«Я БЫЛА УТИЛИТАРНЫМ ДРУГОМ БРОДСКОГО»

В 1967 году на международном показе мод Людмиле РОМАНОВСКОЙ был присвоен титул «Мисс Россия». В нее был влюблен Андрей Миронов. Из-за нее дрался Никита Михалков. Она была женой художника Юрия Купера и другом Иосифа Бродского. А еще она была и есть женщина своего времени, которая самостоятельно строит собственную жизнь. Ровно в тот момент, когда она решила, что свобода и одиночество — главные этой жизни достоинства, она встретила свою самую большую любовь

Людмила РОМАНОВСКАЯ-ЭДВАРДС

,,Я БЫЛА УТИЛИТАРНЫМ ДРУГОМ БРОДСКОГО,,

— Мила, давай начнем с самого начала, с воспоминаний твоего детства. Ты ведь родилась в Ленинграде?

— Первые мои воспоминания совсем не о Ленинграде, а о Самаре, куда нас с мамой эвакуировали во время войны. Мама была главным инженером на военном заводе. Мы уехали вдвоем, папа остался в Питере и пережил там всю блокаду. Он был капитаном 1 ранга, начальником порта. Позже его назначили директором Морской академии.

Мы провели в Самаре около четырех лет. К сожалению, за это время произошла трагедия — папа встретил другую женщину. Но он был всегда добр к нам, у меня с ним связаны самые теплые воспоминания.

— Отец был таким неотразимым?

— Интересным, с харизмой, душа компании — его все любили. Играл на четырех инструментах, рассказывал анекдоты так, что все валились от хохота.

В конце войны мы вернулись в Ленинград. Наш прежний дом разбомбили. Отец нашел нам квартиру на Кирочной, в том же доме, где жил сам. Я к нему часто бегала.

Кстати, мои родители не разводились в течение четырнадцати лет — мама не давала развода. Она, по-моему, всю жизнь любила отца. Со второй своей женой отец жил без регистрации, что в те годы было необычно.

Мама все время была на работе, по 12 — 14 часов в сутки: днем преподавала в техникуме, вечерами — в школе повышения квалификации. Конечно, у нас был телефон, она звонила. Оставляла мне кашу под подушкой, но я кашу не ела и ходила полуголодная, потому что постоянно была либо в школе, либо во дворе. Тощая была, как спичка.

— А в школе училась самой обыкновенной?

— Не совсем. Позже, в Лондоне, мы с Осей (Иосифом Бродским. — А.А.) гадали, знали ли мы друг друга в школьные времена. Я училась в здании, в котором до революции располагалась Аннашуле, женская немецкая школа. А Иосиф — рядом, в Питершуле. Когда он об этом рассказал, я ахнула, так как дружила с мальчиками из Питершуле. Ося сказал: «Кажется, я тебя помню, ты была длинная и тощая». Может быть, так оно и есть, а может, это только его воображение.

В школе я была ужасной хулиганкой. Все время убегала с уроков в кино. Однажды увела весь класс. Бедная мама переживала, била меня. Еще я натирала чесноком стол учительнице-географичке. Стол издавал такой запах, что в класс нельзя было войти. Я ненавидела географичку и всем пригрозила: если кто-нибудь выдаст — изобью. В то время я занималась спортом, бегала на скоростных коньках, получала разряды, была сильная, меня боялись. Но все каким-то образом обнаружилось, и бедную маму опять вызвали в школу, а она меня порола ремнем.

Потом меня «запихнули» в электромеханическое училище. Можно было попробовать в консерваторию — я окончила музыкальную школу по классу фортепияно, учила сольфеджио, вокал, историю музыки, — но не хотелось. В училище меня держали за то, что выигрывала призы на соревнованиях по конькам.

— Наверное, голова была занята кавалерами?

— Ой, что ты, какие кавалеры?! Даже и не думала об этом.

— А наряды? Ты любила красиво одеваться?

— Это сейчас любят. А в мое время — какие там наряды?! Мама шила себе блузки из парашютов. Ленинград после войны — одна нищета и разруха.

— И мыслей, чтобы стать манекенщицей, не было?

— Никаких! Если я чего-то и хотела, то, наверное, изучать историю искусств. Но тут я собралась замуж.

