ЧТО ЕСТЬ СЧАСТЬЕ

Писатель Евгений ПОПОВ беседует с передовым рабочим Владимиром ХОМЯКОВЫМ

ЧТО ЕСТЬ СЧАСТЬЕ

Правильно говорят, что не надо бросать камень в прошлое, не то получишь оттуда два, и оба по голове. В старом-старом «Огоньке» сталинского широкого формата была славная рубрика о людях труда, счастливо и насыщенно живущих при социализме. Вот они перед нами — экскаваторщики в галстуках и при часах, знатные доярки, пьющие чай под портретом генералиссимуса, мужественные шахтеры, выдающие на-гора по десять норм, какие-то токари-карусельщики, равных которым не сыскать на планете. А что сейчас представляет собою человек труда? О чем думает? Чем и на что живет? Наш обозреватель, писатель, пришел в гости к широко известному в узких кругах столицы человеку труда

Так получилось, что в тот момент жизни В. Хомяков сидел в будке вахтера, опуская-поднимая полосатый шлагбаум перед легковыми автомашинами жильцов, въезжающими во двор обычного дома, расположенного в Северном административном округе столицы.

— Владимир, у вас в школе какое прозвище было?

— Естественно, хомяк.

— Говорят, что у вас золотые руки, что вы на все ваши руки мастер, можете любой засор устранить, холодную батарею раскочегарить, стиральную машину оживить...

— От скромности еще никто не умирал.

— Расскажите немного о себе. Вы коренной москвич или приезжий? В Москве ведь, говорят, все приезжие, особенно рабочий класс.

— Лично я коренной. И папа с мамой здесь жили, и дед с бабкой, и дальше в прошлое родова... В Черкизове, на Преображенке, на Скаковой...

— А ваши родители чем занимались?

— Отца-то я не помню, так получилось. А мама всю жизнь была радиомонтажницей. За всю жизнь всего два места работы сменила. Это был такой завод «Комега», который выпускал электронику для тепловых станций, а потом она пошла лаборанткой в НИИ экспериментального машиностроения. А уж там, сами понимаете, — спутники, секреты, то да се. Я и сам после армии на секретный завод по блату устроился, но через полгода оттуда сбежал — меня убивает пропускная система. Я ведь после восьмого класса из обычной школы в вечерку перевелся и работать пошел. Сначала — на 22-й автокомбинат учеником авторемонтника, но там тяжко было, и я подался в НИИ, что около улицы Правды, котлотурбинный.

Начал лаборантом, потом в слесари перешел — работа та же, а зарплата выше... Служил в Чехословакии аккурат через десять лет после нашей «братской помощи», когда всех чехов посадили...

— Всех?

— Почти всех. Я оттуда какой-то замутненный вернулся и сдуру пошел на этот секретный завод.

— А чем ваш секретный завод занимался, если не секрет?

— Один цех выпускал магнитофоны «Яуза», а все остальные работали на «оборонку». У нас ведь любой завод работал на войну. Вывеска «Завод пластмассовой игрушки», а на самом деле — ого-го!.. Не могу, когда ни зайти, ни выйти без пропуска! Я не могу так работать. Мне нужна творческая работа, а крутить каждый день одну и ту же гайку — это меня убивает. Оттуда я пошел во вневедомственную охрану техником. Там было хорошо. Как раз тогда была Олимпиада-80, и мы одно отделение милиции, что в Сокольниках, переделывали под «импортных». Помните Олимпиаду?

— Олимпиаду я, конечно, помню, а кто такие «импортные»?

— Да иностранцы. Замполит объяснял, что когда они приедут и нажрутся нашей русской водки, то надо же их будет куда-то складировать? Хотели типа евроремонта сделать в этом самом изоляторе временного содержания — кровати туда хорошие поставить, тумбочки, мы сигнализацию туда провели, но вся модернизация закончилась тем, что отделению выдали новые алюминиевые кружки и краску, чтобы покрасить «сцену», то есть нары. И все!

— Так ведь пьяному один хрен, где спать. Хоть он «импортный», хоть родной.

— Поэтому я оттуда в «Интурист» ушел. Тогда ведь с продуктами везде было крайне тяжело, а тут все-таки кабак. Ресторан «Сказка», третий этаж «Интуриста» в начале Горького, теперь Тверской, который теперь демонтируют, этот «Интурист». Кладовщиком я там был...

— Широкий у вас профиль, Володя!

— Ага! А знаете, почему его демонтируют? Там ведь при строительстве два проекта было — американский и французский. Американцы сказали: «Мы отель строим и эксплуатируем два года, но исключительно сами, а потом его вам отдадим и не возьмем с вас за это никаких денег». Коммунисты им в ответ: «Спасибо! Филиал ЦРУ на Красной площади нам не нужен». И взяли в работу французский проект, а строили «Интурист» югославы.

