ЧТО ДЕЛАТЬ? РОЖАТЬ!

Все мы будем старыми. Если не умрем молодыми... В общем, если не умрем, то будем. И жить нам тогда на одну пенсию. Потому что отложенное на «черный день» сразу потратить рука не поднимется: никто ж не знает, когда этот самый день наступит. Вдруг это еще не он? А как на пенсию прожить, поинтересуйтесь у стариков. Их у нас в стране 38 миллионов. Они расскажут... Впрочем, можно спросить и у Михаила Зурабова, главного хранителя пенсионных заначек в России. У председателя правления Пенсионного фонда работа такая — говорить о пенсиях. Только рассказывает он другое...

Михаил ЗУРАБОВ:

ЧТО ДЕЛАТЬ? РОЖАТЬ!

— На пенсию скоро собираетесь, Михаил Юрьевич?

— Вы всерьез спрашиваете? Будь моя воля, ушел бы как можно скорее. В буквальном смысле: чем раньше, тем лучше.

— Притомились?

— Не поверите, даже представить не мог, какую цену придется заплатить за все это.

— За что — за все?

— За работу по созданию в стране нормальной пенсионной системы. Если бы предвидел, во что это выльется, вряд ли бы взялся за дело. Во всяком случае, заново пройти сей путь ни за что не согласился бы. Попросту не рискнул бы.

За те три года, что возглавляю Пенсионный фонд, здесь не было ни одного спокойного периода. Ни одного! Начинать ведь с чего пришлось? С погашения долгов и попыток объяснить людям необъяснимое. Государство месяцами не платило старикам, а мне приходилось рассказывать лишенным источников существования пенсионерам, как им выживать в такой ситуации. Потом долги закрыли, но появились новые проблемы. Надо было увеличивать пенсии, соизмеряя взятые обязательства с реальными возможностями. После избрания президентом Владимира Путина пришло время подумать о реформировании пенсионной системы. Для этого понадобились новые законы, которые должны были утвердить в Думе и Совете Федерации...

Меньше всего хочу, чтобы наша беседа напоминала отчет об успешно проделанной работе, но кое-что все же надо пояснить. Реформу ведь мало задумать, должны быть люди, готовые реализовать, осуществить намеченное. Несколько лет назад разговоры об изменении пенсионной системы выглядели бы пустым сотрясением воздуха, не более того. Возьмем, к примеру, такую вещь, как учет пенсионных прав. Рассудите сами, легко ли ввести индивидуальные лицевые счета для ста миллионов человек, из которых 62 миллиона — работающие, а остальные — пенсионеры?

— Признаться, ничего подобного вводить не пробовал, но раз так спрашиваете, подозреваю, это вам трудно далось.

— Во всяком случае, непросто. Задачка мудреная, но необходимая. На Западе аналогичные вопросы давно решены, правда, там лицевой счет именуют единым социальным номером, но мы сознательно постарались избежать этого названия.

— Почему?

— Учитывали существующие у людей предубеждения, если хотите, суеверия. Специально даже организовывали дискуссию с участием представителей крупнейших религиозных конфессий, интересовались их мнением, можно ли человеку присваивать номер. В итоге мы не повторили ошибки налоговиков, введших ИНН, и открыли индивидуальные счета. Повторяю, в нашем центре персонифицированного учета содержится информация о ста миллионах россиян. И это не очередная потемкинская деревня, при желании сведения можно получить о каждом. Другой вопрос, что эти данные строго конфиденциальны, но система работает.

— К слову, о работе. Сколько народу трудится под вашим началом, Михаил Юрьевич?

— В 1999 году, когда Борис Ельцин президентским указом назначил меня в Фонд, было 30 тысяч человек, сейчас уже 102 тысячи.

— Что-то многовато. Вам не кажется?

— Это с какой стороны посмотреть. Мы же освободили от обязанностей по назначению пенсий органы соцзащиты и взяли эту функцию на себя. Представляете, что это значит в масштабах нашей страны?

— И зачем же вы взвалили сию непосильную ношу?