Мы с мамой отдыхали на Финском заливе. Мне было восемнадцать. Сейчас никто не отдыхает с родителями, а тогда это считалось нормальным. На пляже я познакомилась с двумя молодыми людьми. Один постарше, другой примерно моего возраста. Высокий привлекательный Володя и его друг Дима Иванов учились в Москве, во ВГИКЕ, на сценарном.

Ну, познакомились, разговорились, расставаясь, обменялись телефонами. Через какое-то время ребята приехали снова. Пригласили на концерт в филармонию. В такси я сидела на заднем сиденье и ерзала, а они меня потихонечку тискали. То один прижмется, то другой погладит.

Потом Володя стал приезжать один. То, что это серьезно, я поняла, когда он познакомил меня со своей мамой Тамарой Казимировной Трифоновой, директором Института международной литературы. Она меня не приняла, я это почувствовала сразу. «Я с твоей мамой никогда не уживусь, — сказала я Володе. — Она меня просто презирает». Он ответил, чтобы я не говорила глупостей, что все нормально, а мамина надменность связана с происхождением, а не с моралью. Его мама была из польских шляхтичей, до революции у них было огромное имение в Польше. И в ней и в Володе чувствовалось аристократическое происхождение.

Вскоре Володя сделал мне предложение. Не могу сказать, что я потеряла голову, но влюблена была. Скорее на какой-то момент голову потерял Володя. Он относился ко мне как к хрустальной. Может, это воспитание сказалось.

— Когда же мы дойдем до твоей «модельной» карьеры?

— Работать манекенщицей я начала незадолго до переезда в Москву. Одна моя подружка-сокурсница ушла из училища в Ленинградский дом моделей. Мы были слегка похожи. И в один прекрасный день мне звонят и говорят: «Рита заболела, а у нас показ. Она сказала, что вы с ней одного размера. Не могли бы вы нам помочь?»

Пошла, примерила, сидит нормально, попросили пройтись. Прошлась. Они мне: «Вы родились манекенщицей!» Я подумала: «Боже мой, это же гениально!» Стала работать в Доме моделей, подписала контракт и через два месяца поехала в Финляндию. С этого момента началась моя стремительная карьера. А еще через два месяца я вышла замуж и переехала в Москву. Сразу после свадьбы начала думать о работе. Первое, естественно, что пришло в голову, — обратиться в Дом моделей, других мест просто не было. Там ответили, что пока полный набор, но телефон на всякий случай взяли. А у мужа начались неприятности в институте. Той осенью на курсе выпустили «капустник», в котором критиковали Ленина. После «капустника» семь человек выгнали из ВГИКа, но дали им шанс: если год отработают на производстве и получат положительную характеристику, их восстановят. На мои просьбы помочь с работой Володя отвечал: «Да что ты волнуешься?! Отдыхай». Он работал на кабельном заводе. Приходил вечером ужасно усталый, я вокруг него крутилась, накрывала на стол. Это было тяжелое время, какая-то отрезанность от мира, от друзей. Неожиданно звонок из Дома моделей: «Приходите, поговорим». Я пришла, и художница Таня Осмеркина взяла меня на работу.

— Тебя кто-нибудь учил этой профессии?

— Нет, наше поколение, включая Регину Колесникову, ничему не училось. Или ты умеешь, или не умеешь. Или ты подходишь по размеру или не подходишь. Меня взяли с испытательным сроком. Естественно, я осталась. Сказать, что понравилась, не могу. Волновалась очень. Знала, что нужна работа, что будет интересно и, может быть, даже буду выезжать за границу. Старалась двигаться так, как говорили. Скажут: «Покажи спину!» — и понимай как хочешь. Я больше старалась, чем любила, а уж потом вошла во вкус.

— На показах ты очень хорошо двигалась...

— С самого раннего детства, сколько себя помню, я танцевала и пела. Занималась в Вагановском училище, но сломала большой палец на ноге и уже не могла стоять на пуантах.

...Через три года родилась Настя. Казалось бы, ребенок должен семью укрепить, но наши отношения с Володей вконец разладились.

После декрета я быстро вернулась на работу, по три-четыре раза в год ездила за границу, что в те времена было роскошью. Володя же неожиданно начал пить.

