МОЯ ЦЕЛЬ — ОСТАНОВИТЬ ОРДЫ С ВОСТОКА

Дневник «настоящего человека»

МОЯ ЦЕЛЬ — ОСТАНОВИТЬ ОРДЫ С ВОСТОКА

Мы приводим отрывки из дневников немецкого героя, предваряемые для наглядности своего рода эпиграфами, эмоциональными камертонами — разными историческими документами с нашей стороны. Немца зовут, точнее звали, Ганс-Ульрих Рудель, он был пилотом «штуки» — пикирующего бомбардировщика «Юнкерс-87». За неполные четыре года он совершил 2530 боевых вылетов — больше, чем какой-либо другой пилот в мире. Рудель подбил 519 советских танков, более 1000 автомобилей, паровозов и других транспортных средств. Именно он потопил линкор «Марат», а также еще один крейсер, эсминец и 70 десантных судов. Он разбомбил 150 артиллерийских позиций, разрушил множество мостов и дотов, сбил 7 советских истребителей и 2 штурмовика «Ил-2». Он сам был сбит зенитным огнем около тридцати раз, пять раз был ранен, два из них — тяжело, потерял правую ногу и почти лишился левой, а также правой руки из-за осколочных ранений. Но, несмотря на это, продолжал совершать боевые вылеты даже после ампутации. Спас шесть экипажей самолетов люфтваффе, которые совершили вынужденную посадку на вражеской (нашей) территории. Рудель не был нацистом и не состоял в какой-либо политической партии. Между тем он ни в коей мере не был «просто солдатом», который исполнял приказы. Рудель ненавидел большевистский режим, и сталинский СССР был для него таким же воплощением зла, как и гитлеровская Германия для наших бойцов. Он так же, как и многие наши солдаты, считал, что воевал не за режим, а за свою страну

1941 ГОД

«Спасение идет из СССР. Грозная, суровая, непреклонная и великодушная — идет Рабоче-крестьянская Красная армия! Ради счастья человеческого построена наша страна, и на страже его стоит Красная армия. Ради этой цели Красная армия двинулась сегодня, затемняя небо стальными крыльями, потрясая землю бронемашинами, тяжелой поступью неисчислимых полков!»
Газета «Правда», сентябрь 1939 года, после вторжения СССР в Польшу

«Первым долгом я сообщаю вам, что я жив и здоров, того и вам желаю...

22-го, в воскресенье, в училище был выходной. Когда в час дня Молотов сообщил по радио о начале войны, сначала никто не поверил. А потом все рванулись на фронт. И я очень на фронт захотел. Хотелось показать себя, казалось, что вот-вот — и война закончится без нас. Красная армия вот-вот разобьет немцев, и мир вернется обратно.

Мама, сегодня мой день рождения — 19 лет. Как быстро прошло время. Недавно хулиганил, а сейчас — защитник Родины. Время, как вода, идет быстро.

Пишите чаще. Все, пока».

Письмо неизвестного солдата, погибшего в июле под Киевом,
адрес не сохранился

«В 4 часа утра 22 июня я слышу по радио: только что объявлено о войне с Россией.

...К вечеру первого дня я совершил четыре вылета к линии фронта между Гродно и Волковыском. Русские пригнали сюда огромные массы танков и грузовых автомашин. Мы видим в основном танки «КВ-1», «КВ-2» и «Т-34». Во время вылетов я замечаю бесчисленные укрепления, построенные вдоль границы. Они тянутся на многие сотни километров. Частично они еще недостроены. Мы летим над незаконченными аэродромами: там — только что построенная бетонная взлетная полоса, здесь уже стоят самолеты. Например, вдоль дороги на Витебск, по которой наступают наши войска, находится один из таких почти законченных аэродромов со множеством бомбардировщиков «Мартин». Им не хватает либо горючего, либо экипажей. Пролетая над этими аэродромами и укреплениями, каждый понимает: мы ударили вовремя... Если бы русские завершили свою подготовку, не было бы почти никакой надежды их остановить.

