СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Не будет большим преувеличением сказать, что темы школьных экзаменационных сочинений в этом году почти безупречны.

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Особенно на фоне тестов по литературе, предложенных в качестве предварительного образца для единого госэкзамена: там, помнится, был перл на перле. На этот раз Министерство образования постаралось как следует, пожалуй, что и с некоторым перебором: единственная проблема набора из 280 тем, собранных в 35 блоков по 8 штук, заключается в том, что почти все эти темы рассчитаны на довольно-таки продвинутого школьника. И это несколько контрастирует с уровнем преподавания литературы в отечественных школах — не только провинциальных, но и московских.

Я об этом уровне имею некоторое представление, поскольку не так давно преподавал и сам, да и новые авторы приходят в газету ежегодно: то девочка напишет, что «Гамлет» входит в число «Маленьких трагедий», то мальчик не знает, что в России творили трое Толстых... Для меня, ребенка книжного, такие темы были бы сущим подарком, но вот современному выпускнику большинство, боюсь, не по зубам. Особенно если учесть, что москвичам достался достаточно трудный седьмой блок.

Но обо всем по порядку. Что поначалу даже радует, так это отсутствие наиболее нудных произведений советского периода. Нету не только фадеевского «Разгрома» или, допустим, горьковской «Матери», но и Гроссмана; сведен к минимуму Шолохов. Из всего ХХ века оставлены Бунин, «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», новеллистика Платонова и Солженицына, «На дне» и малая проза Горького да «одно из произведений» (на выбор) В. Распутина. В общем, подозреваю, что темы эти составлялись людьми моего поколения, которым почти вся литература советского периода представлялась чем-то вроде жесткого мяса, навязшего на зубах, или красного кирпича, из которого кладут фабричные трубы. Никаких социалистических строительств и революционных развитий — все старательно переведено в нейтральный философский и психологический план, вроде «Кто ничего не делает, с тем ничего не станется» (тема жизнетворчества у Горького). Тут, кстати, можно проследить единственную явно идеологическую тенденцию — формирование активной жизненной позиции: детей все время пытаются заставить что-нибудь делать. Со своей стороны я ничего против этого не могу возразить, даже если б и хотел: «Без действия нет жизни» (В.Г. Белинский) — отличная тема, тем более что и развивать ее предложено на любом произведении русской литературы.

Это вообще приятная черта новых тем — дается некий тезис (причем автором его может быть и Ключевский, автор внепрограммный, и Добролюбов, в программе представленный по минимуму), а иллюстрировать и раскрывать его можешь на чем хочешь. Хоть на материале современной российской литературы. И цитаты все подобраны приличные, о необходимости светлых мыслей, добрых чувств и деятельной любви к Родине. Спекуляций на патриотизме практически нет, и это отдельный повод для радости. Нету размытых, абстрактных, мучительных формулировок вроде «Тема Родины у такого-то». Вообще отбор произведений для анализа отражает еще одну приятнейшую тенденцию — капитально возросшее доверие к старшекласснику: ему предлагается разобрать любовную (а часто и попросту эротическую) прозу Бунина, ему предписано читать «Идиота» и сатиру Салтыкова-Щедрина... Словом, для подростка, который действительно любит читать, тут настоящий пир самовыражения и самоутверждения. Слава богу, что отказались от ублюдочной идеи — заменить сочинение изложением; слава богу, что почти тотальное упрощение русской культуры и общественной жизни покуда не коснулось школьного филологического курса. Новая и тоже важная тенденция предлагаемых тем — их прохладный эстетизм, отсутствие перекоса в либеральную либо консервативную сторону; литература и впрямь должна изучаться не с политических и даже, боюсь, не с исторических позиций. Хорошо, что нет разоблачений проклятого прошлого, как и апологетики в его же адрес. Из всей обширной историко-революционной литературы выбрана наиболее нейтральная, объективистская «Белая гвардия» (хотя мне обидно отсутствие Бабеля, а, впрочем, школьник свободен привлечь его к анализу в сочинении на любую свободную тему). Почти ничего о Сталине, никаких «Детей Арбата» или «Белых одежд», над которыми так мучились (а иногда и не только мучились) дети девяностых. Такое чувство, что в России последних двух веков ничего особенного и не было, кроме природы да подвижнического труда русских интеллигентов. Был, конечно, Иван Денисович, но и тот сохранил душу живу, о Матрене уж не говоря. Шестидесятников как будто тоже не было, но, во-первых, они исторически слишком близко, а во-вторых, едва ли они входят в активный читательский обиход современного старшеклассника. Можно было бы посетовать на полное отсутствие в программе — и соответственно в темах — тех произведений, которые наверняка читались и читаются нынешними детьми: я говорю о фантастике, сказках, условных и сатирических сочинениях — за всю фантастику отдувается один Булгаков с «Мастером». Гоголь представлен в основном сочинениями реалистическими — «Мертвыми душами» и «Ревизором»; Пушкин — «Онегиным» и «Повестями Белкина» (хотя «Пиковая дама» и «Медный всадник» ничуть не менее увлекательны). Если на то пошло, я пересмотрел бы и такой фундаментальный вопрос, как включение в программу «Войны и мира» — этот главный русский роман явно труден для десятиклассников, его и в одиннадцатом классе не все осилили бы, — тогда как у Толстого есть «Поликушка» и «Казаки», «Отец Сергий» и «Фальшивый купон», то есть сочинения ничуть не менее увлекательные и куда более доступные. Однако от предложения сделать «Войну и мир» факультативным чтением, на любителя, удерживает меня только предположение, что тогда школьники могут вовсе никогда не прочесть эту вещь: в современной русской жизни к такому умственному усилию ничто не располагает...