— Можно было оставить все как есть, но... Чтобы никого не обижать, не стану называть конкретные адреса, однако прошу поверить: когда мы начали принимать пенсионные дела и сравнивать суммы, которые должны были остаться на счетах у органов соцзащиты, с тем, что реально там имелось, нас поджидали сюрпризы. Отвлечение средств в тех или иных регионах России составляло от двухсот миллионов рублей до трех миллиардов. Вот вам цена вопроса! Неловко и говорить, однако...

— Да чего уж там? Рассказывайте!

— Словом, мы провели что-то вроде амнистии. Ошибок при начислении пенсии на местах было допущено множество, при этом, как вы понимаете, в собесах всегда «ошибались» в сторону увеличения пенсий, платили больше, чем положено по закону. Мы не стали ничего отменять, отнимать, оставив все по-старому и подтвердив принятые обязательства, в том числе, повторяю, и ошибочно завышенные.

— Но ведь, насколько понимаю, сумма пенсии зависит от трудового стажа и размера зарплаты?

— Если хотите, можно детально поговорить о схеме начисления пенсий, но, в общем-то, это тема для специального и подробного разговора.

— Специально и подробно — в следующий раз, а пока давайте ограничимся частными примерами. Скажем, у вас какая зарплата, Михаил Юрьевич?

— Точную цифру не назову. Не знаю. До сих пор получал как федеральный министр (у меня такая же ставка) около десяти тысяч рублей в месяц, но на днях Владимир Путин подписал указ, предполагающий заметное увеличение уровня оплаты труда госчиновников. Буквально сегодня мне кто-то сказал, что отныне зарплата министра составит чуть более тридцати тысяч рублей. Я не перепроверял, но, видимо, так и есть.

— И какая пенсия вам положена с такой зарплаты?

— Честно? Не в курсе.

— Не колышет?

— В общем-то нет. Я же пришел сюда не ради высокой зарплаты или большой пенсии... Собственно, никогда не делал из этого секрета. До того как стать государевым слугой, я продолжительное время работал председателем Совета директоров крупного банка, потом руководил ведущей российской страховой компанией. Зарабатывал неплохо. Но в какой-то момент, как и многие другие, понял: надо потрудиться не только на себя, но и на общество.

— В чем проблема? Человек с деньгами без труда найдет подходящее общество. Разве мало на планете хороших мест?

— Нет, никто нас нигде не ждет. Есть масса аспектов — моральных, психологических и прочих, по которым мы там не сможем адаптироваться. Даже наши соотечественники, уехавшие раньше, с радостью вернутся, если их позовут обратно... Но это снова отдельная большая тема.

Словом, я не карьерный чиновник, и деньги, которые платят за работу в Пенсионном фонде, не являются причиной, заставляющей меня тут трудиться. Полагаю, под этими словами могли бы подписаться и многие мои коллеги по правительству. Поверьте, каждый из нас в состоянии обеспечить себе более спокойную и легкую жизнь...

— Так отчего же не обеспечиваете? Жертвуете комфортом, достатком и здоровьем ради народного блага? Стоит ли? Все равно ведь не поверят, не оценят...

— Понимаю вашу иронию... Постараюсь без громких и пафосных заявлений все же рассказать о собственной мотивации. Например, в начале 90-х меня очень занимали вопросы реформы отечественного здравоохранения. За основу я взял немецкую модель, где так называемые больничные кассы являются одним из ключевых элементов социальной помощи населению. Мне казалось, что и у нас проблему можно решить через систему обязательного медицинского страхования. Еще в 1992 году я участвовал в разработке соответствующего закона, потом в его реализации. Чтобы воплотить идеи на практике, в какой-то момент я принял сделанное мне предложение, пошел на госслужбу и одно время работал первым заместителем министра здравоохранения России. Увы, выяснилось, что нашу медицину реформировать сложно, немецкая схема не проходит.

— И тогда вы решили попробовать себя в пенсионной сфере?

— Это не было продуманным шагом. Заранее я ничего не планировал. Так сложились обстоятельства. Вообще верю, что Всевышний постоянно подает нам сигналы. Другое дело, что порой мы готовы их услышать, а иногда — нет. Видимо, в тот момент пелена с моих глаз упала, и я увидел адресованный мне знак.