Шоссе Смоленск — Москва — цель многих вылетов, оно запружено огромным количеством русской военной техники и имущества. Грузовики и танки стоят друг за другом почти без интервалов, часто тремя параллельными колоннами. Если бы все это двинулось на нас... Я не могу много думать, атакуя эту неподвижную цель. Теперь же всего за несколько дней все это превратится в море обломков.

Мы бомбим танки, зенитную артиллерию и склады боеприпасов, предназначенных для снабжения танков и пехоты. Первый вылет в 3 утра, последняя посадка — в 10 часов вечера. Каждую свободную минуту мы ложимся под самолет и моментально засыпаем».

1944 ГОД

«И пусть фашистская мразь знает, что советские бойцы не сложат оружия до тех пор, пока не уничтожат немецко-фашистских мерзавцев — всех до одного!

Не будет в наших руках оружия, будем бить кулаками, перегрызать горло врагу зубами!

Да будет проклят тот из нас, кто, увидев немца, не убьет его. Дорогие матери, сестры и жены, воспитайте и закалите детей своих быть бесстрашными в бою. Научите их ненавидеть немецко-фашистскую гадину всем существом, всей душой и сердцем.

Дорогие братья и сестры, недалеко то время, когда мы, бойцы и командиры действующей Красной армии, перейдем от обороны к наступлению».

Письмо бойцов и командиров N-ской части
рабочим цеха № 7 Куйбышевского завода № 64
Главпищеконцентратпродуктов

«Т-34» рвутся на Запад. Огромное количество танков заставляет шевелиться волосы на голове. Мы летаем во все стороны света, если бы световой день был в три раза длиннее, этого все равно было слишком мало. «Штуки» летают весь день без перерывов. Наши самолеты украшены эмблемой Германского рыцарского ордена, потому что сейчас, как и шесть столетий тому назад, мы вовлечены в битву с Востоком.

Мое плечо забинтовано, и я не могу двигать рукой, но это не слишком мешает летать. Хуже то, что мои ноги изрезаны до кости и я не могу ходить. Любое нажатие на педали причиняет невыносимую боль. Мой бортстрелок носит меня на руках к самолету. Шесть вылетов до изнеможения утром, затем три после обеда. Стоит ужасная погода. Сильный зенитный огонь. Почти после каждого вылета мне приходится менять самолет из-за повреждений, нанесенных зенитками. Я очень плохо себя чувствую. Только решимость остановить Советы, где я их ни встречу, поддерживает мои силы.

В эти дни мы должны отдавать все, что у нас есть, мы не можем щадить себя. Я чувствую, что это мой долг перед Германией, перед моей страной — бросить на чашу весов весь мой опыт и мои личные усилия. В ином случае я буду казаться самому себе предателем.

Устанавливается очень холодная погода, снежный покров на аэродроме достигает высоты 5 сантиметров, когда мы взлетаем, эта снежная пыль забивается в механизмы пушек на наших противотанковых самолетах и замерзает, как только мы поднимаемся в воздух. После того как выпущен один или два снаряда, орудия заклинивает. Я не могу этого вынести! Вот подо мною русские бронированные колонны наступают на Германию, и, когда мы заходим в атаку, преодолевая очень сильную противовоздушную оборону, что происходит? Пушки молчат! Некоторые пилоты уже подумывают о том, чтобы врезаться в танки от полного отчаяния. Мы заходим еще и еще раз, но все безнадежно».

«Приближается час расплаты. Близится грозный час грозного великого суда всего человечества над немецко-фашистскими мерзавцами.

И они, чувствуя приближение своего конца, напрягают все свои силы, чтобы хоть на немного продлить свою поганую жизнь».

Одна из передовиц газеты «Правда», 1944 год

«Папа и мама! Мне денег не надо! Я получаю польские. Мама! Я пишу письма часто. Кончим войну, придем домой, расскажу, как воевал. Немецких фашистов мы скоро разобьем. Чует зверь свой конец, так он еще злее».

