Николай Островский как основатель новой религии
КУМИР КИТАЙСКОЙ МОЛОДЕЖИ
«Как закалялась сталь» в суровой серой обложке, с пожелтевшими страницами я выбросила в позапрошлом году во время ремонта в квартире. И теперь жалею об этом. Почему — сейчас расскажу.
Если выйти на Тверскую и идти к книжному магазину «Москва», непременно наткнешься на пластиковый щит выставки восковых фигур. А вот мимо скромной таблички «Музей-квартира Н.А. Островского «Преодоление» пройдешь не заметив. Но, войдя с жаркой и пыльной Тверской то ли в обычную музейную, то ли в могильную прохладу, удивленно отметишь: ведь приходят же! Честное слово, сюда приходят и старенькие, и маленькие, и средних лет.
— Как? Почему это вас удивляет? — встречно удивляется Галина Храбровицкая, директор музея. — Тут приходил к нам писатель Ерофеев, так он ушел от нас совершенно другим человеком. У нас уникальный музей. Мы музей человеческого духа.
Пятнадцатилетний Островский, уходя на войну с врагами светлого будущего, вряд ли предполагал, что через несколько десятков лет в музее его имени будет настоящая Мекка для людей, которые «преодолели»: слепых художников, парализованных скульпторов и безногих спортсменов. Стенды, посвященные их «преодолениям», занимают сегодня большую часть музея. Вот Марголин со своим пистолетом — я даже не задумывалась раньше, что он создавал его, будучи слепым. Вот потерявшая в 43-м под Курском руки и ноги медсестра Зина Туснолобова, работавшая после этого диктором на радио и каким-то непостижимым образом воспитавшая двоих детей. Победивший болезнь Бехтерева и предсказания врачей «голодарь» Сергей Бородин. Слепоглухонемой кандидат психологических наук Александр Суворов.
Директор «Преодоления» Галина Ивановна — идеалистка. Она неважно себя чувствует сегодня, у нее гипертония, а на этой неделе, как назло, опять навалилось много хлопот. Администрация «Елисеевского» давно желает расширить свои площади. «Елисеевские» мечтают наполнить мертвое на первый взгляд помещение Музея Островского живой суетой торговли, продавать не задумывающимся о светлом будущем гражданам шампанское и перепелиные яйца (интересно, ел ли Островский яйца перепелок? Пил ли шампанское? Что он вообще ел? Ведь герои тоже едят. Но уж про восемнадцать видов майонеза в одном магазине Островский точно не мечтал. Он мечтал, наверное, о каком-то другом счастье всего человечества). Хлопоты с несознательными чиновниками здорово подрывают здоровье Галины Ивановны. Но она не унывает.
— Островский тоже терял с чиновниками здоровье, — говорит она, — предчувствовал обюрокрачивание партии. Но вы идите, идите. Посмотрите экспозицию.
В школе многих из нас стыдили аттестатом Островского. Вот он висит, этот пятерочный аттестат. В сущности, Островский всю свою жизнь прожил отличником, но нас его пример тогда вдохновлял плохо. Потому что мы уже тогда понимали, что со светлым будущим нас прокатили.
Личные вещи — трость (он с двадцати лет ходил с тростью), керосиновая лампа, шахматная доска с неполным набором фигур — потерялись во времени. Пишущая машинка, простая рубашка. Вполне аскетичный набор, он подошел бы любому святому. Андре Жид так и назвал Островского — «святой», кокетничая, что стесняется делать это в атеистичной стране.
В Музее «Преодоление» нет экскурсоводов. Экскурсии ведут научные сотрудники. Один из них — Дмитрий Сарана. У него простое лицо, грустные ясные глаза и большие руки.
— В начале девяностых да, спад посещений был у нас, потом приходили некоторые, плевались буквально. Или ведешь экскурсию, а один выходит: «Вранье это все, — с вызовом говорит. — И книжку не сам писал, и вообще... Кому жизнь отдал, за что?»
— А за что действительно?
— Ну как. Идеалы были у него. Верил он в это. А как без веры? Наша страна всегда на этом выживала. Возьмите вот 1612 год. Смута, поляки, все, казалось бы. И пожалуйста — откуда что берется — Минин и Пожарский! У нас всегда так.