— Что же за сигнал вы получили?

— Подробно об этом рассказать не могу...

— Отчего же?

— Наверное, это была целая система знаков, несколько растянутая во времени... Честно скажу: до того, как мне предложили возглавить Пенсионный фонд, я ничего о нем не знал. Попробовал слегка вникнуть в суть дела и сразу услышал рассказ об астрономических долгах перед пенсионерами. Поэтому моя реакция оказалась предсказуемой: паника! Я весьма категорично отказался от оказанной чести грудью закрыть амбразуру. Но мне посоветовали не горячиться, не рубить с плеча. Тогда я еще раз подумал...

— А что тут думать? Дело ясное: перед вами ставили политическую задачу по разгребанию завалов накануне президентских выборов.

— Так и есть. Я не скрываю. Но тут важно отметить следующее: несмотря ни на что российская пенсионная система никогда не использовалась в политической борьбе.

— Ой ли?

— Сейчас объясню. Если вы меня спросите, создало ли погашение долгов по пенсиям определенное настроение у избирателей перед выборами-2000, отвечу утвердительно. Да, это работало на действующую власть и ее кандидата. Но речь о другом: механизм пенсионной системы никак не был задействован для продвижения или пропаганды определенного претендента на пост главы государства. В этом смысле Пенсионный фонд чист. Нам оказалось достаточно продемонстрировать готовность и способность выполнять взятые обязательства. Все! Кстати, по этой же причине и о пенсионной реформе заговорили сравнительно недавно. Общество должно было привыкнуть, что мы выполняем данное слово.

— Мы — это кто?

— Власть.

— Полагаете, ей уже верят на слово?

— Могу ответить за свой участок: мы обещаем лишь то, что в силах сделать. В отличие, к примеру, от иных депутатов Госдумы, чрезмерно увлекающихся популизмом. Им, народным избранникам, еще недавно ничего не стоило громогласно заявить о двух-, а то и трехкратном увеличении пенсий. А где взять для этого деньги, голова у депутатов не болела — мол, не наша забота. Понимаю, тема пенсий очень выигрышная, но именно поэтому нельзя ею спекулировать. Расскажу эпизод. На днях я встречался с президентом. Среди прочего мы обсуждали с Владимиром Владимировичем и вопрос индексации пенсий с августа текущего года. Во время нашего разговора шла протокольная телезапись, и ничто, казалось бы, не мешало президенту сказать людям о готовящемся шаге.

— Действительно, почему бы не порадовать народонаселение?

— Если бы Владимир Владимирович рассуждал, как это иногда изображает оппозиция, он назвал бы в телекамеру конкретные проценты роста пенсий. Эти цифры тут же растиражировали бы все средства массовой информации, и пошла бы писать губерния, работая на имидж власти. Но Путин не стал ловить момент. С точки зрения PR, августовское повышение пенсий вообще не самый удачный ход. Летом люди на дачах и огородах, газеты читают меньше, телевизор смотрят мало, могут и не заметить проведенную индексацию.

— Если вы все это понимаете, зачем же проводите ее сейчас?

— Я ведь вам толкую: пенсионная тематика слишком чувствительна для огромной массы наших с вами сограждан, живущих тяжело, если не сказать плохо. Нельзя с этим играть, пытаясь получить политические дивиденды. Давайте, мол, попридержим повышение до более удачного момента, допустим, до сентября или октября. Мне трудно рассуждать о таких вещах отстраненно, я не политик, не был им и никогда не буду, может, и поэтому для меня совершенно очевидно: старшее поколение обманывать грех. Тем, кто со мной не согласен, советую хотя бы раз съездить в дом престарелых, заглянуть в глаза старикам, пожать руки со скрюченными пальцами... У меня не поворачивается язык говорить этим людям, что давно уже нет страны, обещавшей кормить их и поить, что российская власть формально перед ними чиста...

Вот сейчас идет обсуждение бюджета Пенсионного фонда на среднесрочную перспективу. Вроде бы ничто не мешает нам нарисовать картину счастливого будущего в 2010 году.

— До него еще дожить надо!

