Теоретический спор о «среднем классе» — это спор о том, как живет наше общество. Нету его — значит, в нищей стране все нищие. Есть — о, не зря страдали
КЛАССИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ
Он ведет страну к спокойствию и процветанию. Такому же, как на Западе, где критериям «среднего класса» (образование, имущество, доходы, профессиональный статус) отвечают 80% населения. Вот и у нас несколько лет назад хватились — срочно нужен «средний класс». С тех пор его ищут пожарные, ищет милиция... Каждый, надо сказать, ищет что-то свое. Готовя эту публикацию, автор пересмотрел множество материалов и чуть не свихнулся: разброс взглядов такой же, как если бы Галилей спорил с Птолемеем об астрономии — от «она круглая и вертится» до «она плоская и стоит на трех китах». В России дискуссия сводится к следующему: можем ли мы назвать такую-то группу «средним классом» в западном смысле слова. Ясно, что не можем, но все-таки назовем.
Начать с того, что само определение звучит довольно странно. Все мы учились в школе, и отдельные товарищи до сих пор помнят, что «основной признак различия между классами — их место в общественном производстве, а, следовательно, их отношение к средствам производства» (В.И. Ленин). А тут в одну кучу мешают таксиста, хозяина булочной, рекламного менеджера, вузовского преподавателя, парикмахера, тренера по шейпингу, музыковеда, заводчика ротвейлеров и прочее, и прочее. Что у них общего? Ничего. Какое у них отношение к средствам производства? Да самое разное. Класс ли это в том значении этого слова, в котором я проходила его по политэкономии? Нет. Зачем же их выделяют в общую группу? Ну просто потому, что надо же как-то назвать людей, у которых есть немного денег, голова на плечах и кое-что в этой голове, позволяющее успешно продавать свою рабочую силу. Откуда взялось само понятие? Очень просто: калька с английского, middle class. Там у них тоже не все так просто: есть low middle, middle-middle и up middle (доходы первых могут быть раз в десять меньше, чем доходы последних).
Но разговоры про «средний класс» не пустые, а очень даже полезные. Это удобное понятие, которое замечательно встает в любую политическую формулу. Можно написать, что при советской власти «среднего класса» было процентов тридцать, что реформы привели к обнищанию и теперь он вымер, как... как класс. И что нужны пособия, льготы и прочие неотложные меры. А еще можно написать, что день ото дня растет и крепнет наш «средний класс», за что надо сказать большое спасибо реформаторам вообще и гражданину такому-то в частности. А все почему? Да четких определений никто не дает. Например, одна уважаемая научная организация относит к «среднему классу» граждан, имеющих душевой доход от 300 до 1000 долларов в месяц. Согласитесь, что 300 и 1000 — это очень большая разница. Но самая восхитительная формула следующая: «средний класс» — это люди, которые способны действовать в новых экономических условиях. Но это совсем уже лирика.
К этому несуществующему классу граждане относят себя охотно и с удовольствием. Даже те, о которых исследователи с сожалением говорят, что если когда-то их действительно можно было числить «средними», то теперь они, извините, маргиналы. В сознании граждан существуют две шкалы, и каждый меряет по своей. У кого есть деньги — по шкале дохода, у кого нет — по социальной и образовательной. Обнищавшие, не сумевшие приспособиться интеллигенты говорят, что они «средний класс», потому что они читают книжки, знают, кто такой Шнитке и живут воспоминаниями о своей прежней роли. Я, например, не могу с ними спорить. Мне кажется, они тоже правы.
В общем, «средний класс» — это не данность это ярлык, утешительный приз для общества в целом и для отдельных его представителей, в частности — вроде выцветшего вымпела «За ударный труд», или подшивки «Нового мира» для «старого русского», или обязательных дорогих часов с бессмысленным турбийоном для «нового».
Татьяна Малева исследует «средний класс» уже второй раз. Сейчас — под эгидой Московского центра Карнеги, раньше — Бюро экономического анализа. Она из тех, кто на вопрос о его существовании отвечает положительно.
— Татьяна Михайловна, давайте договоримся о терминах. Есть исследователи, которые говорят, что «среднего класса» в России нет, есть те, кто утверждает, что это 2% населения, другие говорят, что 30%. А вы что понимаете под «средним классом»?