Но я оттуда тоже ушел... Куда же, дай бог памяти? А-а... в комбинат парикмахерских услуг, тоже сантехником, тоже нормальная работа — четыре района в Москве, найти меня из начальства никто не может, я свободен как пуля в полете. Потом лавочку нашу прикрыли, но самое интересное, что перед устройством туда меня опять две недели проверяли в Комитете госбезопасности...

— Да ладно, Володя! Чтоб в парикмахерскую да так проверять, с чего бы это?

— Я тоже такой мыслью терзался, пока мне не объяснили, что наша контора стоит на Кутузовском проспекте аккурат напротив дома, где живут Брежнев с Андроповым.

— Это, что ли, на углу Дунаевского, где гастроном?

— Совершенно верно. Самое интересное, что в этом же доме жил парень, у которого была судимость, и его к нам на работу не взяли.

— Не понял. В доме Брежнева — Андропова жил парень, у которого была судимость?

— Да нет, в том доме, где была наша контора, в соседнем подъезде жил парень, которого не взяли к нам на работу, потому что напротив — Брежнев с Андроповым, а под окном — правительственная трасса. Он говорит: «Как же так, я в этом доме живу». А ему в ответ: «Судимость и все, нельзя!»

— Но его же здесь прописали, когда он с зоны вернулся?

— А куда его девать, если у него мать помирала?

— На сто первый километр, куда всех таких девали.

— Значит, забыли. Или, может, кому в лапу дал. Тогда ведь тоже дурдом был не хуже нынешнего.

— А вот у меня один товарищ, поэт, большой фантазер в отличие от вас, он теперь тоже в отличие от вас живет в Германии и пытается получить американскую грин-карту, это вроде нашего паспорта. Так вот ему сказали, что он должен представить справку о том, что в России не сидел в тюрьме. Он приехал в Москву, пошел к своему участковому, а тот ему говорит: «Ты где живешь, в Германии? Там какая валюта, марки? Давай 300 марок». Тот дал, справку получил и шутит: «Скажи, а сколько бы эта справка стоила, если бы я действительно сидел». Участковый задумался: «А сколько бы ты сидел?» — «Ну, к примеру, два года...» — «Две штуки баксов». — «А если бы десять лет?» — «Десять тысяч...» Кстати, это не имеет значения, но поэта поразило, что участковый его был лицом, что называется, кавказской национальности. Он там в Германии привык слышать, что их в Москве сильно менты обижают...

— Ну да, их обидишь! (Задумавшись.) Хотя менты разные бывают и чеченцы тоже. В любом человеке есть что-то хорошее и что-то плохое. Русские, татары, мордва, азербайджанцы и прочие армяне в Москве всегда мирно жили.

У нас в Ленкоме даже негр служил московского разлива — дитя дружбы народов.

— Но вы верите, что эта история действительно была?

— А как же! В России все всегда было, есть и будет на взятках. Везде так — пока не отстегнешь, не почешутся.

— То есть и вы тогда отстегнули. Так, что ли?

— Нет, но там надо было такую анкету заполнять, листов шесть. Надо было, например, указать девичью фамилию тещи. Говорю же — дурдом... Откуда человек может знать девичью фамилию тещи?

— Действительно.

— Меня и перед этим сто раз проверяли — и в «Интуристе», и во вневедомственной, когда мы сигнализацию везде устанавливали. Раньше ведь ни в одном банке сигнализации не было. И в сберкассах тоже.

— Не может быть!

— Может. Сигнализацию начали ставить где-то в восемьдесят первом, что ли.

— А как же «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»?

— Туфта. Я помню, тогда пришел срочный приказ поставить на сигнализацию все сберкассы и банки. До этого в банке охрана сидела, а в сберкассе отродясь по ночам денег не было, их все инкассировали, ни копейки не оставалось. Ну, зайдешь ты, что возьмешь? Кассовый аппарат пустой?

— Чайник, счеты, цветы в горшках...

— Вот именно... Зато в аптеках сигнализация всегда была...

— Потому что за наркотиками лезли?

— Там сигнализация была в два периметра. Сама аптека плюс еще комната хранения наркотиков и сейф. Все под охраной.

— А где вы все-таки слесарить научились так здорово? О вас ведь, кого ни спросишь, все только хорошее говорят из жильцов в отличие от начальства. В чем секрет вашего успеха?

— Да потому что я технически грамотный человек. Вот у меня был напарник Витька Хрусталев, он как исполнитель все делал прекрасно, но был неграмотным парнем. Я ему говорю: «Витька, крути здесь, здесь и здесь». Все! Он со мной никогда не спорил. Но самостоятельно работать не мог.

— А вы как, на ходу соображаете или вам сначала подумать надо, что, куда и откуда?