В 1967 году я получила звание «Мисс Россия». В Сокольниках проходил международный показ мод, участвовали семь стран, я выносила хлеб-соль в красном сарафане, а после показа комиссия выбирала «Мисс» от каждой страны.

— Ты знала заранее, что будет такой конкурс?

— Нет, нас не предупредили. Как позднее выяснилось, устроителем была газета «Комсомольская правда». Я вернулась домой с огромным букетом, ужасно веселая. Поднимаюсь на восьмой этаж, звоню — никто не открывает. Я знаю, что мама с Настей дома. Начала волноваться, может, что-то случилось. И вдруг из-за двери какой-то жуткий голос: «Ну что, шлюха, пришла?» Услышать такое от Володи, который был хорошо воспитан и никогда в жизни не позволил себе ни одной грубости... Я в ужасе ему: «Володя, успокойся, соседи все слышат, ночь на дворе. Господи, давай разберемся, поговорим. Что ты сделал с мамой и Настей?» Выяснилось, что он их запер в маленькой комнате. Володя мне: «Ну, ты, мисс Раша! Кто это тебе цветы подарил? Откуда ты пришла?» А у меня был такой счастливый день, мне так было до этого хорошо, мне столько теплых слов люди наговорили...

Эта история как-то меня сломала. Перестала с ним спать. Мы продолжали жить в одной квартире лишь потому, что разменяться было сложно. И тут я встретила Андрея Миронова, и у нас начался роман, довольно бурный.

Нас познакомил Валентин Гафт, тогда муж моей подруги Алены Изоргиной. Андрей мне показался очень забавным, с чувством юмора. Никто не верил, что у меня с ним роман, он выглядел маленьким и толстым. Мне подруги говорили: «Милка! На что тебе такой боров?» А я отвечала: «Что вы! Он хороший, и мне нравится». Андрей был экстравертом — все на публику, шумный, громкий, веселый, смешной, очень талантливый. Он звал меня по-французски: «Мое солнце». Звонил: «Это я, мое солнце!» Я была сильно влюблена.

Обычно я приходила на спектакль, а потом мы шли куда-нибудь поесть и далее — в его холостяцкую квартиру. И вот в один прекрасный вечер я жду Андрея у служебного входа и вдруг вижу на другом конце сквера Володю. Он меня не заметил. Вышел Миронов, Володя подскочил и ударил его по лицу. Я пулей вылетела из-за кустов. «А! И ты здесь!» Началась драка, крик, народ стал собираться. Надо сказать, что Андрей быстро смылся. Он берег лицо, в драку не лез.

Я схватила мужа за руку и оттащила от толпы. Вдруг он заплакал: «Я делаю это потому, что не знаю, что еще делать». Мне стало его жалко, и мы пошли к себе. Дома Володя опять что-то выпил, влез на подоконник (мы жили на восьмом этаже): «Это конец, я сейчас выпрыгну». Я ему: «Володя! Прекрати представление». Тогда он слез, помчался на кухню, схватил нож и стал за мной носиться по квартире. Мама с Настей сидели в другой комнате, я им велела не выходить.

С Мироновым отношения продолжались недолго. У Андрея до меня был роман, и мне показалось, что он начал восстанавливать отношения. Может быть, девица сильно настаивала. Она была актриса, я видела ее в Театре сатиры и что-то смутное почувствовала. Но я бросила Миронова сама. На моем горизонте появился художник Юра Купер.

— Прямо как снег на голову?

— Почти. Был показ мод в Доме художника, после — банкет. Я оказалась за одним столом с Юрой. Заказали еду, началось веселье. В какой-то момент он сказал: «Мы едем дальше в Дом кино, хочешь присоединиться?» Я по телефону отменила свидание с Мироновым и поехала в Дом кино. В первый вечер мы просто болтали, но я быстро и сильно влюбилась.

Вскоре мы решили жить вместе. Сделали в его студии ремонт, и я туда переехала. Позднее узнала, что, когда уходила на работу, к Юре приходили поклонницы. Он уже тогда был «мэтр». Я всех отваживала. Был короткий период, когда Юра мне не изменял, что на него совершенно не похоже. Он сделал мне предложение, я согласилась. А накануне свадьбы жених чуть не сбежал. Обычные его номера: «Может, подождать год-другой? Куда спешить?» Я ему: «Зачем ты все это затеял? Как я буду выглядеть перед друзьями?» Юра мне: «Моим друзьям наплевать». Я расплакалась, была убита совершенно. Увидев это, он сказал: «Ну ладно, если ты так расстраиваешься, давай поженимся».