Из письма рядового Перелыгина Г.А.

«Треск в двигателе, и вдруг ногу пронзает раскаленный стальной клинок. У меня чернеет перед глазами, дыхание перехватывает. Но я должен продолжать полет... я не должен потерять сознание.

«Эрнст, мне ногу оторвало».

«Нет, если бы оторвало, ты не мог бы говорить. У нас левое крыло горит. Тебе нужно садиться, в нас попали два зенитных снаряда».

Пугающая темнота заволакивает глаза, я больше ничего не вижу.

«Скажи мне, где приземлиться! Потом вытаскивай меня быстрее, чтобы я не сгорел заживо».

«На себя!» — кричит Гадерман, и я чувствую, что медленно погружаюсь в какой-то туман...

«Ручку на себя!» — вновь кричит Гадерман — что это было, деревья или телефонные провода? Я ничего не чувствую и тяну ручку на себя только потому, что так кричит Гадерман.

Я нажимаю на левую педаль и кричу в агонии. Но ведь я же был ранен в правую ногу? Только бы мы не спарашютировали. Самолет горит... Раздается глухой удар, и машина скользит еще несколько мгновений.

Я прихожу в себя, все вокруг меня белого цвета... внимательные лица... едкий запах... я лежу на операционном столе. Внезапно меня охватывает паника: где моя нога?

«Ее нет?»

Хирург кивает:

«Я не смог ничего поделать. Кроме нескольких обрывков плоти и волокон, там ничего не было, поэтому ногу пришлось ампутировать».

...Со мной уже заводили разговор о протезе, хотя они еще не знают, в какой степени я поправился. Я нетерпелив и хочу встать как можно быстрее. Немного погодя меня навещает мастер по изготовлению протезов. Я прошу его сделать мне временный протез, с которым я смогу летать, даже если культя еще не зажила.

...Через две недели я уже могу вставать на короткое время и наслаждаться свежим воздухом. В начале марта я выхожу гулять на свежий воздух в первый раз — на костылях. Моя третья эскадрилья и штаб полка тем временем переместились в Герлиц, в тот самый городок, где я ходил в школу. Дом моих родителей находится совсем рядом. В данный момент русские пробиваются к городу, советские танки катятся по тем местам, где прошло мое детство. Я могу сойти с ума только от одной мысли об этом. Моя семья, как и миллионы других, давно уже стали беженцами, не способными спасти ничего, кроме своих жизней. Я лежу, обреченный на бездействие. Чем я заслужил такое? Я не должен об этом думать.

Приближается Пасха. Я хочу вернуться в часть до ее наступления. Этот гений, гауптман Катшнер, мой офицер-инженер, уже переделал ножные тормоза таким образом, что ими можно управлять при помощи рук.

Середина лета в прекрасной восточно-прусской сельской местности. Неужели она должна стать полем битвы? Именно здесь мы осознаем, что сражаемся за наши дома и нашу свободу. Сколько немецкой крови уже пролито на этой земле, и все напрасно! Это не должно случиться вновь! Самолеты нашей эскадрильи несут эмблему немецкого рыцарства, никогда она не значила для нас так много.

...Я испытываю проблемы с моей культей. Механики сконструировали для меня оригинальное устройство, похожее на дьяволово копыто, с которым я летаю. Когда мне нужно нажать на правую педаль, нижняя часть культи, которая только начала затягиваться, натирается так, что на коже образуется язва. Рана открывается вновь и начинает сильно кровоточить. Особенно в воздушном бою, когда мне нужно резко развернуться вправо, культя стесняет мои движения, и иногда после вылета мой механик должен вытирать кровь, которой забрызгана вся кабина».

«Немцы упорны, за их спинами — их дома. Они цепляются, закапывают в землю танки, бьют и день и ночь из орудий в каком-то слепом отчаянии. Они стали уж тут, на пороге своих жилищ, совсем безумными от страха перед расплатой».