— Верно, но все равно мы предпочитаем обходиться без всяких прикрас.

— Вы такие честные, что даже страшно!

— А мне нет, потому что я вижу конечную цель. Откровенно говоря, уже привык, что нас (я снова говорю о власти в целом) постоянно подозревают в чем-то нехорошем, в каких-то темных мыслях и делишках. Меня регулярно терзают вопросами: «А как вы докажете, что государство выполнит обязательства перед пенсионерами через десять или двадцать лет?» На это могу ответить совершенно четко: с точки зрения власти, любые обязательства бессмысленны и вредны. Лучше их вообще не брать. Но раз уж мы пошли на этот шаг, то будем держать слово. Иначе какой смысл? В конце концов сам факт наличия обязательств — свидетельство зрелости власти.

— В том-то и штука, что брали обязательства вы, а выполнять их другим. Колоссальные денежки на счетах Пенсионного фонда крутятся уже сегодня, а спрос за все наступит через десятилетия. Где будут в то время Путин с Зурабовым, а? Нет у нашей власти преемственности — вот в чем проблема.

— Гарантирую: никуда сбережения с пенсионных счетов не денутся. Именно для этого и выстраивается система контроля со стороны государства. Вопрос в том, как люди решат распорядиться деньгами. Уже в следующем году вы получите от Фонда бланк заявления, в котором напишите, что хотите сделать со средствами с накопительной части счета. Можете оставить у нас, и тогда вам будет ежегодно набегать по 18 процентов. Но если ждете моего совета, то вот он: в ближайшие годы наиболее привлекательными станут вложения в гособязательства. В 2003 году Россия вернет западным кредиторам 17 миллиардов долларов, после чего рейтинг наших государственных бумаг только вырастет. Почему? Объем внешнего долга России снизится до 37 процентов ВВП, что существенно ниже, чем в других европейских странах.

...Уверен, и ипотеку в ближайшие годы раскрутит именно пенсионная система.

Повторяю, проблема в том, как быстро наши люди почувствуют собственную выгоду и начнут шевелиться. Мы же все жутко ленивы от природы! Особенно это касается мужиков, которые так непритязательны, что ради себя, наверное, вообще ничего не делали бы. Только женщины периодически заставляют нас совершать хоть какие-то действия. И все же верю: период всеобщей спячки заканчивается, хотя и допускаю, что могу напомнить вам известного кремлевского мечтателя.

— А я, значит, должен уподобиться Герберту Уэллсу?

— Вроде того... Да, сегодня наше население по большей части деклассированно, экономически не связано с собственной страной, продолжая воспринимать ее как мачеху. Лишнюю копейку люди бегут менять на доллар, а потом следят за курсами евро и иены. Если все-таки договор о доверии между властью и обществом возникнет, тогда ситуация начнет меняться. Только тогда.

Вот вы спрашивали: не обманет ли власть? А я искренне не понимаю, как может существовать государство, в котором человек не имеет гарантий в отношении собственной старости.

— Вы считали, сколько у нас в стране будет стариков лет через десять?

— Сейчас пропорция такая: на одного пенсионера приходится 1,65 работающего. Если нынешняя динамика сохранится, эти цифры сравняются к 2030 году.

— Недолго фифти-фифти ждать осталось. Боюсь, всех не прокормим...

— Вы еще русский крест вспомните... Видели, наверное, эти картины с пересекающимися кривыми? В итоге получается как бы Андреевский крест... Одно могу сказать: такие же кресты впору рисовать всем европейским странам, где тенденции похожи на наши. Логика простая: если растет продолжительность жизни, увеличивается и количество пенсионеров, соотношение с работающими меняется. Скажем, увеличение продолжительности жизни на два года для России означает прибавку в шесть миллионов стариков.

— Что делать будем?

— Детей рожать! Чтобы было по 3,2 в каждой семье. Вы свою норму выполнили?

— Нет еще. А вы?

— И я нет. У меня двое.

— А еще глава Пенсионного фонда называется, государственник... И Путин, кстати, с заданием не справился.