— Если исследователь — экономист, он будет говорить о «средних классах» как о среднедоходных группах. Если это социолог — о том, как люди себя ощущают в социальном пространстве и об их образовании. И мне понятно, почему так широка палитра мнений по поводу того, существует у нас «средний класс» или нет. Одни исходят из того, что с точки зрения доходов Россия страна небогатая, ближе к бедным, и сравнение россиян с американским «средним классом» не в пользу России. А вторые исходят из того, что у нас высокая степень охвата населения высшим и средним специальным образованием, и тогда у нас вся страна — «средний класс».
А мы под «средним классом» понимаем социальную группу, которая отвечает как минимум трем критериям. Первый критерий: относительно высокий социально-профессиональный статус, хорошее образование и должностная позиция. Второй: среднее материальное положение. И третий: эти люди сами себя относят к «среднему классу». Мы не можем называть «средним классом» тех, у кого есть образование и доходы, но которые про себя говорят, что они бедные.
— И давно ли у нас был обнаружен «средний класс»?
— Давайте вернемся к событиям пятилетней давности. В конце 1997 года произошло статистическое недоразумение. Появилась надежда, что экономика подошла к концу года с признаками роста. По оценке Госкомстата, ВВП вырос на 0,4%. Эта цифра привела всех в состояние эйфории.
— Чему ж так радовались?
— Первый раз за десять лет вдруг увидели цифру, которая означала конец экономического падения и начало роста. И сразу всем захотелось найти еще какие-нибудь признаки успешности реформ. В 97-м году, когда появилось сразу много работ, в которых пели дифирамбы экономическим реформам, была поднята тема «среднего класса». Кстати, потом-то Госкомстат пересчитал свои данные и выяснилось, что никакого экономического роста не было. Было падение на 0,7%. Но к этому моменту «средний класс» уже нашли и объявили процветающим.
— Конференцию, помнится, провели на эту тему, издали книгу...
— Да, была конференция в Институте экономических проблем переходного периода Егора Гайдара, по итогам выпустили сборник. Это был 98-й год. А 17 августа нам сообщили, что «средний» в одночасье умер. 16-го был, а 17-го умер.
Именно тогда мы и начали исследование по проблемам «среднего класса» в Бюро экономического анализа и продолжили его в Московском центре Карнеги. Это эмпирические исследования. Мы использовали большие репрезентативные базы данных и выяснили, каково положение людей, точнее, домохозяйств (потому что не бывает, чтобы в одной семье кто-то был бедным, а кто-то средним), с точки зрения тех критериев, которые я вам назвала. Как у них обстоит дело с образовательным уровнем, каковы их позиции на рынке труда.
— Какие у них доходы...
— Не доходы, а материальное положение, потому что доходы — это очень подвижный и обманчивый показатель.
— Укрывают, ясное дело.
— Скажем так: в России высокая доля неформальных доходов. Вторая причина — то, что, если текущий доход прекратился, это вовсе не означает, что домохозяйство немедленно попало в трагическое положение. При той подвижности, которая существует на российском рынке труда, мы пришли бы к неправильным выводам. Поэтому мы смотрели на общее материально-имущественное положение домохозяйств. Мы учитывали сбережения, наличие определенного имущества, земли и жилья. В тот момент земля не была объектом купли-продажи, но это был ресурс.
— И к каким выводам вы пришли в 98-м?
— От 20 до 25 процентов российских домохозяйств можно было отнести к «среднему классу».
— Все-таки я не совсем поняла насчет трех критериев. Вот, скажем, высокооплачиваемый московский менеджер, приехавший из другого города, получающий... не знаю... три тысячи долларов в месяц, снимающий квартиру и не делающий сбережений — он «средний» ли класс?
— Да. Не обязательно требовать наличия всех признаков «среднего класса», нужен набор из нескольких, их критическая масса. Полное пересечение всех необходимых признаков «среднего класса» встречается нечасто — только у 7 процентов населения. А в 1998 году было 2%. Так вот, когда хотя бы два признака из трех встречаются — это много. Если у человека есть все, но нет интернета — он все равно может быть отнесен к «среднему классу».
— А семья научного работника 60 лет, имеющего советский набор — квартиру, шесть соток, видео, книжки, но получающего в своем институте пятьдесят долларов в месяц, — она в какой группе?
— Мы считаем, что это тоже представители «среднего класса», потому что у этой группы много ресурсов, которые позволяют вплотную подойти к «идеальному среднему классу». При изменении одного-единственного параметра эти люди окажутся в «среднем классе». И наши исследования как раз доказывают, что эти люди — «идеальный средний класс» и его окружение — ведут себя одинаково и на рынке труда, и как потребители, и в политическом отношении.