Из письма сержанта Ивана Воробьева

«Я знаю, что играю в кошки-мышки с судьбой, но этот «ИС» должен быть подожжен. Вновь на высоту 800 метров и вниз — на 60-тонного левиафана. Он все никак не загорается! Меня душит ярость! Он должен загореться и будет гореть!

Если бы я всегда был таким авантюристом, я бы уже десятки раз мог лечь в могилу. Но мы находимся в 80 километрах от столицы рейха и к ней рвутся вражеские танки.

На панельной доске мигает красный индикатор. Вдобавок и это! У одной из пушек заклинило затвор, в другой остался только один снаряд. Не сумасшествие ли рисковать всем ради одного-единственного выстрела?

На сей раз мой «Ю-87» набирает высоту в 800 метров гораздо дольше, чем обычно, поскольку сейчас я начинаю взвешивать «за» и «против». Одно мое Я говорит: «Если этот тринадцатый танк до сих пор не загорелся, не воображай, что ты сможешь добиться своего одним снарядом. Лети домой и пополни боеприпасы, ты потом всегда сможешь его найти». На это мое второе Я отвечает с горячностью: «Возможно, не хватает всего одного снаряда, чтобы помешать этому танку свободно катиться по Германии».

И вот я уже иду вниз с высоты 800 метров. Вот я выравниваю машину... огонь... танк вспыхивает! С ликованием в сердце я проношусь над горящим танком.

...Восемь танков горят, у нас кончились боеприпасы. Мы никогда не относились к нашей задаче несерьезно, но мы, возможно, раньше были склонны относиться к охоте на танки как к разновидности спорта. Однако сейчас я чувствую, что все это уже давно перестало быть игрой. Если бы я увидел еще один танк, после того как у меня кончились снаряды, я бы протаранил его своим самолетом. Я охвачен яростью при мысли о том, что эта степная орда катится через самое сердце Европы. Сможет ли кто-нибудь снова избавить Европу от них?

...Мы летаем с рассвета до заката, невзирая на потери, не обращая внимания на противника и плохую погоду. Мы участвуем в крестовом походе. Мы молчим между вылетами и по вечерам. Каждый выполняет свой долг, стиснув зубы, готовый отдать, если понадобится, свою жизнь».

«Каждый день приносит столько новых впечатлений, что разобраться в них нет никакой возможности сразу... Ведь сейчас передо мной — картина крушения огромного государства, по величию не имеющая себе равных... Припоминается финал «Гибели богов» Вагнера...

Старики, женщины, дети... Судьба их очень трагична... Поляки не хотят ни приютить, ни дать им куска хлеба... Ну а солдаты — не стоит описывать, как с ними обходятся... Несмотря на строгие приказы... Уж очень накипело на сердце...

Да, нет сейчас большего наказания и позора, чем быть немцем...»

Из письма лейтенанта И. Ильенкова

«Ужасная вещь — летать и сражаться над нашими собственными домами, тем более когда видишь, как массы людей и военной техники врываются в твою страну подобно наводнению. Сейчас мы играем роль плотины, небольшого препятствия, но не способны остановить прилив. Германия, вся Европа сейчас стоят на кону в этой дьявольской игре. Бесценные силы истекают кровью, последний бастион мира разрушается под натиском Красной Азии. Вечером мы больше истощены этой мыслью, чем непрерывными полетами в течение дня. Я знаю, что каждый достойный молодой немец думает так же, как и я.

Русские обошли Дрезден и пытаются пересечь Эрцгебирге с севера. Во время нашего последнего вылета мы видим к югу от Диепольдисвальде длинную колонну беженцев, которых настигли советские танки. Они катятся прямо через людской поток, как асфальтовые катки, сокрушая все на своем пути.