— Я хорошо помню вашу свадьбу. Ты была в розовом кружевном платье. Народ шел и шел. Где-то в первом часу ночи я ушла в другую комнату и уснула на вашей кровати, а когда проснулась, надо мной кружили комары, рядом спала ты, с краю мой муж Миша, а Юра на полу на своем тулупе. Было 1 Мая, и за окном шел снег. Я решила, что это светопреставление: комары, снег в мае на Кировской. А что была за драка между Купером и Никитой Михалковым?

— Это было в 1970 году, когда мы еще не были женаты. Дом моделей собирался на международную выставку «Экспо-70» в Японию. Перед отъездом в Доме кино был показ коллекции, который прошел, по-моему, успешно. После банкета ко мне подошел Никита Михалков и сказал: «Поздравляю!» Безо всякого флирта, просто хотел поблагодарить. И тут к нам подлетел Юра и с силой Михалкова толкнул. Никита страшно разозлился: «Ты кто такой? Куда лезешь? С ума сошел?» И началась большая драка. Юра и Никита быстро разошлись, а народ продолжал драться, не зная, почему и зачем. Купер с Михалковым потом со смехом вспоминали этот эпизод. Они дружили и впоследствии много работали вместе. Юра оформил спектакль в Италии, который поставил Никита, — с Марчелло Мастроянни в главной роли.

— А про дружбу Купера с кинодраматургом Валентином Ежовым ты помнишь?

— Они подружились уже при мне, не знаю, на какой почве, может быть, на женской. Валя приходил к нам со своей очаровательной женой Ольгой Никитичной, Лесей. У нас почти каждый день были застолья. Потом Валя стал приходить один. В это время в него без памяти влюбилась совсем молоденькая японка, скрипачка, студентка Московской консерватории Йока Сака. Валя обычно приходил, когда застолье начинало затихать, и говорил: «А сейчас хочу музыку!» Как купцы в начале века заказывали цыган. Он звонил Йоке, и через двадцать минут, неважно, какое время дня или ночи было на дворе, она приезжала со скрипочкой, вставала на кухне в нашей мастерской и играла, а мы слушали. Играла японка хорошо, никто не разговаривал за столом, хотя были в порядочном подпитии. Без разрешения Ежова Йока за стол не садилась. Мы не знали, какие у них были отношения. Потом Валя увозил ее домой.

Позже у Ежова случился роман с Викой Федоровой, которая по тем временам была абсолютно раскрепощена и позволяла себе все. Мы ездили с ними в Петербург, жили в «Астории». Как-то ночью Вика пришла в наш номер в ночной рубашке, сказала: «Ежов спит, и мне не с кем выпить». И мы просидели с ней до четырех утра, а потом она у нас в кресле заснула.

— Ты не расскажешь, как тебя преследовал КГБ?

— Это было года через три после моего переезда в Москву. Начались странные телефонные звонки: «Вам отец передал посылку, зайдите получить». Я удивилась: вчера с отцом разговаривала, он мне ничего не посылал. «Нет, вы зайдите по такому-то адресу и никому не говорите о нашем разговоре». Потом я выяснила, что это был филиал КГБ. Один раз поймали меня днем на улице Горького, попросили пройти с ними.

— А как они выглядели?

— Никак, безликие. Там таких специально, по-моему, подбирают. Чем незаметнее, тем лучше. Они расспрашивали о моей жизни, работе, поездках. Прибежала я домой, вся дрожу. Володя выслушал и говорит: «У тебя один выход — притвориться глупенькой. Хихикай, делай вид, что ты ничего не понимаешь, интересуешься только тряпками. Разыграй красотку манекенщицу. Главное — не бойся. Потому что, если они увидят, что боишься, значит, поняла. Раз поняла, значит, можно давить». Володя был умный мужик, он тогда меня спас. Меня дергали раза четыре. Перед поездкой в Канаду вызвали, пытались вербовать открыто. «Нам нужна ваша помощь, чтобы вы писали отчеты. Может, девушки заведут романы». Я им: «А какое мне дело?! Мне дочке надо платья купить, я по магазинам буду бегать». Они, наверное, подумали, что я не в себе, дурная. Обрабатывали меня долго, я думала, не выдержу, с меня пот тек ручьями. Но потом отпустили и больше не вызывали.