— Если что-то новое, то сначала надо немножко посмотреть. А так все обычно с первого раза запоминаешь. Если сам до чего дошел, то это на всю жизнь остается и никогда не забывается. Никогда!

— Правда, что у вас жена директор школы?

— Замдиректора.

— Тоже коренная москвичка?

— Нет, она из Казани. Окончила Ленинградский пединститут, приехала в Москву, жила в комнатке при школе, типа общаги. Я как-то зашел туда к своим бывшим учителям, там с ней и познакомился.

— Что это вас в школу потянуло? Обычно, я знаю, школу ненавидят.

— Не, у нас школа хорошая была, 146-я на Скаковой. Учителя хорошие были, жалели, что я ухожу, но мне матери надо было помогать.

— Мать-то живая?

— Живая.

— Ну и дай ей Бог здоровья...

— Насчет здоровья у нее не очень. Инсульт был три года назад, но вроде обошлось, а то ведь парализовать могло, все что угодно могло быть... Она три раза «скорую» вызывала, а они ей: «У вас пищевое отравление».

— Козлы!

— Спасибо, что у нас во дворе врач живет, заведующий реанимацией. Он как глянул, когда ночью шел с работы домой: какое, говорит, отравление! И сам ее к себе в реанимацию отвез, а так бы еще немного — и крышка. У меня тогда как раз отпуск был, веселый вышел отпуск! Каждый день в больницу ездил мать кормить, у нас же, знаете, как в больницах кормят?.. Я вот тут как-то лежал в Боткинской, так там полбольницы кашей отравились. Чего они еще туда могли намесить, я до сих пор не пойму, когда всем известно, что больничная каша — это вода да пшено... Мы ей дачку недавно купили, десять минут на электричке от Коломны, в Песках. Там и воздух почище, и вообще мама всю жизнь об этом мечтала, да только с деньгами всегда было плохо. А тут купили, вроде недорогая — четыре с половиной штуки...

— Водочку-то вы, как я понимаю, исправно пьете?

— Куда ж я денусь? Но это не по пьяни, это я тогда у Марка Захарова работал...

— Где?

— В Театре Ленинского комсомола... Там у нас, если вы были, ну, где служебный вход и фитнес-клуб, там такая сетка была натянута, а дело было зимой. Я за эту сетку зацепился ботинком, растянулся на льду и бочиной ударился о бетонную тумбу. Весь день плохо мне да плохо, болит да болит. Ну, думаю: дело обычное, ребра помял. Шефу говорю, пойду домой, отлежусь. А дома все хужее да хужее. Жена «скорую» вызвала, а я уж и стоять не могу, падаю. Привезли в больницу и вырезали селезенку, я ее разбил немножко...

— «Человек без селезенки»... Так Чехов свои первые юмористические рассказы подписывал...

— Нормально. Если Чехову без селезенки можно было жить, то нам сам Бог велел... Я вообще-то в больницах если и лежал, то только с травмами: иной раз ногу сломаешь или еще чего...

— И все-таки водочка, она как... на здоровье все-таки отражается?

— Да нет вроде...

— Я вот однажды догадался, что алкоголизм погубил Россию, а водка спасла. Или, как говорила одна великая поэтесса: «Жить в такой стране да без наркоза?»

— Есть еще такое выражение: «Вино пьют для здоровья, а здоровье нужно для того, чтобы пить водку». Я думаю, кому суждено спиться, тот и сопьется. Алкоголизм — это болезнь, и процент алкоголиков в обществе стабилен, четыре, что ли, процента...

— А остальные проценты кто? Пьяницы?

— Ну почему? Просто люди. Здоровые, больные... Все болезни, кстати, от нервов. Только две от удовольствия.

— А СПИД?

— Не компетентен.

— Вы сказали, что купили матери дачку. Как с заработками вообще-то? Если не хотите, можете не отвечать.

— А чего тут таинственного? Я сейчас по жизни временно в вахтерах, но заработок все равно имею, потому что и работать, и деньги люблю, которые даже Маркс не отменил. А хорошо я получал, когда в жэке служил перед «дефолтом». Мы же халтурили на полную катушку...

— Ничего, если я об этом упомяну?