— Вот так и выходит... Кстати, один неплохой экономист как-то сказал на заседании правительства: если хотите повысить рождаемость, отменяйте пенсионную систему. Раньше ведь много рожали и для того, чтобы иметь страховку на собственную старость: кто-нибудь из детей обязательно брал на себя заботу о престарелых родителях. А теперь на кого полагаться?

Пока, слава богу, ситуация благоприятствует Пенсионному фонду, государству. Сейчас ведь на пенсию выходит поколение, рожденное в годы Великой Отечественной. За те несколько лет, пока будем вылезать из этой демографической ямы, есть возможность создать некий стратегический резерв для накопительной части счетов. Но в любом случае это передышка, а не спасение. Что потом? Надо думать. Ясно, что в ближайшие десятилетия нас ждет острейшая конкуренция с Западной Европой за миграционные ресурсы. Будет очень печально, если из России станут вымываться наиболее квалифицированные кадры, и наши специалисты потянутся на заработки за рубеж, а сюда хлынет поток чернорабочих из Юго-Восточной Азии, из Африки, с Ближнего Востока... Вообще миграция — серьезнейшая тема. Недавно побывал в Приморском крае, где у нас живет два миллиона человек, а по ту сторону границы на такой же территории — сто миллионов китайцев.

— Какой выход? Открывать кордон или, наоборот, опутываться колючей проволокой?

— Готового рецепта нет. Без притока рабочей силы нам не обойтись, это уже ясно, но надо просчитывать последствия, чтобы не породить социальных конфликтов. Сейчас, например, обсуждается вариант с введением платы за трудовые ресурсы. Есть другие схемы. Вопрос лишь в том, что времени на раскачку не осталось. Откладывать решение на завтра нельзя. Это как с пенсионной реформой. Конечно, начинать ее следовало лет семь назад, но хорошо, хоть сейчас хватились. Потом было бы поздно.

— А если попытаться абстрагироваться от проблем нашей страны? Тема старения населения планеты в целом вас не тревожит?

— Многое зависит от отношения к вопросу роста продолжительности жизни. На Западе давно не ведут речь лишь о сохранении любой ценой бренной плоти. Человек до старости сберегает и интеллектуальный потенциал. Поэтому путь какой? Продление срока активной деятельности, более поздний выход на пенсию. Скажем, не в шестьдесят, а в 65 или 68 лет. Соответственно в пользу работающего населения изменяется и пропорция, доля пенсионеров в обществе снижается.

— По этой дорожке пойдем и мы?

— Россия пока не готова к такому решению. Во всяком случае, в ближайшие годы, а то и десятилетия мы не собираемся пересматривать решения о пенсионном возрасте, но в перспективе, если продолжительность жизни наших людей будет увеличиваться, видимо, последуем примеру Запада. Есть так называемый нормативный период нахождения на пенсии. Считается, что в среднем пенсионер проводит на заслуженном отдыхе 17 лет. Если эта цифра станет подрастать, придется вносить коррективы. Условно говоря, живете до 80 лет, значит, на пенсию отправляетесь в 63. Рассчитываете протянуть до ста, тогда и на покой уйдете в 83. Арифметика простая, но сегодня подобными подсчетами нам заниматься пока рано.

— Особенно если учесть, что средняя продолжительность жизни российских мужчин равна 58 годам.

— Верно, но эта цифра не имеет отношения к тому, что наш человек мало живет после выхода на пенсию. Российские пенсионеры не уступают западным по долгожительству. Проблема в другом. У нас умирает много молодых мужчин. Структура заболеваемости в последние десятилетия изменилась, а отечественная система здравоохранения оказалась не готова к этому. Ведь большинство болезней, как говорится, от нервов. Советский Союз был относительно стабильной страной, сегодня ситуация иная, не мне вам объяснять. Люди вынуждены адаптироваться к новым условиям, забывая о здоровье и необходимости поберечься. Это проблемы переходного поколения, которое, по сути, сжигает себя...