— А когда вы с Юрой решили эмигрировать?

— Разговоры об этом начались сразу же после свадьбы. Я не сильно хотела ехать, так как была в полном порядке. Мама ехать наотрез отказалась. Володя не давал разрешения на выезд дочки. Я умоляла, стояла на коленях, пыталась шантажировать. В конце концов он согласился, и мы подали документы в ОВИР. Разрешения ждали всего несколько месяцев, а нам показалось, что прошла целая вечность. С работой пришлось расстаться: наша «волшебная тройка» попросила меня уволиться по-хорошему. Люди, подавшие документы на эмиграцию, считались врагами народа. Шесть месяцев мы были в подвешенном состоянии.

— Я помню, как мы вас провожали в Шереметьево.

— Проводы были сумасшедшие, все восстановить просто невозможно. Народ шел с шести часов вечера до четырех утра, до нашего выезда в Шереметьево. Дверь на лестницу не закрывалась. Среди всеобщего бедлама в коридоре на чемоданах сидела и плакала навзрыд жена американского посла. Это она так переживала Юрашин отъезд.

22 апреля утром мы прилетели в Вену. Юра получал чемоданы, мы с дочкой ждали его. Вдруг навстречу нам идет мужчина и, поравнявшись, говорит: «Мила! Как ты могла предать Родину!» КГБ следил за всеми, кто приезжал в Вену, и делал какую-нибудь гадость. На меня эта сцена произвела ужасное впечатление, несколько месяцев я была в панике. Юра смотрел на вещи трезво: «Да плюнь ты на них, мы уже уехали, что они нам могут сделать?» Никто больше ко мне не приближался, ни слежка, ни разведка. Как-то само собой улеглось. Потом был Израиль, но это уже отдельная история.

— Кажется, вы были одними из первых, кому удалось выехать из Советского Союза...

— В аэропорту Бен-Гурион ко мне подошел журналист и попросил дать интервью. Я удивилась, а Юра, кажется, расстроился. Сказала, что сейчас не могу, может позднее, через неделю, когда немного устроимся. Через неделю журналист меня нашел. Интервью получилось небольшим, но оно помогло мне с работой. Фирма «Бегед-Ор» рекламировала кожаную одежду и аксессуары. Каждый день я ездила в офис на маршрутном такси из Иерусалима в Тель-Авив. Еще через месяц я перешла в фирму «Котекс», стала ездить в командировки в Италию, Францию, Южную Африку.

А у Юры началась депрессия, он не хотел жить в Израиле, говорил, что надо уезжать. Дело в том, что он ехал во дворец, а я — в палатку. Я считала, что надо попробовать, оглядеться. А он рвался почти на следующий день. Хотя у нас был свой маленький трехкомнатный домик в неплохом месте.

В конце концов, поняв, что ситуация безвыходная, Юра сделал выставку. Она прошла очень успешно, все было продано, у нас появились дополнительные деньги. Мы решили выплатить государству долг и уехать. Израиль пытался задержать специалистов, и документы о выплате долгов, даже вернув все до копейки, было не так-то просто получить. Мне посоветовали умаслить чиновников заграничными подарками. Я привезла им пару сувениров из Италии, и это сработало.

Прошло больше пяти месяцев. Мне удалось получить «нансеновские» паспорта, которые позволяли путешествовать по миру, но не давали права жить в стране. Тем не менее все вместе мы выехать не могли, один из нас должен был оставаться в Израиле в заложниках.

И тут меня послали на месяц в Лондон, в филиал фирмы «Бегед-Ор». Дали небольшой номер в гостинице на Park Lane. Через две недели Юра приехал и остался в моем номере, а я отправилась назад забирать Настасью.