Однажды вечером после боевых вылетов я еду в Герлиц, мой родной город, который оказался в зоне боев. Здесь я встречаюсь со многими друзьями моей юности. У каждого из нас свой груз проблем, печали и тяжелых утрат, но в этот момент мы видим перед собой только угрозу с Востока. Женщины делают работу мужчин, роя танковые ловушки, и откладывают в сторону лопаты только для того, чтобы накормить голодных детей; старики забыли свой возраст и работают до тех пор, пока с бровей не начинает капать пот. Угрюмая решимость написана на лицах девушек, они знают, что для них припасли красные орды, рвущиеся на Запад. Люди сражаются, чтобы выжить!»

1945 ГОД

«...6-го числа сидел я у рации и слушал Москву, т. Сталина. Долго пришлось ждать начала доклада, и я слушал музыку, песни из Москвы... Большущей радостью забилось сердце, когда сказал Сталин, что «есть все основания предполагать, что Красная армия выполнит свою задачу в недалеком будущем...»

Из дневника политрука Павла Михайловича Сидорова

«Восточный и Западный фронты подходят все ближе и ближе друг к другу, нам все труднее проводить операции. Но орды красных опустошают нашу страну, и поэтому мы должны продолжать сражаться. Это наш долг согласно присяге, это наш долг ввиду ужасного рока, который угрожает нам, если мы сдадимся безоговорочно, как на этом настаивает враг. Это наш долг перед судьбой, которая поместила нас географически в самое сердце Европы и которому мы следовали столетиями: быть бастионом Европы против Востока.

Понимает Европа или нет ту роль, которую судьба возложила на нас, относится ли она к нам с фатальным безразличием или с враждебностью, все это ни на йоту не изменяет наш долг перед ней.

8 мая мы вылетаем на поиск вражеских танков в окрестностях Оберланцердорф. Первый раз за всю войну я никак не могу сконцентрироваться на задании, меня душит неописуемое чувство горечи. Я так и не смог уничтожить ни одного танка, они все еще находятся в горах, где мы не можем их достать.

Поглощенный своими мыслями, я поворачиваю домой. Мы приземляемся и идем в диспетчерскую. Почему Фридолина так долго нет? Я слышу, как дверь открывается и кто-то входит... Фридолин. Его лицо осунулось, мы обмениваемся взглядами, и внезапно у меня пересыхает в горле: «Ну?»

«Все кончено... Безоговорочная капитуляция!» Голос Фридолина звучит не громче шепота.

Конец... Я чувствую себя так, как будто падаю в бездну, и затем в затуманенном сознании они все проходят у меня перед глазами: боевые друзья, которых я потерял, миллионы солдат, погибших в море, в воздухе, на поле боя... Миллионы жертв, умерщвленных в своих домах по всей Германии... орды с Востока, которые сейчас наводняют нашу страну...

«Мы сами решим, когда нам перестать сражаться», — говорит Ниерман. Неужели мы не сделаем какой-нибудь последний жест, например не спикируем всем полком на вражеский штаб? Весь полк будет со мной, как один человек, я уверен в этом.

«Фридолин, — прерываю я его, — построй полк». Солнце сияет во всем своем весеннем великолепии... Там и здесь легкая дымка серебристо мерцает вдалеке... Я становлюсь перед строем.

«Мои боевые товарищи!..»

Я не могу продолжать. Я пожимаю руки всем по очереди. Никто из них не произносит ни слова».

Вечером того же дня летчики полка «Иммельманн», которым командовал Рудель, сдались в плен американским войскам. После непродолжительных допросов он был отпущен и следующий год провел на лечении в Баварии. Некоторое время спустя уехал работать по контракту в Аргентину, где активно участвовал в работе Kameradenhilfe — организации, которая посылала продовольственные посылки немецким военнопленным и помогала их семьям.

Несмотря на свой протез, Рудель продолжал активно заниматься спортом. Он принял участие в южноамериканском чемпионате по горнолыжному спорту в Сан-Карлос-де-Барилоче и занял четвертое место, а в 1951 году совершил восхождение на Аконкагуа, самый высокий пик американского материка.

Ганс-Ульрих Рудель скончался в Германии в декабре 1982 года, на 66-м году жизни, от кровоизлияния в мозг.

Публикация Дмитрия НАЗАРОВА