и бедра. Хотелось убрать собственное тело со всеобщего обозрения.

Кензо в первой же своей коллекции соединил формы европейской одежды и кимоно: в свободных конструкциях были накладные плечи, асимметрия, широкие рукава, прямые линии. Поначалу народ в зале смеялся. Они еще не подозревали, кто будет смеяться последним.

Объемы Ямамото только на первый взгляд европейские: кринолины, пышные юбки, муфты, гигантские шляпы. На самом деле это как в фильмах ужасов: снаружи вроде человек, а внутри уже, извините, пришелец. В его пышных платьях и пальто нет никакой помпезности и вычурности. Только простота и потусторонность. Манекенщицы в этих чехлах, плащ-палатках и стеганых одеялах выглядят пришельцами. Альфу Центавру знаешь? --Тамошние мы! То, что этот объем идет от японской традиции, так просто умом и не дойдешь. Потому что все национальное у Ямамото тщательно скрыто: иных дизайнеров, которые открыто используют фольклорные мотивы, суровый Йоджи называет продавцами сувениров. В своем желании увеличить объем он даже попал в Книгу рекордов Гиннесса, создав самое большое свадебное платье, которое когда-либо было показано на подиуме. Это были огромная шляпа, которую несли ассистенты на больших шестах, и гигантская юбка на кринолине шириной четыре метра.

Мияке просто надувал европейскую одежду: он поражал зрителей коллекцией силиконовых бюстье, надувными брюками, свободными хитонами. Он делал жесткие корсажи в форме человеческого тела, «пыльники», похожие на зонтики, и «доспехи» из бамбука и ротанга, напоминающие японскую военную форму. Объем таился в каждой складке плиссированной или драпированной туники, которые мнут и скручивают вручную. И до сих пор и ткани, и модели Мияке производят только в Японии. Мияке гениально выразил различие европейских и японских традиций костюма: «Покрой западной одежды ориентирован на тело, а покрой японской одежды — на ткань». Секрет в этом. И не только.

ГДЕ ЗАРЫТА ЯПОНСКАЯ СОБАКА?

Действительно, у японцев крой осуществлялся без насилия над материалом: ткань стремились расчленить так, чтобы органичнее увязать с формой тела. Крой кимоно всегда идентичен: раскладка на ткани традиционна, ее трудно поменять. Потому как обусловлена шириной ткани, которая всегда была 35 сантиметров, и, как и во многих культурах, и в русской тоже, зависела от ширины ткацкого станка. Японцы — нация экономная, к глупым излишествам не склонная, никаких остатков ткани для списания. В одежде сохранились архаичные формы крепления — веревочки, никаких тебе застежек и пуговиц.

Японцы заимствовали костюм в виде распашной одежды от материковых китайцев. Распашная одежда — та, которая распахивается и соответственно запахивается. Удобная, в общем. Как и в средневековом европейском, в японском костюме сохранялся принцип ношения нескольких одежд: одна поверх другой, причем так, чтобы каждый слой в костюме просматривался. Доходило до апофигея. Так в эпоху Хэйан, эпоху утонченного стиля, входит в моду платье двенадцати слоев — дзюнихитоэ. Процесс «укутывания» был еще более трудоемким и хитроумным, чем туалеты европейских королей. Каждое последующее платье должно было быть короче, а поверх надевались одеяния из прозрачных тканей.

В таком капустном прикиде женская фигура была скрыта от мужских взглядов, и это еще одна отличительная черта японской чувственности. Эротично то, что скрыто от глаз. Возбуждает недосказанность, дающая пищу фантазии. Объемная одежда создает поле для интерпретации: можно представить, какая она там, возлюбленная, внутри этих матрешек. И потом женская головка, согласно канонам красоты, должна была выглядеть малюсенькой на крупном туловище. Вообще японцы понимали женщину как кокон. Кокон, скрывающий прекрасную бабочку. Кокон, который нужно было разматывать, освобождая от одежд. Помните, у БГ: «Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно, а жаль...» Ни фига не жаль для японца. Для него в любви важен сам ритуал, а не как для нас — чтобы побыстрей и без света. Сидишь, девушку свою разматываешь, как мумию, любуешься, созерцаешь. В стране, где на изучение изобразительного искусства отводят шесть часов в неделю, все поневоле эстеты.

Кстати, одну из коллекций Ямамото, где он заставил манекенщиц выйти в пышных свадебных платьях и снять их — снять кокон, — чтобы остаться в строгой юбке и асимметричном топе, упрекнули в фокусничестве, излишней зрелищности. Однако с позиций вышесказанного все ясно: японец Ямамото баб своих разматывал и любовался. В общем, то был акт любви.

Еще специфическое в японском эталоне красоты: тело красиво, когда оно податливое, как воск, и легкое, как облако. То есть нечто такое, что можно деформировать (вот почему у Кавакубо горбы вырастают!). У женщины не должно быть талии, ее скрывает объемный пояс оби, завязать который — целое искусство. Он-то всю конструкцию кимоно и поддерживает.

Вот кое-что по поводу, откуда она пошла, мода японская. Самое интересное, что эти агенты влияния, изменившие наше отношение к одежде, сами-то народ таинственный. О них, как и об организации бизнеса, мы, по сути, ничего и не знаем. Реи Кавакубо никогда не дает интервью, а все японские дома моды для чужаков закрыты и непроницаемы. Впрочем, для такой корпоративной нации это и неудивительно.

Страна, в которой природная влажность норовит превратить в тлен самое прекрасное произведение искусства, умеет философски относиться к красоте. И, конечно, они умеют вознести красоту над разрушением, разрушив ее изначально. Как с одеждой в стиле секонд-хенд, одеждой, которая уже пережила свою собственную смерть. Страна, которая столетиями научилась жить ожиданием быть унесенной цунами или землетрясением, научилась относиться ко всему бережно и ценить то, что есть. Красиво то, что функционально. Балахоны и черный цвет — удобно, значит, красиво. Страна, в которой не так уж много свободного места, экономна во всем. В художественных средствах тоже. В немногословности — недосказанность, тайна. Так что долой избыточность и да здравствует японская одежда. И будем мы носить этот модный секонд-хенд годами, как завещал великий Яма, и ни одна ниточка не будет обращена в тлен. Потому как влажность у нас нормальная!

Саша ДЕНИСОВА