Поздней ночью, около двух часов, наш друг Саша Кальцатый высадил меня с дочкой в аэропорту Бен-Гурион. Я пошла на паспортный контроль. Сразу начались вопросы из-за бумаги, подтверждающей оплату долгов. Я объясняла, показывала документы, страшно нервничала, сонная Настасья начала плакать. Я потеряла десять лет жизни за этот период, особенно в эту ночь. Это была судьба, чудо — то, что не спросили про заложника. Они могли проверить, позвонить домой. Выяснилось бы, что Юры нет. И все, меня бы не выпустили.

Прилетели в Лондон под Рождество, сняли квартиру в Хэмпстеде. Галерейщик Эстерик, американец, живущий в Англии, достал документ, что Юру берут на контракт в галерею, и это помогло остаться в стране. Я связалась с «Бегед-Ор», все объяснила. Кстати, из-за хозяина этой компании у нас обострились отношения в семье. Хозяин за мной ухаживал, я была вынуждена терпеть из-за работы, а Юра ревновал. Но ведь кто-то должен был приносить деньги.

— Юра ничего не зарабатывал?

— Сначала ничего. Продал две-три картины знакомым, которые пожалели нас, и все. Не мог работать, не хотел. А потом вдруг собрался с силами и написал книгу. Нашел переводчика, Нину Буи. Получил хороший аванс. Поехал в издательство в Америку, у него появилась новая знакомая Люси Джарвис, и уже я его ревновала, а он оправдывался: «Глупости, не придумывай».

Через год мама переехала в Лондон смотреть за Настасьей. Денег катастрофически ни на что не хватало. Я устроилась машинисткой на Би-би-си. Языка еще не знала, печатать научилась, когда Юре помогала с книжкой. Платили немного, но я продолжала работать манекенщицей, сотрудничала с ведущими домами моды — Пьером Карденом, Кристианом Диором, Живанши. Я была вся на нервах, тощая как скелет, и это их устраивало.

У Юры в Англии с работой ничего не получалось, он нашел галерею во Франции. Заключил контракт и переехал в Париж на потрясающую улицу Faubourg St. Honore. Мы ездили друг к другу в гости, массу денег тратили на телефонные разговоры. Так продолжалось много лет. Отношения совсем испортились, когда у Юры появилась шведка Би-Би. Я знала, что он мне и раньше изменял, но тут решила разойтись. Ужасно переживала, но дома при маме и Настасье дать волю чувствам не могла. Когда совсем было тяжело, садилась в машину, уезжала за город и орала как ненормальная.

— Помнишь, ты рассказывала, как ходила на исповедь в церковь к владыке Антонию Сурожскому и как он тебе помог советом?

— Я пошла к Антонию, так как не знала, куда кинуться в горе. Я понимала, что «пробить» Юру не смогу. Что бы я ни сделала — стояла на коленях, умоляла, ругалась, хлопала дверью — ничего бы не помогло. Отец Антоний мне сказал: «Научить тебя жить я не могу. Единственное, что в твоих силах, — отпусти душу, оставь его, оставь себя, отойди внутренне от него, постарайся не видеть. Если можешь, не звони, дай срок и, когда пройдет несколько месяцев, если не сможешь выдержать, приходи, снова поговорим».

— Совет помог?

— Да. В принципе я могла это сделать сама, но от того, что он мне сказал, выразил все словами, сформулировал мои мысли, стало легче. К счастью, в то время я сдала экзамен на переводчика, и мой заработок увеличился. Юра помогал нам деньгами, но нерегулярно. У него самого не было денег, он тоже только начинал, и я это понимала.

Я купила квартиру, надо было выплачивать ссуду. Денег всегда было в обрез. Ушла с головой в работу. С увлечением брала интервью, писала программы, переводила. Постепенно жизнь наладилась, и душа успокоилась. Хотя не могу сказать, что удалось совсем отделаться от мыслей о Юре. Даже сейчас, двадцать лет спустя, иногда подумаю: что он в данную минуту делает? Так что все было непросто.

Лет пять я жила монашкой, ни с кем не встречалась. Потом поняла, что годы уходят, надо устраивать личную жизнь. Завела роман с юношей на десять лет моложе себя. Он ничего собой не представлял, преподавал французский язык в школе, был веселый, забавный, живой, легкий. Для меня это был толчок. Хотя я по-прежнему думала о сломавшихся отношениях с Юрой, но теперь я могла начать какую-то новую историю.