Примечательная черта нового курса литературы, каким он вырисовывается по темам выпускных сочинений, — внимание к детали, к второстепенным эпизодам... Но тут я, пожалуй, уже и задумываюсь — хорошо ли это. Это как раз отражение главной тенденции — полной, хотя и тщательно маскируемой неразберихи в новой концепции российской истории. Этой концепции попросту нет, а потому нет и сравнений «Базаров и Рахметов» или, допустим, «Базаров и Раскольников». А ведь русская литература, что хотите со мной делайте, была прежде всего социальна, и рассматривать ее в чисто эстетическом ключе никак не получается. Везде, где речь заходит о государстве, о конкретном социальном зле, о потерянном поколении, школьнику предлагают отвлечься на что-нибудь более нейтральное: вместо хрестоматийной старинной темы «Почему Печорин назван героем нашего времени?» предлагаются мельчайшие темы — странички на две, и то размазывать придется — «Печорин и Вернер» или «Печорин и «водяное общество». Предложили бы уж тогда, что ли, «Печорин и женщины» — все как-то ближе старшекласснику, да и материала больше... И вместо анализа лермонтовской «Думы» — вероятно, во избежание нежелательных ассоциаций, — школьнику предложено разобрать «И скучно, и грустно», то есть стихотворение чисто лирическое вместо стихотворений откровенно гражданственного звучания типа «Кинжала» или «Жалобы турка». Тогда уж вспомнили бы, что ли, «Валерик», с его знаменитыми строчками: «Чеченец посмотрел лукаво и головою покачал».

Вот откуда удивительная на первый взгляд тонкость и сложность, а на деле, увы, мелочность формулировок: авторы новых тем всячески скрывают — боюсь, даже от себя — свое желание отвлечь школьника от главного. Проработка деталей, обилие натурфилософской лирики Тютчева и Заболоцкого, темы, разработка которых сделала бы честь изобретателям формального метода, при каком-то стыдливом стремлении отводить глаза, когда речь заходит о наиболее болезненных нервных узлах российской истории: идиллия у нас, да и только! Если же старое и конфликтует с новым, то исключительно в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Нет бы поговорить о лжи и умолчаниях в литературе социалистического реализма, или рассмотреть бы отношение Чехова к богатеньким, или поговорить хоть о страшной деревне в изображении Бунина... Но нет, и в деревне у нас все было пристойно, как в «Суходоле»: «И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою» — это, стало быть, тема по Бунину. Словно и не он писал «Деревню» или «Братьев». Больше того, предлагается проанализировать сцену прощания Катерины с Тихоном — задача вполне формальная, литературоведческого свойства, но ни слова не говорится о проблеме пресловутого «темного царства»: насильственная социализация литературы была, конечно, дурна, но ведь и насильственная ее эстетизация и выхолащивание тоже ничего доброго не сулят. Конечно, темам судьбы и Бога, единения с природой и борьбы за счастье русские писатели уделяли много внимания, кто спорит, однако не меньше их волновала проблематика социальная и экзистенциальная, причем одно без другого не мыслилось. О смысле жизни думали, не только глядя в небо, как Тютчев. Кстати, ему посвящены целых три темы — очень актуальный стал поэт.

И еще одна забавная деталь. Русские писатели в рамках курса родной литературы по-прежнему не эволюционируют. Они словно застыли в рамках раз и навсегда обозначенных периодов, а между тем и Пушкин, и Гоголь, и Толстой, и Достоевский (которого, слава богу, в программе теперь много) менялись непрерывно. Почти у всех вектор этой эволюции прослеживается довольно четко — от либерализма к государственничеству, от вольнолюбия к консерватизму; един и целостен, но и в целостности этой изменчив был Маяковский. Именно эволюция писателя представляет наибольший интерес в истории литературы, однако тем типа «Творческий путь Пушкина» или «Духовная эволюция Гоголя» в школьных сочинениях как не было, так и нет. Писатель есть непререкаемый духовный авторитет.

Короче, обрадовавшись поначалу деидеологизации и утонченности формулировок, под конец начинаешь всерьез задумываться: да что же вынесут эти дети из курса литературы? Над какими мелочами им предстоит всерьез ломать голову, вместо того чтобы задуматься об истории и предназначении своего государства, о метаниях и отчаянии его лучших писателей? Разумеется, все эти темы легко наполнить произвольным содержанием, сформулированы они, слава богу, не императивно, но разве не чувствует школьник, как его подталкивают к культурологии и натурфилософии — от историзма и гражданственности?

В общем, все это очень приятно. И очень тревожно. Оно, может, и правильно, что школьнику во всем предлагают разобраться самому, а все-таки русская классика состоит не из деталей, не из ремарок и не из психологических портретов. Это все гарнир. И русская литература всегда была школой совести — пусть даже создатели ее и ошибались в своих прогнозах на каждом шагу. Не нужно думать, что включение в программу «Идиота», а не «Бесов», допустим, отвлечет школьников от идеологии. Это тоже идеология — идеология эскапизма, которой в той или иной форме проникнут весь современный курс русской литературы.

Наверное, это лучше, чем сплошная идеологизация и зазубривание наизусть фрагмента: «Чествуя Герцена, мы ясно видим три этапа...»

Но тогда уж давайте, что ли, изучать французскую литературу. С эстетической точки зрения она не слабее, а с социальной даже и безопаснее.

Дмитрий БЫКОВ