Ну вот я и дождался, граждане, обновленной невиданными переменами России! У метро на Пушкинской, где чугунный поэт скучает и тусуется вечная молодежь, какой-то навороченный парень в «мобилу» все трендел да трендел, а потом вдруг посуровел, сделал соответствующую скорбную «позу рожи», и я вдруг слышу знакомое сызмальства, с младых ногтей сознательной жизни: «ЭТО НЕ ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР!»
ЭТО НЕ ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
Однако начну с питательных воспоминаний о тех временах вялотекущего социализма, когда нашей страной правил от КПСС жовиальный дядя Леня Брежнев из Днепродзержинска, а ихней — Ричард Милхаус Никсон от республиканской партии. Ну, про дорогого Леонида Ильича либо ничего, либо только хорошее, а вот этот самый Никсон, с одной стороны, остановил вьетнамскую войну, в результате чего я недавно видел на Студенческой улице города Москвы бывшее студенческое общежитие, под завязку набитое упомянутыми вьетнамцами, а с другой — совершил ужасное преступление, и его выгнали с хорошо оплачиваемой президентской работы под угрозой импичмента, того самого, что «непримиримая оппозиция» все сулилась устроить Б.Н. Ельцину, да не успела.
Неслабое преступление это заключалось в том, что его ребята пытались установить по случаю очередных выборов подслушку в штабе конкурирующей демократической партии (отель «Уотергейт»), на чем и погорели вместе с начальником. Весь мир облетела скорбная весть о таком антидемократическом уотергейтском беспределе в США, достигла она и ушей советских граждан.
И вот диво, подтверждающее правило, как шашни Билла Клинтона с хитрой Моникой вызвали исключительно положительные эмоции у душевных россиян, особенно женского пола, с любопытством наблюдавших за процессом публичного изучения президентского белого пятна на невинном девичьем платьице, так и факт подслушивания чужих разговоров никого в СССР не удивил, а скорее — наоборот. Все как у людей, то есть у нас. Что ж это, президенту и подслушать, получается, никого нельзя? А как он тогда узнает о коварных замыслах врагов? И вообще нечего американцам целок из себя строить. С тех пор как телефон изобрели, ясное дело, все всех и всегда прослушивают...
Таковое общественное сознание, конечно же, определялось соответствующим бытием, когда из всех существующих предприятий в стране хорошо работал только КГБ, денно-нощно отслеживающий, чтобы все у нас было, как всегда, и никак иначе. Врут, что контора плохо работала, она работала хорошо. Бывший политзаключенный и исследователь советского «черного рынка» Лев Тимофеев, некогда получивший за свои ученые труды два года исправительно-трудовых лагерей, рассказывал мне, что на зоне встретил мужика, который вырезал из советских газет слова и буквы, составляя из них клеветническую матерную хулу на родную власть. Его и обнаружили, не покладая рук... Не побрезговали, видать, чистые руки-горячие сердца рыскать, вооружась холодным разумом, по мусоропроводам да помойкам ради такого великого дела, а вы говорите — подслушка, подслушка...
Оно, конечно, пролетарию, особенно люмпену, у которого никогда ничего нету, кроме цепей и пустых бутылок, совершенно было начихать — слушает его кто или не слушает. А вот у представителей так называемой интеллигенции мирное сосуществование с подслушкой было образом жизни и занимало весомое место в сером веществе головного мозга вне зависимости от того, имели ль они отношение к диссиде или просто проживали отпущенное им Господом время, как плавающие предметы в проруби. В моменты пика судьбоносных споров за бутылкой портвейна «Кавказ» о путях многострадальной России твой собеседник, спохватившись, частенько накрывал телефонный аппарат семейной перьевой подушкой или включал на требуемую мощность вечно бубнящий советский телевизор. Неплохо было также удалиться для интимных разговоров о главном в ванную комнату со струей громокипящей воды. Один технически образованный человек, помню, уверял меня тогда, что если чуть крутануть телефонный диск и заклинить его, например, карандашом, то им слышно ничего не будет и тогда можно спокойно и неторопливо обсуждать, например, полемику Солженицына с «нашими плюралистами» или содержание свежего номера «Континента», из чего следует, что кнопочных телефонов тогда еще не было, а зловредный антисоветский журнал попадал в СССР с завидной периодичностью.
Уверяли также, что узнают про прослушку по особому тону телефонного сигнала. Так это вплетается в сигнал некое электронное «пи-пи-пи», если они слушают. Естественно, что когда связь вдруг неожиданно прерывалась, интеллигент изрекал, нехорошо улыбаясь: «Пленку перематывают», изредка добавляя слово «суки», потому что все мы вышли из народа. Как-то один мой приятель, позвонив мне и сказав, что это не телефонный разговор, вызвал меня на свидание, где взволнованно сообщил, как утром, подняв трубку, услышал вместо гудка обрывок своего вчерашнего разговора. Это его сильно поразило, потому что автоответчиков тогда в Москве тоже почти не было. Из моих знакомых такой умной машиной обладал лишь покойный драматург Григорий Горин, который жаловался мне, что друзья допекают его, записывая на автоответчик анонимную брань и веселую похабщину. Как все-таки далеко шагнул технический прогресс с тех времен! Но куда? Чудо автоответчика, факса, электронной почты стали обыкновенными чудесами, и я иногда думаю, что советскую власть пуще всяких диссидентов доконали успехи науки и техники. В космосе ведь спутники летают, а забор до космоса не построишь, никаких денег не хватит, которых и так в стране нету.