— Милаша, много лет ты дружила с Иосифом Бродским...

— Мы познакомились в Москве у Голышевых (известный переводчик Виктор Голышев. — Ред.) на встрече Нового года. Ося с огромным удовольствием исполнял русские романсы, а я цыганские. Гости сели в кружок и подпевали нам. Получилась замечательная новогодняя ночь. С этого момента у нас сложились теплые дружеские отношения. Хотя точек соприкосновения почти не было, я от литературы далека. Когда Ося переехал на Запад, многие обижались, что не помогает. Это было несправедливо, Ося был добрый и мягкий и многим помогал, но ему надо было еще зарабатывать на жизнь.

— К тому же богатырским здоровьем он не отличался...

— Да, проблемы со здоровьем были у него всегда, он перенес несколько операций на сердце. В последние годы плохо себя чувствовал, но продолжал преподавать, много ездил, выступал. Последнюю операцию несколько раз откладывал, наконец решился, но буквально накануне умер.

В Лондон Ося приезжал каждый год по нескольку раз, и мы почти всегда встречались. Дважды я ездила в Нью-Йорк по делам. Была у него дома в Гринвич-Вилидж. Мы ходили в его любимые кафе, он показывал свои любимые тихие улицы. Шикарные кварталы Манхэттена около Центрального парка его не вдохновляли.

У него рождались постоянно какие-то идеи, не связанные с литературой. Однажды Ося долго объяснял мне идею новых спичек. Спички не надо было зажигать, они загорались в тот момент, когда их вынимали из коробка. Я смеялась и интересовалась, откуда у него эти мысли. Он отвечал, что ему все интересно, особенно изобретения.

В Лондоне Ося останавливался, как правило, у Ляли — Дианы Майерс. А за год до Нобелевской премии подружился с пианистом Альфредом Бренделем и пару раз жил у него, в небольшой квартире с отдельным входом и маленьким садом.

Однажды позвонил: «Милягин, принеси чего-нибудь поесть. Я плохо себя чувствую. Никуда выходить не хочу, даже в паб напротив». Ну, конечно, принесла еду, накормила. Я была утилитарным другом Бродского.

Ося брал меня на концерты в Royal Albert-Hall. Как-то позвонил: «Милягин, есть один билет». Я съехидничала: «Кто-нибудь отказался?» У нас с ним были открытые отношения, я ему могла сказать все, что думала, и он мне тоже. «Да, — говорит, — отказался. Билеты плохие, сидеть будем на балконе, поэтому захвати подушку».

Кажется, это была одна из симфоний Малера. Ося сильно чувствовал, переживал. Симфония тяжелая, мне ее слушать было непросто. Сначала мы стояли, прислонившись к стене, а потом сели на пол на подушки около балюстрады и сквозь балясины смотрели вниз на оркестр. Я следила за Осей, мне было любопытно. И мне показалось, что в какой-то момент он заплакал.

Позже я сделала о нем две передачи на Би-би-си. В свой репортаж о Венецианском бьеннале включила стихи Бродского и симфонию Малера, которую Ося любил. Второй раз я взяла у него интервью, когда он был у меня дома: «Осенька, будь добр, это моя работа». — «Ладно, давай, старуха, только у меня времени мало».

— А ты помнишь, как он получил Нобелевскую премию? С Марией он тогда уже был знаком?

— Нет, ее еще на горизонте не было. Их роман случился мгновенно, и эта женитьба нанесла многим женщинам смертельные раны. Я знаю двух, но не хочу называть имен.

Когда Бродский получил Нобелевскую премию, он был в Лондоне, жил у Бренделей. После возвращения из Стокгольма жена Бренделя Инга предложила устроить торжественный ужин. Ося же сказал, что хочет видеть только своих подружек, и пригласил Марго, Лялю и меня. И мы, четыре бабы, поздравляли его, тискали, обнимали, пили за его здоровье. Он улыбался, сжав губы, одними углами рта, получалась рыдающая улыбка. Я-то знала, почему он так улыбается, — один зуб был не в порядке. Я ему говорила: «Ося, ты сейчас часто бываешь на людях, сделай зубы!» — «Ой, надо».