— Некоторые исследователи утверждают, что представители «среднего класса» очень похожи. Семейные ценности, дети, готовность тратить деньги на их образование. Схожие потребительские стандарты — любят все престижное, ездят за границу, много тратят на вещи, обязательно «фирменные». Много работают. Да, вот еще: говорят о себе в активном залоге. Не «меня уволили», а «я потерял работу». И вообще самостоятельные. Родину любят, уезжать не собираются... А вы могли бы сделать обобщенный портрет «среднего класса»?
— Это бессмысленно. Я не случайно говорю не «средний класс», а «средние классы». Вот бедность похожа только сама на себя. Бедные мигранты, бедные матери-одиночки и пенсионеры очень похожи друг на друга, потому что бедность для них становится главным. Элиты тоже похожи друг на друга — газовые они или нефтедобывающие, российские или международные. А вот «средние классы» — это масса, которая состоит из очень разных групп. Туда попадает и «челнок» с высшим образованием, и профессор, а то и академик.
— Некоторые социологи вообще говорят, что никаких общих признаков у этой группы населения быть не может, кроме одного: это люди активные, которые адаптировались к новым экономическим условиям.
— Я близка к этой точке зрения. Действительно, кто адаптировался, смог найти работу, не погибнуть, у кого есть высшее образование, кто сам себя называет «средним классом» — тот и «средний класс». Из этого следует позитивный вывод: «средний класс» формируется из самых разных слоев общества. Другое дело, что в каких-то отраслях и регионах это происходит быстрее, в каких-то медленнее.
— Татьяна Михайловна, что произошло со «средним классом» за эти четыре года, с 98-го? Какова динамика? О «ядре» «среднего класса», вы уже сказали — его доля выросла с 2 до 7%.
— Понимаете, это неправильно, потому что тогда и теперь мы считали на совершенно разных базах. Я не исключаю того, что эту разницу — 2% и 7% — дала разница в методическом подходе. Но по косвенным признакам я могу судить о том, что 20-процентная планка сохраняется. Для меня это хорошая новость — для России это немало. А плохая новость состоит в том, что за четыре года эта доля не выросла. Представление о том, что она растет, не находит подтверждения. А успех реформ зависит от того, будет она расти или нет.
— Сейчас в этой группе те же люди, что и четыре года назад? Может, «средний класс» образца 1998 года поднялся выше или опустился вниз, а вместо него пришли другие?
— Нет, это те же самые. Они адаптировались до кризиса, пострадали во время него и смогли выжить и подняться в экономическом отношении еще раз. На самом деле получается, что их главная особенность — активность, которая не позволяет им тонуть в волнах того или иного кризиса. Адаптационные возможности действительно становятся их главной особенностью.
— Говорят, что у западного «среднего класса» схожие политические взгляды. Эти люди отдают предпочтение умеренным партиям, не хотят потрясений, они стараются сохранить те условия, в которых добились своего положения. Правда, сейчас вся Европа голосует за правых, а в 30-е годы «средний класс» поддержал Гитлера, создавшего ему все условия для процветания. Так что можно сказать о наших людях? Какие у них политические взгляды?
— К российскому «среднему классу» надо относиться без эмоциональной окраски. Когда мы говорим — я очень часто это встречаю в прессе, — что в понятие «средний класс» вкладывается положительный смысл...
—...Да, пишут, что это основа государства, гарант стабильности, главный налогоплательщик...
— А вот я утверждаю совершенно противоположное. Какова страна, таковы и российские «средние классы». Общество политически аморфно, так вот «средние классы» ничем не отличаются от всех остальных. Не замечены они в особой политической активности. Признаки желания стабильного существования есть. Но 30% «среднего класса» сообщают о наличии неформальных связей в экономическом сообществе.
— Это коррупция?
— Не совсем. Скрытые доходы, теневые формы деятельности. И не надо идеализировать «средние классы». Экономика дает возможность выстраивать неформальные отношения — они этим пользуются, в том числе и для своих адаптационных целей. Если экономика изменится, то в силу своей адаптивности они, скорее всего, смогут приспособиться к новым правилам игры. Но говорить, что они более политически активны или более законопослушны, чем общество в целом, или что они имеют более высокую производительность труда, было бы ошибкой. Они зеркало всего общества.
— Хорошо, а если взять не реальную политическую активность, а их теоретические взгляды — тогда как? Вот моя политическая активность ограничивается выборами, но если меня спросят о взглядах, я более-менее внятно смогу их сформулировать.
— Именно оттого, что они все очень разные, мы там найдем приверженцев и Явлинского, и Жириновского, и Путина, и Немцова. Весь набор. Мы найдем людей, которые осуждают коррупцию, и тех, которые говорят, что, раз условия созданы, лишь слабак этим не воспользуется.