Но тут возникает другой вопрос, связанный с отдаленной перспективой. Можем мы допустить, что через пару десятилетий наука решит проблему продления человеческой жизни? Легко! Чтобы жить до ста лет, вам надо будет регулярно проводить аортокоронарное шунтирование, принимать препараты, восстанавливающие память, время от времени менять износившиеся внутренние органы на клонированные, и так далее. Словом, технологии позволят вам жить дольше. Но это удовольствие не из дешевых. Объем расходов на поддержание организма в форме напрямую связан со стандартом жизни. Люди вынуждены будут снижать текущее потребление, чтобы накопить средства на будущие операции и трансплантации. К чему веду? Лет через двадцать каждому из нас предстоит выбор: то ли жить в десятикомнатных апартаментах и трижды в год загорать на Карибах и Багамах, то ли сберечь лишнюю тысячу ради продления жизни.

— Как поет Андрей Макаревич: «...а он был не прав и все спалил за час, и через час большой костер угас...»

— Можно и так. И все же, подозреваю, большинство людей предпочтет экономно расходовать дровишки жизни.

— А по-вашему, нормальная продолжительность жизни — это сколько?

— Полагаю, 85-летнему мужчине по силам не быть обузой семье. Потом речь идет уже не о физической немощи, а о падении интереса к жизни.

Как я это понимаю? По-моему, жизнь немыслима без общения. Мы же не можем видеть себя со стороны и воспринимаем через отражение в других людях. Человек привыкает рассматривать жизнь как процесс непрерывного общения с внешним миром. Поэтому так страшно, что же случится, когда тело, физическая оболочка, состарится и прежнее общение станет затруднительным. Все религии мира стараются ответить на этот вопрос: бессмертный дух, жаждущий прежних контактов, что будет с ним, когда тело умрет? Какую радость общения может испытывать старик, прикованный к больничной койке и подключенный к аппарату искусственного дыхания? Родственники, навещающие больного, всячески пытаются подбодрить его, но обычно получается это плохо. Кстати, и проблема эвтаназии, добровольного ухода из жизни, на мой взгляд, как раз и заключается в том, что человек теряет привычное общение, а, следовательно, и интерес к жизни.

Но это, разумеется, не единственная сторона проблемы. Есть масса аспектов! Скажем, вы по-прежнему готовы к общению, однако лишены его. Остаетесь невостребованным. Это серьезный вопрос, которым, в частности, и мы стараемся заниматься в теоретическом и практическом плане. О чем речь? О попытке в порядке эксперимента совместить дома престарелых с, не удивляйтесь, детскими приютами. Оказалось, старики, общаясь с детьми, очень сильно прибавляют, снова начинают тянуться к жизни. В общем-то, все легко объяснимо: появляются существа, о которых можно заботиться. Но одно дело — понимать это умом, другое — видеть воочию. Помню, как был поражен, впервые попав в такой совмещенный дом. Мы зашли в палату к пожилой женщине, которая рыдала в голос и категорически отказывалась уезжать в другой интернат, куда ее направляли на лечение. Она просила оставить ее на старом месте, говорила: «Я врачевать умею! Вы же сами направляли ко мне мальчика с больными ножками, я ему помогла. Куда же теперь отсылаете? Ему без меня будет плохо». В итоге прислушались к словам старушки, не стали ее никуда переводить...

— Да вы еще и психолог, Михаил Юрьевич!

— Речь не обо мне, а о том, что мы пытаемся создать некую социальную модель, как говорили раньше, ячейку общества. У нас в стране ведь так повелось, что человека формирует семья. Религия, к сожалению, не играет той роли в облагораживании нравов, которую обязана, церковь не является местом, где происходит социализация человека. И школа, куда учащиеся подбираются не по социальному, а по территориальному принципу, не решает этой задачи. Остается семья. Поэтому именно здесь должны показывать пример гуманного отношения к старикам. Для меня совершенно очевидно: забота о стариках — это забота о собственном будущем.

— Вы о нем позаботились?