Он говорил: «Милягин, если бы все такие были, чтобы меня не дергали, не заставляли, не умоляли». Я никогда на него не давила, может, поэтому у нас были такие замечательные отношения, чисто приятельские.

— А как ты познакомилась со своим нынешним мужем Дагласом?

— Это замечательная история. Мы познакомились в самолете. Летели вместе из Парижа. Это было пятнадцать лет тому назад. У меня в Париже с Юрой был последний разговор. Встретились за ланчем и договорились, что больше не живем вместе. Было спокойно, без нервов, но очень грустно. Выпили две бутылки шампанского и разошлись. Приехала в аэропорт подшофе, веселая, свободная. Выяснилось, что место мое продали по ошибке другому пассажиру. Девушка на регистрации предложила лететь первым классом. Это была судьба, я в судьбу верю.

В салоне было пусто, один или два пассажира. В последнюю минуту вдруг влетает, запыхавшись, огромный мужчина, весь в мыле, потому как едва не опоздал. Двери закрываются. Пассажир плюхается в кресло и говорит стюардессе: «Пожалуйста, шампанского!»

Я смотрю и думаю: «Интересно». У меня правило: никогда в самолете ни с кем не заговаривать. Продолжаю безучастно листать журнал. Тут выясняется, что вылет задерживают на час. «Вы не хотите чего-нибудь?» — спрашивает стюардесса. И я тоже попросила шампанского, а Даглас тут же предложил объединиться в компанию. Он вел себя как джентльмен: никаких лишних вопросов и откровений. Спокойный, вкрадчивый голос, голубые глаза. Я подумала: «Любопытно». Он не давал авансов, говорил о жизни, о том, что переезжает работать в Лондон, что нефтяная фирма послала его возглавить дочернюю компанию в Великобритании. Он сказал, что у него был последний день в Париже. Я ответила: и у меня тоже был последний день в Париже, и вряд ли я поеду туда в ближайшее время. Подробности мы друг другу объяснять не стали.

Когда приземлились, он предложил меня подвезти: дал деньги таксисту, который отвез меня домой. Перед расставанием Даглас попросил мой номер телефона. Позвонил он только через три недели. «Вы меня не помните? Мы с вами в самолете летели». Когда мы второй раз встретились, он весь дрожал от волнения, я такого никогда не видела.

— Как же он три недели терпел?

— Да, он мне потом сказал, что сразу же сильно в меня влюбился. А я не знала, что и думать. Можно неделю не звонить, десять дней, ну две недели, а тут целых три! Еще через три дня он мне сделал предложение.

— И ты сказала «да»?

— О, нет, нет, нет. Мне была нужна свобода, я совсем не хотела замуж. У меня была работа, друзья, любовники, собственная квартира. Я была счастлива. Роман — замечательно! На что мне муж? А он говорил: «Подумай!» У нас с ним абсолютно ничего не было. Как в старые добрые времена, три месяца длилось ухаживание с шампанским, с цветами, с походами в рестораны, проводами домой. Даглас рассказал мне свою историю, что уже десять лет не живет с женой, я сказала, что навсегда рассталась с Юрой. Нашу первую ночь мы провели вместе в Корноолле в роскошной гостинице, а наутро Дагласу сообщили, что умер его отец. Для нас обоих это был рубеж в жизни.

— А что было потом?

— Ты сама все знаешь и без меня можешь закончить.

...А потом они поженились, и более верного и заботливого спутника жизни представить себе невозможно. Даглас постарался защитить Милу от всех житейских проблем. Он ведет себя как верный благородный рыцарь, охраняющий даму сердца. Мистер и миссис Эдвардс живут в графстве Херефорд в великолепном английском доме XVIII века с небольшим парком. Мила внесла в дом женский уют и покой. Даглас прекрасный хозяин, все приведено в образцовый порядок. Я люблю приезжать к ним в гости. На втором этаже их дома у меня персональная спальня с ванной. Просыпаясь утром, я смотрю на узкий солнечный луч, пробивающийся сквозь занавески. Он падает на старенький офорт нашего бывшего друга замечательного художника Юрия Купера. И я вспоминаю те дни, когда мы были вместе и очень любили друг друга...