— А что, об этом никто не знает, что слесари всегда халтурят? Я же не воровал, а работал, как и сейчас, в свой выходной или вечером. (Элегически.) Тогда доллар был по шесть рублей, у «среднего класса» денежки водились. Это потом, в 98-м, все обломилось, все задушили и пошла чернуха, как при Горбачеве, когда он «сухой закон» ввел, чтоб ему... хорошо было на этом, а особенно на том свете! (Распалившись.) ЦРУ бы сильней подлянки не могло придумать! Я тогда сразу сказал: через месяц не будет сахара, через два — дешевых конфет, потом крупы исчезнут с прилавка, а за ними и все остальное. Точно! Подростки клей стали нюхать, потому что портвейн ведь тоже исчез. (Ностальгически.) А ведь какой у нас портвешок был! Он же ведь был нормальный, хороший портвешок! У нас же не партейная, а портвейная была страна, все ж портвейн пили... А тут разрушили Советский Союз и всю парфюмерию выдули... «ПАРФЮМЕРНЫЕ НАПИТКИ ПРОДАЮТСЯ С ДВУХ ЧАСОВ». Позор! У нас французы в «Интуристе» пришли обедать, а им говорят, что вино подают только после двух. Они тогда достали колоду карт и битый час играли насухую за обеденным столом, пока «пьяный час» не настал. А я однажды сам слышал, как мужик продавщицу спрашивает: «Девушка, я что-то не пойму, лосьон — это сколько градусов?»

— Вам что, Советский Союз жалко?

— А чего его жалеть? Пускай все по-своему живут, если смогут.

— Вы, Володя, в свои 44 года, я понял, много чего повидали. Можно прежнюю жизнь с нынешней сравнивать?

— Сравнивать все можно...

— А поконкретнее?

— По крайней мере в Москве стало лучше. Товары появились, все можно купить. И если руки приложить, то и заработать можно нормально.

А при советской власти и зарабатывать не давали, и даже если деньги были, то на них купить ничего было нельзя, потому что ничего не было. Или плати спекулянтам В ДВА КОНЦА. Радиоаппаратура была только наша, а какой у нее дизайн, когда все будто топором срублено? Сейчас даже наши хоть чуть-чуть чесаться стали. Тот же телевизор «Рубин» возьмите — нормальный, красивый корпус вроде сделали. Началось вроде, слава тебе Господи! А вот продукты раньше, конечно же, лучше были, если только они были. Помните анекдот: «Что такое: зеленое, длинное, колбасой пахнет? Ответ: электричка на Калинин». В Москву все свозили, из Москвы вывозили. Смех! А вообще-то меня удивляет, как только люди чуть лучше жить начинают, так им государство тут же какую-нибудь подлянку придумывает вроде «сухого закона», «дефолта» или раскулачивания, которое было перед войной... Но жить не только нужно, но и можно. А то многие просто обленились. Я вот смотрю на бомжей, что около помоек крутятся. Молодые пропитые рожи! И ведь сколько им ни дай, они все равно работать не захотят. А уж чтоб в Москве работы не найти — я вас умоляю! Вот Гена-дворник, когда нынешней зимой снег сильный валил, звал этих бичей на подмогу. Так он им деньги сразу не платил, а только после того, как поработают. Он им вообще денег не платил, покупал продукты, ну, и бутылку, конечно. А то ведь все пропьют, не жравши, такой уж народ.

А новые времена — что ж? Новые так новые. Человек ведь такое существо, что ко всему привыкает.

Подъехала очередная машина, и рабочий Владимир Хомяков в очередной раз открыл и закрыл шлагбаум.

Но разговор на этом не закончился.

Долго еще говорили писатель и рабочий о новом поколении и, в частности, о дочери Владимира, которой он купил компьютер, об актрисе Ленкома Инне Чуриковой, которой всегда было холодно, и сантехники специально для нее раньше нача'ла отопительного сезона включали в театре отопление, о том, что квартирный вопрос все же не всех сгубил, о том, что каждый человек хорош на своем месте, а на чужом и он плох, и ему плохо, и что зависть разрушительна...

...И о том, что везде, везде в Советском Союзе была сплошная пьянка, и даже старуха на секретном заводе наливала за 70 копеек рабочим портвейн вместо газировки, о том, что на Морозовской мануфактуре до революции рабочий получал в месяц 100 рублей при стоимости живой коровы 12 рублей, но штрафовали не только за пьянку, но даже за матерщину, о том, что если наверху все поголовно воруют, так чего же спрашивать с низов, хотя есть надежда на то, что когда начальники досыта нажрутся, то, глядишь, и наступит порядок...

...И о знаменитом однофамильце слесаря славянофиле Алексее Хомякове вспомнили, идеализировавшем патриархальные устои русской жизни, но выступавшем за свободу слова и отмену крепостного права...

...И о гипотетическом предке Владимира Хомякова, владевшем в Москве Хомяковой Рощей...

...И, наконец, о том, что не все же у нас в стране дураки и плохие, что не может такого быть, чтобы целая, все еще огромная страна была одновременно и глупая и плохая...

...И о том, что есть счастье.

Евгений ПОПОВ

P.S.

Наш обозреватель просил специально довести до сведения читателей «Огонька» и жены В. Хомякова, что за все время беседы они НЕ ВЫПИЛИ НИ ГРАММА, а также НЕ УПОТРЕБИЛИ НИ ОДНОГО НЕЦЕНЗУРНОГО СЛОВА