— Без веры нельзя, — подумав, продолжает Сарана. — Один посетитель пришел, смотрел-смотрел и вдруг ко мне подбегает.
— Он же Иисус! Настоящий Иисус! — говорит.
— Получается, он даже круче, — говорю я. — Он девять лет висел на своем кресте, а Иисус — меньше суток. А Будда, девять лет просидевший перед стеной, по сравнению с Островским — просто мальчишка.
Сарана смотрит на меня искоса и ничего не говорит. Согласен, наверное.
— Вот вы зря иронизируете, — говорит Галина Ивановна, хотя я не иронизировала. — Сразу видно, что вы сами по себе далеки от Островского. Вы хотя бы понимаете, что при жизни как писатель он был известен всего четыре года, и за это время вышли пятьдесят четыре издания его книги — это же рекорд Гиннесса! Магнитофонов ведь тогда не было. Он диктовал свои книги и все главы держал в голове. Представляете?
Я попыталась представить себе хотя бы абзац собственного текста и потерпела поражение.
— Кольцов в «Правде» сравнил тело Островского с мумией, и писатель обиделся. Сказал, что он не мумия. Он ведь жил, его мозг был жив! У него было восемь диагнозов, и от каждого можно было умереть, а он не умер. А теперь — не сам писал, не сам страдал...
Возле стенда с фотографиями стоит подросток.
— Это что, он уже слепой нарисовал? — спрашивает он Сарану.
— Да, уже слепой, — и рассказывает мальчику о слепом художнике Сергее Поползине. Как тот использует для разметки холста медицинские иглы. Как в руке смешивает краски. Задумчивый мальчик долго еще разглядывает нарисованную чайку.
— Вот к нам девочка пришла однажды, — продолжает Галина Ивановна. — Провалилась на экзамене, идет по музею, рыдает. Потом перестает плакать и пишет в книге отзывов: «Знаю, как теперь жить». То есть ее проблема показалась ей очень мелкой, понимаете? Ведь, чтобы что-то в жизни преодолеть, необязательно не иметь ног и рук. Вот я недавно была в Китае. Экономически он изменился за последние годы, это факт. И что вы думаете — за последнее десятилетие Островский издавался у них тридцать два раза! Полуторамиллионным тиражом! И китайцы не пожалели полтора миллиона долларов, чтобы создать фильм «Как закалялась сталь».
— Там что, китайцы играют?
— Нет, там играют украинские актеры. Только когда, по книге, на площадь в Шепетовке выбегает китаец — только это сыграл китайский актер. Но дело не в этом, а в том, что прежде чем начать делать фильм, они провели социологический опрос, по кому из мировых классиков люди хотели бы видеть сериал. И Островский с большим перевесом победил! Двадцать серий они сняли. И первый показ по телевидению был во время китайского Нового года. Когда семьей садятся и смотрят телевизор! И портреты Островского там не редкость. Он до сих пор сегодня кумир китайской молодежи. А у нас почти забыт. Разве это правильно?
— Учителя сегодня какие-то странные, — говорит другая сотрудница музея, Людмила Ильинична. — Я провожу экскурсию, дети слушают, всем интересно. А учительница говорит: «А теперь, дети, давайте вспомним, когда Островский написал свою пьесу «Гроза»...
— Лев Аннинский, литературный критик, так и спрашивал: «Зачем душе сталь?» — испытывает меня Галина Ивановна.
— Зачем?
— Как зачем? Ведь не знает никто, что вас поджидает в этой жизни — вот зачем душе сталь. Один начинает пить, другой попрошайничать. А кто-то хочет быть полезным, как Островский.