— Во всяком случае, родители живут рядом со мной. На расстоянии вытянутой руки. Дочка у меня уже взрослая, а сыну шесть лет, этой осенью пойдет в школу, и пока его воспитание целиком лежит на бабушке с дедушкой. Есть, конечно, и помощники по дому, но они занимаются хозяйственными вопросами, а воспитание ребенка, повторяю, возложено на стариков. Мама у меня человек образованный, доктор наук, профессор, и она, по-моему, счастлива, что может чем-то помочь внуку. Я рад их союзу, лучшего и желать глупо. По-моему, люди вообще могут нормально общаться лишь через поколение. Нам трудно понять отцов, а детям нас. Зато внуки прекрасно ладят со стариками. Не замечали? Подозреваю, именно связь старшего поколения с младшим позволит компенсировать бездуховность, царящую в обществе.

— Наверное, вы разделяете и формулу «В здоровом теле — здоровый дух»?

— В известном смысле. Во всяком случае, стараюсь за собой следить. Ем мало. Уже лет десять не употребляю мясо и птицу, предпочитая рыбу и морепродукты. Пощусь. Не пью. Не курю. Спорт не забываю.

— Хотите долго жить, Михаил Юрьевич!

— Во-первых, не вижу ничего зазорного в этом желании. Во-вторых, понимаю, что обязан поддерживать себя в состоянии высокой работоспособности, чтобы решать вопросы, стоящие передо мной. Экспериментальным путем подобрал диету, режим жизни. Это все вещи сугубо индивидуальные, обнародовать их нет смысла. Одно могу сказать: считаю необходимым еженедельно бывать в театре.

— Это правило?

— Норма! Эмоциональный заряд, идущий от актеров, ни с чем нельзя сравнить. Скажем, вид спорта для занятий надо подбирать такой, чтобы он полностью отключал вас от привычных дел, и мозг получал передышку. Тут важно не ошибиться. А с театром ошибка исключена. Действие на сцене не может не захватить, вы невольно забудете обо всех проблемах, с которыми пришли в зал. Правда, нужно выбрать верное место. Сцена ведь, как экран, — энергетика где-то концентрируется.

— И где же вы сидите? В восьмом ряду, как маэстро?

— У меня нет определенного, закрепленного кресла. Все зависит от конкретного театра. В одном зале нельзя садиться дальше десятого ряда или ближе третьего. Свои тонкости... Во всяком случае, каждую субботу иду на спектакль. Как штык! Могу выступить в качестве эксперта по московским премьерам.

— Поделитесь предпочтениями?

— Интересный театр у Александра Калягина. Et cetera. Есть несколько очень любопытных спектаклей, которые читаются весьма неоднозначно. Меня потрясла последняя постановка «Хованщины» в Большом. Чрезвычайно интересен Евгений Гришковец. Его «Город» и «Планеты». Любопытно первое отделение «Шута Балакирева». Второе, на мой взгляд, послабее, а первое весьма прилично.

— Может, вы актер в душе, Михаил Юрьевич?

— Нет, точно нет. И даже не театральный критик. Продвинутый любитель. Что еще вам назвать? Скажем, «№ 13» во МХАТе смотрели? Согласитесь, интересное зрелище. И в некотором смысле поучительное. Секретарь премьера не поехал на заседание в палату общин, в итоге же получилось та-а-акое...

— Поэтому стараетесь заседаний не пропускать?

— Именно. Хочется или нет, но еду. И в Думу, и в Совет Федерации.

— Ищете параллели с театральными постановками, а в том, что Пенсионный фонд занимает здание бывшей богадельни, скрытого знака не усматриваете?

— Это помещение нам досталось, выбирать не приходилось. Есть, правда, некая внутренняя проблема... Раньше здесь была домовая церковь. Ремонт в здании мы недавно сделали, а церковь восстанавливать не стали. Никак не могу решить: возвращать ли алтарь на прежнее место? Видимо, надо. Иначе как-то неправильно получается...

Над зданием даже купол есть. Будь это частная контора, я ни секунды не сомневался бы, водрузил туда крест. Однако Пенсионный фонд — структура государственная, как люди отреагируют, если на светском учреждении православный крест появится? Боюсь, страна к этому пока не готова. В прессе такая дискуссия поднимется, что всем мало места будет.

— Зато пока все о кресте спорить станут, вы, Михаил Юрьевич, под шумок пенсионную реформу и провернете, никто ничего и не заметит.

— А что? Интересная мысль. Надо подумать...

Андрей ВАНДЕНКО