— Вы не узнавали, как эти люди относятся к своей стране? Большинство из них хотели бы уехать или остаться?
— Вы знаете, мы не выясняем, чего люди хотят. Мы не спрашиваем, что они думают, мы спрашиваем, что они делают. Между намерениями людей и их действиями — огромная разница. Мы опрашивали население Печерского угольного бассейна. Там 90% взрослого населения выражают желание покинуть регион, а предпринимают какие-то действия только 3%. Поэтому мы спрашиваем респондентов, как они ищут работу, как проводят отдых — не как намерены, а сколько раз они там-то и там-то были.
— Отлично. И как они ищут работу? Это ж самое главное.
— Вот! Ищут работу не только по знакомым и друзьям, не только через прессу. Обращаются в частные агентства по трудоустройству и в интернет. То, чего мы не найдем у низших социальных групп. Эти группы либо ищут по знакомым, либо идут в службу занятости. А вот у «среднего класса» спектр гораздо шире.
— Что еще отличает его отношение к работе?
— Там высокая доля людей, у которых есть работа. Но все равно они ищут другую, лучше. Они в постоянном поиске, и это тоже признак поведения «среднего класса». Дальше: у них больше, чем у остальных, развита так называемая множественная занятость.
— И работают, наверное, больше прочих?
— А вот это — нет!
— Я читала, что предприниматель средней руки перерабатывает примерно на 15 часов в неделю.
— Ничего подобного! На три-четыре часа. Трудоголизм — один из мифов. Только 10% из них можно считать сверхзагруженными. Остальные 90% работают в таком же режиме, что и все остальные — 40 часов в неделю.
Дело в том, что российская социология очень часто путает «средний класс» с элитами или по меньшей мере с «высшими классами». Вот и вы говорите о предпринимателе. Когда говорят про бизнесмена, который ездит на «ауди», отдыхает на Канарах, имеет загородный дом, — прошу прощения, но это образ российских элит.
— Тогда давайте опять договариваться о терминах. Где, по-вашему, заканчивается «средний класс» и начинается элита?
— Вот это очень сложный вопрос. Если мы еще можем описать, где заканчиваются низшие классы и начинается «средний», то с элитами этого сделать нельзя. Они ведут сверхзакрытый образ жизни, и на эмпирическом уровне мы ничего о них сказать не можем. Представители элиты не сотрудничают с Госкомстатом и социологами. Дома, где они живут, не попадают в случайную выборку, а если и попадут, то интервьюера просто не пустят на порог. Так что все, что пишут о российских элитах, — это домыслы, гипотезы, впечатления, которые идут из массмедиа. Строгих аналитических исследований нет. Элиты не поддаются изучению традиционными методами. Подойти к этому вопросу очень трудно, да и не нужно.
— Слишком их мало?
— Конечно. Вот мы ими не интересуемся. Ну, один или два процента, ну хоть три. Они не составляют сколь-нибудь значимой группы.
— Простите, не поняла... Наши олигархи — незначимы?
— Статистически — да, незначимы. Но значимы с точки зрения влияния на экономические и политические процессы. Элита может состоять не из 5%, а из пяти человек, но результат будет тот же самый.
— Ясно, что человек из нижнего слоя может получить образование, заработать денег и войти в «средний класс». Ясно, что он может оттуда вылететь, то есть это сообщающиеся сосуды. А вот как попасть в элиту? Один способ я знаю — замуж выйти, но это не для всех.
— Из «среднего класса» дороги в элиту нет. Нельзя быть сначала лоу-мидл, подом мидл-мидл, потом ап-мидл, потом олигархом. Это же не концентрация доходов и ресурсов. Тут либо попал, либо не попал. Можно из низших классов попасть в элиту, что, собственно, и проделали многие наши олигархи.
— То есть если я буду много-много работать...
— Вы не станете олигархом. Вы станете ап-мидл. Процесс формирования элиты — совершенно другой. Политическая элита формируется на двух полях: на финансовом и политическом, а не в общем социальном пространстве. Там могут образовываться элиты научные, менеджерские, но политические — никогда.
— А как вы называете тех, кто и не элита, и не «средний класс», — всех остальных?
— Это «классы ниже среднего».
— Обидное какое название!
— Это нам с вами за них обидно, а люди сами так отвечают на наш вопрос о том, каков их статус. И, видимо, не обижаются, потому что это правда.
Анастасия НАРЫШКИНА
(«Время новостей»)