Слабый человек, я уже не знаю, кем восхищаться — то ли Островским, то ли парализованной марафонкой Натальей Алексеевой, выигравшей золотую медаль в гонках на колясках. Меня поражает, что на стендах столько самоделок. Американским инвалидам и не снилось, что может придумать и сконструировать русский инвалид для того, чтобы войти в строй нормальных людей. Это наша славная традиция — от трафарета, резной дощечки, которую смастерили слепому Островскому для письма друзья, до самодельной колясочки, которую сделала себе, чтобы ходить, простая русская женщина Людмила Рогова, когда врачи обещали ей неподвижность. Мы сами выживаем вопреки всему. Есть общества, где удобно быть инвалидом, а есть — где удобнее быть героем. У нас надо быть героем. Островский, уже отдав Родине здоровье, неподвижно лежал в неудобной и шумной коммунальной квартире, пока не стал героем, не написал (не надиктовал жене) книжку. Тогда, ровно за год до смерти, Родина перевезла борца за светлое будущее на Тверскую, в эту двухкомнатную квартиру.
Дмитрий Сарана показывает мне книгу отзывов. Там в основном, конечно: «Удивительно» и «Восхищена» и «Давно не было так светло». Детский лепет еще интереснее. С ошибками пишут похвалу Островскому юные кадеты. «Очень неразвитые парнишки», — комментирует Сарана. Пэтэушники пишут: «Островского надо читать! Леха и Питон». Сарана морщится:
— Молодняк с пивом часто приходит. Рекламы насмотрятся... Я их гоняю.
Приходят скауты — учатся мужеству. И даже православная школа «Радонеж» привела своих питомцев учиться христианскому терпению. У Островского, у Павки Корчагина учится школа «Радонеж»! Ну просто не устаешь поражаться сюрреализму жизни. Вдобавок мне рассказывают, что дом, где сегодня находится Музей «Преодоление», был построен в XVIII веке Матвеем Казаковым для вдовы статс-секретаря императрицы Екатерины Второй Екатерины Ивановны Козицкой. В XIX веке здесь был знаменитый салон княгини Зинаиды Волконской. Для сотрудников же музея все они — и княгиня, и Островский, и инвалиды-герои — уже одна большая семья «преодоленцев», есть такое слово.
— Знаете, как она умерла? — рассказывает мне про княгиню Людмила Ильинична. — Однажды зимой в Риме, она тогда уже уехала из России и жила в Италии, старая княгиня отдала какой-то нищенке свою накидку, простудилась и умерла. Вам, возможно, это трудно понять, но это высшая форма христианского самопожертвования. У нашего музея удивительная энергетика. Все тянутся в наш дом. И наследники декабристов. И потомки Кутузова приходили. И первый клавесин, который потом с женами декабристов приехал в Сибирь, здесь был водружен. Мы проводим фестивали памяти княгини каждый год. У нее был талант доброты...
Нет, честное слово, от этого музея у меня едет «крыша». Пионеры и кадеты, фестивали княгини Волконской, отдавшей нищенке накидку, и Островский, и православная школа, и декабристы, и глухой певец, и безрукий художник... Срочно надо на воздух, на Тверскую — с ее рекламными щитами, с «Елисеевским» магазином...
Я выхожу из пахнущей мастикой двухкомнатной квартиры, где все с 36-го года осталось по-прежнему — суровая железная кровать с высокими подушками, задраенные шторы... В соседних залах вокруг восковых знаменитостей с желтыми лицами толпятся зеваки. Меня провожает Людмила Ильинична.
— Есть у нас тут мистика какая-то, да, вы чувствуете?
О! Еще бы я не чувствую!
— Получается, что в этом склепном, как вы сказали, помещении жил абсолютно жизнерадостный человек. Островский. Да, его пытались идеализировать. Его рафинировали. А он был нормальным темпераментным мужчиной. Он был даже чуть ли не троцкистом и из комсомола исключался. Оказалось, что он увлекался многими девушками. Будучи уже неподвижным. И он вдохновил людей жить и до сих пор вдохновляет. Вы это увидели?
И вот тогда я пожалела, что выбросила в позапрошлом году «Как закалялась сталь» в суровой серой обложке. Оказывается, за последние двенадцать лет она не издавалась у нас ни разу. Надо будет взять в библиотеке. А вы, если не сдали экзамен, если вы инвалид, если вам чего-то не хватает, идите на Тверскую, 14. Здесь всего за пять рублей вас хотя бы ненадолго сделают счастливым.
Майя КУЛИКОВА