Кстати, о деньгах. Я был единожды на Всесоюзном совещании молодых писателей, и там на обязательной лекции, посвященной нюансам идеологической борьбы, хорошо осведомленный лектор (он же в дальнейшем один из «прорабов» перестройки) жаловался нам взволнованным и притихшим с похмелья голосом, как дорого обходится глушение западных радиопередач на русском языке, сеющих ложь и клевету, а пожинающих сумятицу умов ничтожной горстки «отщепенцев», зомбированных этими «голосами». Я задал деловой вопрос: «Накладно ли прослушивать телефоны или, чепуха, сдюжим», но получил в ответ внимательный взгляд и сентенцию о том, что в СССР прослушивание телефонов запрещено, допускается лишь в исключительных случаях, в рамках закона, не противоречащего советской Конституции и Хельсинкским соглашениям. Я было раскрыл рот, чтобы рассказать лектору анекдот, как Андропов звонит Брежневу, а тот ему отвечает, что «это не телефонный разговор». Но как открыл, так и закрыл.
А ведь чего только ни плела интеллигенция, заинтересованная этим вопросом! Что, например, подслушка для экономии автоматически врубается только на ключевые слова типа «Архипелаг ГУЛАГ», «обыск», «доллар», «права человека». Вследствие чего одна моя любимая поэтесса звонила мне с таким текстом: «Женя, вы читали мою подборку в журнале на букву «К»? Ну какой вы непонятливый! «К» — это как материк, журнал выходит в городе «П». Где город «П»? В стране на букву «Ф».
Упомянутый «Архипелаг» носил в подобных секретных переговорах хемингуэевский титл «Острова в океане» или в знак уважения к Максиму Горькому «Дед Архип и Ленька», аксеновский роман «Ожог» конспираторы называли словом Burn, которое в переводе с английского означает, как это ни странно, «ожог», отчего шотландский поэт Роберт Бернс в какой-то степени является однофамильцем составителя «Словаря русского языка» Ожегова.
Изданный в США неподцензурный альманах «Метрополь», по причине которого я резко спланировал из молодых писателей в андерграунд, сурово именовался по телефону «штукой».
Кстати, вот еще одна история, связанная с подслушкой. Временно не имея собственной жилплощади, я тогда проживал в однокомнатной квартире покойной матери своего старшего товарища Василия Аксенова, где и собирались метропольцы, чтобы выпивать, закусывать и вести идейно-ущербные разговоры. На квартиру эту, как начался литературный скандал, тут же нацелились советские братья-писатели, аргументировавшие это тем, что «нехорошая квартира» превратилась в «антисоветский вертеп». Однако информированный председатель писательского кооператива близ метро «Аэропорт» драматург М. мигом остудил кипящие квартирные страсти, произнеся на собрании жильцов ясную, а оттого крайне загадочную фразу: «Этот вопрос, товарищи, не в нашей компетенции».
Но когда хризантемы отцвели, меня и Вик. Ерофеева выперли из Союза писателей, Аксенов, Липкин, Лиснянская в знак протеста вышли из этого Союза — и прослушивать было больше нечего. Тут же пришла бумажка, предписывающая немедленно освободить «незаконно занимаемую жилплощадь». Экономика должна быть экономной, как, помнится, утверждал покойный Леонид Ильич.
Так что, здравствуй обратно, племя младое, но знакомое!
«ЭТО НЕ ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР» — снова услышал я сегодня. О чем ты боишься говорить, навороченный парень, что бы ты хотел утаить, от чьего уха? Всеслышащего — государственного, мохнатого — «братков» или острого — конкурентов? От налоговика ль ты скрываешь сумму, содержавшуюся в конверте, что вручили тебе вчера на работе, где платят «черным налом»? Вряд ли ты имеешь счет в швейцарском банке. Вряд ли ты собираешься покупать оружие для борьбы с «антинародным режимом». Вряд ли ты, модно и чисто одетый, ступил на кривую дорогу добычи или продажи «дури»...
А если и ступил, брось ты это дело. Экономика действительно должна быть экономной, а Царство Божие действительно внутри нас. Не верь, не проси и не бойся ничего, в том числе и болтать по телефону, что влезет тебе в башку и в этот телефон. Все будет хорошо. Мир действительно стал одной общей деревней, и утаивать что-либо нерационально. Равно как врать. Впрочем, может быть, я тебя не понял и смысл твоей сакраментальной фразы лишь в том, что долго трепаться тебе пока что не по карману.
Евгений ПОПОВ
шестидесятник